«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Дело было с Гришей по прозванию Распутин. Баламут из баламутов, всю жизнь он заведовал. Чем – не имело значения. Выгоняли из обувной – принимал галантерейную, выгоняли из галантерейной – парикмахерскую принимал. А священный долг Распутин отдавал в секретной, за семью проволоками, базе Морфлота. Заведовал и там. Столовой. Нет, не какой-нибудь полевой кухней. Кормил всю базу, тысяч двенадцать ртов. Излишков имел продуктовых – впору эшелонами вывозить. Но куда? На сотни вёрст вкруговую – ни живой души.
Добра в руках – на миллионы, а он пустой, как барабан. Стоит ли удивляться, что на такую службу ни вольного, ни куска какого завалящего не нашлось?
Страдал за всех Гриша. Мучился и почти уже простился с надеждою немного разбогатеть на причастности к флотскому питанию, когда сосед, кладовщик морских авиаторов, налил ему от хандры спиртику. Из бочки налил. А бочек этих у него пол-ангара. Штабелем до потолка. Гриша – так его мыслью огрело – угощением поперхнулся. Но ничего, откашлял, что не в то горло пошло, и с грустным видом купил у соседа бочонок за пятьдесят целковых. Сосед рад радёшенек, он на этом спирте точь-в-точь, как Гриша на харчах, – что зазывается, петух на яйцах протух.
В обед, строго блюдя субординацию, Гриша в офицерском зале – к командиру. Так, мол, и так, удалось по случаю разжиться спиртиком. Не прикажут ли подать по сто граммов для аппетиту?
Тоже сказанул! За столом – морские волки, а база который год на сухом законе. Лично министр обороны настрого запретил завозить в магазины. Конечно, подать!
А официантки уже на старте. Мигнул Гриша – и спиртик на столах.
К ужину уже не спрашивает, сервирует по-праздничному.
Назавтра – та же картина. И потом. И после.
Однако, сплочённым воинским соединением бочонок долго ли уговорить? Настал, не мог не настать день, когда к обеду всё подалось минута в минуту. Гриша в крахмальном колпаке на посту, как штык. Но борщ стынет, а никто и не притрагивается к ложке. Поглядывают удивлённо, иные – уже и с возмущением.
Пришлось командиру брать на себя. Подозвал накрахмаленного остолопа, в лоб осведомился: «А спиртик?»
– Кончился… – вымолвил Гриша и состроил самый преданный и самый глупый взгляд, какой смог осилить.
Командир хмыкнул сухим горлом:
– А достать?..
– А деньги? – едва слышно пролепетал Распутин и вобрал голову в плечи, словно раздавленный непосильной задачей угощать весь командный состав на двенадцать рублей своего сержантского жалования.
– Да что мы, по троячке не сбросимся? – повёл Батя богатырским плечом.
– Что вы! – как от кошмарного наваждения, отмахнулся Гриша. – Мы им больше рубля в жизни не дадим!
Кому – им – молчок. Но забота о командирских кошельках проявлена. И на своё дурацкое бескорыстие тоже намёк сделан. Чтобы Гриша да на своих наживался? Ни боже мой! За пятьдесят бочку там – и по рублю сто граммов здесь. И кушайте на здоровье!
Наконец-то Гриша нашёл себя. Мир возродился в его глазах. Он разглядел вдруг официанток. И красоты окружающей природы. Пожил, что и говорить. Оглянуться не успел, как вот он и дембель. Шеф-повар банкет прощальный планирует, у подавальщиц слёзы ручьём, а Гриша уже весь дома. Здесь за ним сущий пустячок остался. Чистейшей воды формальность – передать по акту столовскую дребедень.
И не думал Распутин, не гадал, что дребедень-то как раз свинью ему и подложит. Чего ни хватись – на всё недостача. И такой недохват – оторопь берёт.
По базе гул – разворовал, прогульбасил! А он ничуть не воровал. Он жизни радовался и на радостях актов списания в нужные сроки не состряпывал. Только кому теперь что докажешь? Никаких его резонов знать не хотят. Ответ на всё один: «Хоть роди, а казённое добро на место положь. Не то в тюрьме сгноим мерзавца!»
Ох, как тут Гриша закручинился! Так закручинился, что не сразу и вспомнил, что добрая половина харьковских юристов у его семейства в родстве, а вторая – в кумовстве.
И вот все юристы города были подняты по тревоге и зашуршали, слюня палец, писаными законами. И долго ли, коротко, но позвонила наконец мама, спешившая сообщить, что печалуется Гришунечка понапрасну. Ему, служащему срочной службы, не имели права поручать материальную ответственность. А буде у руководства не случилось иного выхода, как назначить всё ж таки Гришу, то отвечает оно, руководство, а с Гришунечки, подневольной души, всего-то и можно спросить, что тройное его жалование – тридцать шесть рублей.
