Мария Бушуева | Вера

«…это Ход мой, сиротский поход мой, одинокий,
за гранью-чертой —
Нежным знаменьем, зрячим оком одинокой Веры святой.»

Апокалиптический роман Елены Крюковой о вере, о том, осталась ли вера в Бога, а значит, и в человека с «нравственным законом внутри» в нашем мире, это оратория в слове, где звучит хор голосов и солирует героиня с именем Вера (Вера Сургут). Она — символ (как, впрочем, и все остальные мирские герои, каждый из которых представляет один из грехов, как в апокрифе «Хождение Богородицы по мукам»). Но этот символ, спроецированный на реальный временной современный пласт, обретает живую жизнь, постепенно перетекающую в житие. Возможно, на создание романа повлияла «Рождественская оратория» митрополита Илариона (Алфеева). По крайней мере, у меня лично от этого романа Елены Крюковой (и от некоторых других ее произведений) возникает точно такой же эффект, как от прослушивания музыки, плачей, песнопений, то есть эффект не литературный (что очень интересно).

Вера Сургут — простая женщина из Красноярска, внезапно открывает для себя Евангелие: «…Отовсюду, с потолка, из окна, с небес лился мед, мерцало, вспыхивая на губах, вино, рассыпалась радужная пчелиная перга. Слова обдавали сладостью ноздри и язык, и першило в горле. Вера читала быстрым шепотом: — Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное. Блажени плачущии, яко тии утешатся. Блажени кротцыи, яко тии наследят землю… Блажени алчущии и жаждущии правды… яко тии насытятся!..». Не знавшая даже слова «паломница», но наделенная от рождения душевной чистотой, Божественным началом, она становится ею, посчитав, что обязана исполнить последнюю волю умирающей кружевницы Анны Власьевны, попросившей ее сходить вместо нее в Иерусалим. И, не имея ни денег на дорогу, ни загранпаспорта, Вера отправляется в путь, то есть становится каликой перехожей, так на Руси называли любимых народом странников, аскетическо-мистический образ которых отвечал религиозному идеалу, иной гранью отраженному в исихазме, вечных путников, идущих по долгим дорогам от села к селу, от града к граду и певших духовные стихи и былины об Алексее — Божьем человеке (у Елены Крюковой это страдающий от совершенного греха Алешенька, утонувший в море, не доплыв до Хайфы), о Страшном суде, о раскаявшихся разбойниках, ставших монахами, и нередко — о Небесном Иерусалиме. В некоторых памятниках объединены хождения и жития (Пример: «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли»). Свои песнопения есть и у Веры Сургут, которая добирается все-таки до Иерусалима, несколько раз едва не погибнув (даже в Старом городе на нее нападают бандиты, что тоже символично), причем сюжет жизни героини автор точно строит по сюжетам духовных стихов:

Вечер морозный начался,
Вьюга кружила кругом,
И робкой рукой все стучала
И Дева пред каждым окном.
Слезно просила приюта
В зимнюю, темную ночь…
(Сборник духовных стихов и псалмов Белгородской области, Белгород, 2015).

В Иерусалиме Вера Сургут становится монахиней. Сначала она живет в келье, потом уединяется в саду, к ней стекаются прослышавшие о ее помощи и прозорливости люди. Она видит воочию, как «съедают людей гнев, месть, злоба, зависть», как «выедены люди уже изнутри диаволом», молит Бога: «Боже! Последний земной раз — помоги им!»; «Мы, все живые, есть Твой храм. Мы — кирпичи Твоего храма. Сложил Ты нас, уложил тесно, плотно, чтобы храм сей не разрушился вовеки». Однажды в саду, «среди апельсиновых деревьев, яблонь и персиков», она видит «настоящего Ангела. Ангел медленно шел между фруктовых деревьев, его ноги не касались земли». Елена Крюкова показывает: искренняя вера — это радость: «Радость летала над монастырем, о радости молча говорила насельницам мать Вера, и однажды сама престарелая матушка Мисаила пришла к Вере в палатку — порадоваться вместе с ней». «Шевелилось на небесном ветру тончайшее покрывало, сотканное из чужих душ; все эти души за все эти годы стали Вере родными». Образ тончайшего покрывала очень важен в романе, богатом талантливыми образами. Именно кружевница Анна Власьевна попросила Веру Сургут, бескорыстно ухаживающую за разбитой после инсульта параличом старушкой, сходить в Иерусалим. «Анна Власьевна, неустанная кружевница, заботница, коклюшки так и стучали все время в ее сухих малых пальчиках, курьими лапками вывязывала она метелицу с виду длинной, а на деле такой кратенькой, куцей, как заячий хвост…». Кружевное белое покрывало — это и Мокошь-Пятница, и русская метель-вьюга любимой Верой Сибири, и Покров самой Богородицы.

Однако роман этим светом не завершается и снова следует за духовными стихами:

Прощай, келья моя,
Оставайся одна,
Я иду, я иду
Сам не знаю куда.
А куда я иду,
И кому я нужон,
Много зла на пути,
Много бед впереди.
А с крестом и мольбой
Это все нипочем.
(Сборник духовных стихов и псалмов Белгородской области, Белгород, 2015).

