Владимир Вестер. Николай Эрдман

«Но припомните, как это раньше делалось. Раньше люди имели идею и хотели за нее умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники».

Краткий монолог из пьесы драматурга и поэта Николая Эрдмана «Самоубийца», написанной им в 1928-м, впервые прозвучал в Москве со сцены Театра сатиры в 1982-м. Премьера, наконец, состоялась на родине автора. Несколько спектаклей после премьеры тоже состоялись. Но постановку быстро и резко из репертуара вырезали. Пять раз она возобновлялась и на другой день закрывалась, и уже только после 1985-го, в начавшиеся годы перестройки, стала спектаклем регулярным, с обязательным дефицитом билетов на каждый выход актеров на сцену. «Идеологические покойники», продолжая являться действующими функционерами, былую мощь свою утратили, и зрители увидели метания души героя пьесы, Семен Семеныча Подсекальникова, собиравшегося от полной безысходности выстрелить в себя из пистолета и от соседей по квартире получившего массу советов, как это торжественней сделать, чтобы «стать покойником навсегда» в гениальной трагикомедии, созданной, как выразился один из американских критиков творчества Эрдмана, «быть может, самым великим драматургом ХХ века». И если бы он продолжил писать пьесы и не был замордован советскими живыми «идеологическими покойниками», то встал бы в один ряд с Беккетом и Ионеско. Абсурд, выраженный им в выдающейся драме, не только советский, но общечеловеческий. Он ужасающе очевиден для всего минувшего века и для века, за ним наступившего.

Товарищи с еще не до конца омертвевшими душами, романтики революционные, дали добро на поставку в 1925 году первой пьесы 25-летнего Эрдмана «Мандат». Ее потрясающе, с блеском и присущему ему размахом, поставил Мейерхольд в своем театре ГосТИМ. Зрители за пять лет увидели спектакль почти 500 раз. Увидели они и молодого Эраста Гарина в роли героя «Мандата» — Гулячкина, выписавшего самому себе «канцелярскую бумагу» о том, что он – это он. Угадал выдающийся автор громадную бюрократическую составляющую нашей жизни, художественно вывел на сцену заскорузлый закон «без бумаги ты не человек», и актеры это сыграли, и еще раз, как в выдающихся произведениях Мольера, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Сухово-Кобылина, состоялось то, о чем никогда не говорили большевики и чего ужасно боялись: «искусство сильнее любой идеологической установки».

Думали они наоборот, когда Эрдман развил и продолжил трагикомические темы «Мандата» в «Самоубийце». Теперь уже не бумага, а выстрел в себя как «пропуск вон из этой жизни, без возвращения назад». И символична последняя сцена пьесы: торжественно-гротескные проводы Подсекальникова на тот свет. Зрители видят в театральных декорациях Поминки по Живому Человеку, понимают, что сгинет навсегда «простой советский безработный», а у живых потом одни только танцы на следующих, почти опереточных, похоронах. Живые, кстати, впервые увидели это сценическое великолепие не у нас, а в Швеции в 1969-ом. Несколько раньше, но в том же году «Самоубийца» был впервые переведен в ФРГ на русский язык. Потом он вышел в Англии по-английски, был поставлен в Лондоне Шекспировской труппой и шел в театре на Бродвее и еще в десятках театров по всему миру. Но не у нас. Друг Николая Эрдмана, Юрий Любимов, предпринял попытку в 1965-ом поставить пьесу на сцене Театра на Таганке. За эту постановку дружно ратовал весь коллектив театра и написал письмо в Высшие Идеологические Инстанции. Однако не спас спектакль даже огромный сундук, придуманный Любимовым, куда в финале должны были уходить действующие лица постановки – как люди прошлого и давно минувшего: как бы вроде теперь у нас таких нет и нигде не встречаются. Но действовавших наших «идеологических зомби» даже сценический сундук не ввел в заблуждение. Сталина из Мавзолея вынесли, почти десять лет назад состоялся ХХ съезд, однако по-прежнему работало то, о чем еще в 1928-м писала газета «Рабочая Москва» в статье под названием «Попытка протащить реакционную пьесу. Антисоветское выступление в Театре им. Мейерхольда».

На день выхода статьи пьесу навсегда закончили репетировать у Мейерхольда. Взялся за постановку Театр Вахтангова, но и туда «большие люди» пришли и всех предупредили. К.С.Станиславский при читке автором «Самоубийцы» хохотал и время от времени выкрикивал: «Гоголь! Гоголь!». И написал письмо И. В. Сталину с просьбой «в порядке эксперимента» разрешить постановку. И. В. Сталин разрешил «сделать опыт». Пьесу стали репетировать во МХАТе, и репетиции все закончили, и был закрытый просмотр, на который в сопровождении крупной свиты приехал Лазарь Каганович. Каганович спектакль посмотрел, ужасно на него осерчал, сказал, что думает про такие пьесы товарищ Сталин, и все дальнейшие просмотры и показы категорически запретили. И тем не менее, как вспоминал сам Эрдман, вся актерская труппа до поздней ночи сидела потом за хорошо накрытым столом, несмотря на «полный и непреодолимый провал». Молодость, надежды на «более светлое завтра» взяли верх. Завтра, как известно, наступило, и пропали в нем сотни и тысячи писателей, поэтов, художников, артистов.