Жадно вбирая ухом истрёпанный вёрстами телефонных путей голос мамы, Распутин менялся на глазах. Грудь коренастого крепыша вновь выгнулась колесом, из-под ворота тельняшки во всей красе показали себя миру лоснящиеся остяки чёрной шерсти. Опустив трубку, он с чувством высокого достоинства поблагодарил штабных и, широко прометая клёшами, удалился.
В штабе озадаченно переглянулись: пять минут тому к ним бочком и на цыпочках входил совсем иной человек. Неузнаваемо иной.
На лестничной площадке у Распутина само собою отбилось па чечётки из матросского танца, с которым он выступал в самодеятельности. А под ложечкой ворохнулось забытое за дни бедствия упоительное чувство аппетита. Гриша как раз предвкушающе чмокнул губами, когда сверху, будто с небес, грянул лужёный голос замполита:
– Платить надумал?!
Гриша вздрогнул, но сразу же вслед за тем порадовался: вовремя! И поднял на замполита блудливый взгляд.
– Или передаём дело? – громом прогремел комиссар, несколько озадаченный наглецою растратчика.
– Передаём, пожалуй, – слегка подумав, ответствовал Гриша. – У вас оклады большие…
Замполит с занесённой в шаге ногой застыл на лестничном марше. Потом с нарастающим гневом прогудел: «Что-что-о?!» – и ускоренно слетел к Распутину.
– Законы надо знать, вот что! – бросил Гриша, едва-едва не потрепав покровительственно комиссара по плечу. – Вам присудят платить, так что передавайте, а то надоело, домой охота…
И не спросясь, свободен ли, вразвалочку зашаркал вниз.
Поддевая ложкой напрямую с противня – так вернее и обильней берётся – любимую, обжигающе свеженькую жареную картошку, он упивался ароматом, похрустыванием зажаристой корочки на зубах и несравненным вкусом, когда, откуда ни возьмись, в его сознание отравляющим ядом просочилась мысль о том, что закон-то ведь – дышло…
Эх, не рановато ли он позволил себе куражиться над одним из самых злопамятных начальников?..
Есть расхотелось. Гнетущая неизвестность вновь завладела всем его существом. Досадно было ещё и оттого, что сам он лишён всякой возможности как-то действовать. Ему оставалось ждать, только ждать и ничего более.
Верхи же, как назло, примолкли. Ни гу-гу. Где-то там, на своих орбитах, химичат втихаря, а бедный наш Гриша ни жив, ни мёртв.
Время вязло, как зубы в жжёном сахаре. После недели мучительного ожидания у него, как у подагрика, ныли все суставы. К исходу второй семидневки выглядел Гриша и чувствовал себя так, что покажись он медикам – тут же упекли бы в госпиталь.
Но вот – чу! – сторонние чины пожаловали в расположение. Целой оравой. Не по его ли душу? Не иначе, ох, не иначе, как по его!
С полученным приказом срочно организовать угощение на душе у Гриши посветлело.
Лимонная и клюквенная настойки на основе всё того же спиртика украсили обильный стол. Потчевали комиссию по списанию.
Штабной каллиграф, белая косточка срочной службы, с нажимом выводил на толстом скрепе из листов, переложенных копиркой, под хмельную диктовку главы: «…признали ветхими и уничтожили (изрубили) такое-то количество скатертей, полотенец, халатов, наколок, передников, шапочек…»
Писарь, приученный оставаться глухим к смыслу того, что он заносит в бумаги, пребывал в скучливом равнодушии. В то время как Распутин… Вносимые в акт цифры счастливо перекликались с величиной недостачи, постигшей его. Это было избавление. И конец службы, и родной город, и…
Откликаясь на тосты подгулявшей комиссии, старшой, как бы не самый из всех стойкий насчёт спиртного, не забывал и о деле. Своим чередом списывались осевшие где-то в служебных квартирах офицеров и матросик кубриках, разбитые, брошенные на пикниках, забытые бог знает где и чёрт знает кем столы, стулья, ножи, вилки, тарелки, чашки, блюдца, алюминиевые ложки, миски, кружки…
В каких-нибудь сорок минут испарился несусветный Гришин долг. Исчез. Нет его. Был и весь вышел.
А стало быть, устранилось и препятствие, мешавшее передать столовую новому заведующему. Розовощёкий, весь чистенький до стерильности преемник по завершении формальностей потупил правдивые светлые глаза, почти прошептав:
– А где ты выпивку?.. Не подскажешь?..
Распутин вспомнил, как упрашивал его принять хозяйство с недостачей. Втолковывал, что проще простого свести её на нет, подавая бумаги в плановые сроки списания. И встречал умудрённую улыбочку с одним и тем же на все его уговоры ответом: «Нашёл дурака!» Сейчас в связи с заискивающим спрашиванием новенького Грише пришли на ум те же в точности слова: «Нашёл дурака!» И он откликнулся, достоверно сыграв чистосердечие:
– Кэп один подбрасывал из службы обеспечения. Золотой был мужик. Перевели с повышением на тёплые моря…
Георгий Кулишкин
Иллюстрация Елены Величко