Монахиня Вера (читай: вера в Бога) должна пройти еще испытание «медными трубами», то есть славой: в монастырь приезжает знаменитая певица Зиновия, открывшая, что у монахини Веры прекрасный голос: «Монашка какая-то, хромоножка, а голос с целый дом, до дна пробирает, поет так, что душу вынимает…», — и Зиновия, имитировав, что собирается совершить суицид и только Вера может ее спасти, уводит монахиню из монастыря и, услышав Верины песнопения (в романе есть стихи главной героини), уже в своем роскошном доме, подходит к роялю и восклицает: «Мы с тобой завоюем мир!». Они начинают петь дуэтом, причем Вера Сургут не меняет своего монашеского облачения, считая себя монахиней в миру. Дуэт звезды и монахини обретает славу, приносящую и зло: зависть, ненависть. Вера видит: «ответная ненависть множит ненависть», ибо жизнь без Бога означает «смерть при жизни», ей встречаются во множестве «прижизненные мертвецы. Их, еще живых, убило зло». Лишь музыка окрыляет ее: «…вдруг посреди песни, как из надмирного облака, всплывал Иерусалим; и это был уже Небесный Иерусалим».

В предыдущих романах Елены Крюковой выражена крайне важная для нее самой, по первой профессии музыканта, мысль о том, что музыка – это Бог. В «Иерусалиме» эта мысль снова явлена: «Внутри музыки время не билось, и все более Вера со страхом и радостью убеждалась: музыка — это Бог», — но уже с оттенком прельщения. Даже божественно прекрасная музыка – лишь один из даров Бога, но не эквивалент целому, бесконечному, беспредельному триединству.

Монахиня Вера проходит испытание славой и покидает возненавидевшую ее из зависти и ревности певицу Зиновию, выкрикивающую: «И к Богу ты метнулась — потому что сама нищая мышь! Не драгоценный камень ты! А серый булыжник! И песни твои — тьфу! И молитвы твои — ха, ха! Ненавижу!». Конфликту поспособствовал личный интерес к монахине Вере политика N, любовника Зиновии, которую автор делает еще и персонифицированным образом теневой стороны личности Веры Сургут: «…она сама. Сидит и усмехается. Близнец. Глядит на нее. А она — на себя. Смотрят друг в друга, как в зеркало! Вот ужас, сказала она себе беззвучно, изыди, сатано!». Монахиня Вера, следуя заветам святых отцов, видит зло мира в себе: Бог и диавол внутри самого человека. N — идеолог войны, лишенный веры и души, — символ темной силы. К Вере его тянет желание овладеть ее чистой светлой душой.

Четвертая часть романа: это уже житие монахини Веры, записанное Еленой Крюковой, возможные обвинения которой в самовольном отступлении от православного канона опровергает символ: это не женщина идет по земле российской, а сама вера в Бога: «И чем дальше она шла по родной земле, тем величавее становился ее простой и незаметный ход, и ее сердце все больше раскрывалось родным людям, и многие люди вдруг стали непонятно узнавать ее, а многие, случайно или неслучайно, уже знали ее; и, ее встречая, странные неведомые люди кланялись ей и падали ей в ноги, а она смущалась, останавливалась возле них на миг и благословляла их». А Вера-женщина «врастала ногами в родину, и это было тверже, важнее всего». И точно так, как в духовных стихах, былинах и сказаниях, образ монахини вырастает до богатырского: «Мир Верхний и Мир Нижний мешались, варились в единой похлебке, красной солянке. Людная площадь большого города чудилась Вере живым котлом. И она, вдруг — огромного роста, упираясь головой в небеса, брала котел за ржавую дужку и еле поднимала, тяжелый, а кипяток булькал, и время выплескивалось и обжигало ей локти и ноги». Вера преодолевает время, потому что внутри веры нет смерти. Это очень точная метафора романа. Монахиня Вера при жизни становится святой (здесь нет антиправославной вольности: святость матушки Матроны многие ощущали при ее жизни), и вот уже идет по земле не женщина Вера, а сама вера святая. Она шла по земле и люди «подходили к ней, и сердца их замирали. (…) Ловите ее! подстерегите! хоть прикоснитесь к ней!»

Монахиня Вера поселяется не в городе, а на брошенной таежной заимке, постепенно вокруг нее собираются люди, строят избы, возводят церковь и радостно живут верой и любовью друг к другу, потому что «нет ничего святее и чище простой любви и заботы».

Елена Крюкова заканчивает роман гибелью: монахиню Веру топит в реке отыскавшая ее Зиновия. Святые часто погибали за свою веру — Елена Крюкова использует распространенный агиографический конец. Но эпилог возвращает ко второй части романа: монахиня Вера и Зиновия убегают из монастыря, они едут в автобусе в Тель-Авив, чтобы улететь в Москву: «Автобус двигался вперед, а время встало. Потом появился яркий свет. Их всех, и железную повозку, и людей внутри нее, обняла ярчайшая вспышка. Люди ослепли и закричали. Ослепла и Вера. Она перестала видеть Зиновию, людей вокруг, мир за окном. Свет превратился в огонь». Автор оставляет читателю право решить: выжила ли Вера Сургут, увидевшая в момент взрыва автобуса на небе черный крест и Небесный Иерусалим, посланный от Бога в самом конце истории: «Она лежала спиной на земле, на горячих камнях, (…) вытянувшись, так навытяжку стоят солдаты в строю, да она и была солдат, как любой монах, монахиня всего лишь солдат огромной, бессчетной армии Божией, она лежала-стояла навытяжку перед небом, приблудная хромоножка, и широко, до отказа распахнув налитые болью глаза, она увидела над собой, перед собой небо, а в небе — в налезающих друг на друга, громадных черных, огненных облаках — огненный, светящийся Град».

И все-таки роман Елены Крюковой, пронизанный страстным порывом к вере, не оставляет тяжелого впечатления «конца истории», потому, что без прообраза человека нет и его самого, а значит, сегодняшнее «товарищество в антихристе» (вспомним слова Н. Бердяева о русском народе, не знающем середины) обязательно должно сменить «братство Христа».

Мария Бушуева