Короче говоря, нечто ожидаемое, но запредельно мрачное десятилетиями творилось и с этой пьесой, и со всей жизнью драматурга Николая Робертовича Эрдмана, родившегося, как сказано в его биографии, «в 1900 году в Москве в семье бухгалтера из обрусевших немцев». В возрасте 9 лет начал писать стихи, в юности находился под влиянием творчества В. В.Маяковского, был знаком с А.Мариенгофом и С.Есениным, по поэме которого «Емельян Пугачев» в 1965 году создал интермедию для постановки Ю.Любимовым в Театре на Таганке. Через сорок шесть лет после публикации первого стихотворения Эрдмана «Осени осенью осень…» в журнале «Жизнь и творчество русской молодежи».

В 1922 году он был уже известен театральной Москве. В ней появился красивый, элегантный, остроумный юноша, талантливый представитель молодежи; имажинист, издавший в том же 1922-ом поэму «Автопортрет», тщательно вписанный в московские улицы и переулки; начинающий драматург, писавший либретто для оперетт и скетчи для кабаре. На премьеру его буффонады «Шестиэтажная авантюра» в кабаре «Кривой Джимми» попали в 1923-ем далеко не все, кто хотел оказаться в «Кривом Джимми». И тот же наплыв желающих в 1924-м в кабаре «Палас» на премьеру его пьесы «Гибель Европы на Страстной площади». И не забыли в Театре сатиры, что открылся этот театр в 1924-м обозрением «Москва с точки зрения», написанным Н.Эрдманом в соавторстве с В.Массом и товарищами по «актуальной драматургии». Далее – сенсационный сатирический «Мандат» с очевидным подтекстом и удавленный живыми идеологическими трупами «Самоубийца».

Арестовали Николая Эрдмана в 1933-м Гаграх, во время съемок кинокартины режиссера Александрова «Веселые ребята»: для нее он и В.Масс написали филигранный сценарий. За ними обоими и пришли не самые веселые ребята с пистолетами и в штатском, прибывшие в Гагры вовсе не только купаться в Черном море. Слава богу, что не расстреляли, а сослали в Енисейск. Некоторые очевидцы полагали, что арестовали из-за того, что на приеме в Кремле артист Качалов своим известным голосом прочитал басню Эрдмана, которую Сталин воспринял как прозрачный намек в свой адрес. Но вероятна и такая версия, что Самый Главный Драматург Советского Союза ничего не забыл и ничего не простил. «Самоубийца» — высокохудожественное свидетельство того, что смертельно опасен весь этот советский социализм со всеми его «мертвыми идеологическими установками». Как такое простить? А по сему – немедленно вырезать обоих сценаристов из титров «Веселых ребят», что Александров и сделал. Не место в них сосланному драматургу, автору каких-то басен, как и другу его. Надо, чтобы советские зрители хохотали в зале, но не читали фамилии таких авторов, которые в своих пьесах, как Эрдман в «Мандате», позволяют реплики, вроде «Вы в Бога верите?» «Дома верю, на службе нет». У нас теперь наоборот. У нас теперь в обороте еще более мертвые идеологические установки, хотя и «Мандат», и «Самоубийца» не запрещены. Возможно потому, что не понимают глубинного смысла произведений. А как поймут, так, может, снова запретят. Этого, будем надеяться, не случится.

А с драматургом Эрдманом случилось то, что после Енисейска местом его проживания был назначен Томск, где он для местного театра написал инсценировку романа «Мать» М.Горького. Потом ему разрешили переехать в Калинин, и там он работал над сценарием фильма «Волга-Волга», в котором, как известно, в главной роли Игорь Ильинский. В 1938 нелегально приехал в Москву и на квартире М. Булгакова читал первый акт своей незаконченной пьесы «Гипнотизер». Булгаков написал письмо Сталину: разрешите, товарищ Сталин, жить драматургу и сценаристу Эрдману в Москве. Однако не получил никакого ответа Михаил Афанасьевич – скорее всего, потому, что Сталин Булгакову ни на какие просьбы давно уже не отвечал. Во время Великой Отечественной Войны служил в армии в странной части, среди «лишенцев» и бывших священников, и все в ней служившие не имели ни винтовок, ни армейского обмундирования. Во время службы заболел и был отправлен в Саратов, куда пришел от Лаврентия Берии вызов в Москву: на должность художественного руководителя Ансамбля песни и пляски НКВД. Предельно горькая ирония судьбы драматурга, однажды сыгранной им самим перед зеркалом. Он перед этим зеркалом был в форме офицера НКВД и, глядя на себя, сказал: «Такое ощущение, что сам себя пришел арестовывать».

Это, быть может, похоже на притчу, легенду или на что-то еще в тому же духе и смысле. На то событие, которое, как где-то сказано, «вроде уже было, но все равно еще будет». И соседи Подсекальникова еще не раз организуют его сценические «проводы на тот свет», а Гулячкин выпишет себе «мандат» в спектакле, прославившем некогда актера Эраста Гарина и охарактеризованном Мейерхольдом: «Современная бытовая комедия, написанная в подлинных традициях Гоголя и Сухово-Кобылина. Наибольшую художественную ценность комедии составляет ее текст. Характеристика действующих лиц крепко спаяна со стилем языка». А мы еще не раз вспомним Николая Робертовича Эрдмана, выдающего Мастера, который о себе говорил: «Я, товарищи, по профессии — зарытый в землю талант». И выразившего в слове и действии «зеркальное отражение» нашей действительности, в которой и мы пока еще живы, и наши «идеологические мертвецы».

Владимир Вестер