Виктор Вайнерман | Страшные сны. Сон первый. Чур меня…

Из книги «Быть Сидоровым»

У Сидорова никогда не было детей. И ему всегда хотелось, чтобы они у него были. Его мечты были похожи на пасторальные картинки. Всё чистенько, опрятненько.

Он мечтал, что будет жить в большом, светлом деревянном доме. Часто, размечтавшись, видел себя главой многодетной семьи. С утра он уходил бы на работу в поле, а жена с детишками оставалась в доме.

Думая об этом, Олег Степанович видел себя в простой рубахе, подпоясанной грубой верёвкой. На голове у него – картуз. Оглядываясь на пороге и собираясь открыть дверь, он всматривался в улыбающиеся ему вслед лица. Пышногрудая жена в длинном расписном сарафане, с русыми косами, собранными под платок. И семеро по лавкам за столом. Все беленькие, голубоглазые. Мальчики и девочки. Его семья…

В мечтах его дом находился в большом селе. Вокруг него и вдоль широкой улицы стояли дома односельчан. Все дома крепкие, высокие, с узорчатыми ставнями, прочными широкими воротами. Над своей деревней Сидоров всегда видел только высокое небо да солнце. И неизменно тёплыми и лунными ночами над избами висело чёрное решето. Когда Сидоров смотрел на него, ему казалось, будто сквозь бело-голубые рваные отверстия смотрят на землю чьи-то души. Наблюдают за всеми живущими, и за ним, Сидоровым. Может быть, это души его предков, а, может быть, обитателей других Галактик.

Чаще всего Олег Степанович не мог сделать однозначного предположения о тех, с кем переглядывался воображаемыми ночами. То его окликали сослуживцы, то звонил телефон. Приходя домой, он не спеша начинал заниматься домашними делами. Казалось бы, можно расслабиться и предаться мечтам. Однако, как раз в тот момент, когда мечты настигали его, кофе решал убежать из турки, и нужно было срочно его спасать.

Однажды, в пятницу, Олег Степанович пришёл домой после сложной трудовой недели. Приведя себя в порядок, он приготовил лёгкий ужин, прилёг в кресло-качалку, накрылся пледом и уставился за окно. Сразу перед ним раскачивались кроны деревьев. Быстро темнело, и Сидоров перевёл взгляд выше и дальше, на крыши домов, на облака, торопившиеся за горизонт ввиду приближающейся ночи, на медленно опускающееся на город чёрное решето. И то ли он быстро заснул, то ли глубоко задумался, однако привиделась Сидорову странное. До того странное, что никак нельзя было понять, каким образом можно такое увидеть. Не иначе, оттуда, из этих рваных отверстий пролилось. И это странное сразу так испугало Сидорова, что он, загипнотизированный видением, не мог оторвать от него взгляд.

А привиделось Сидорову, что никакой он не Сидоров, а самый что ни на есть, Рабинович. Не отмахнулся Олег Степанович от этого видения, не развеял дурной мираж в пространстве. И не потому, что не хотел, а потому что не смог. Напротив, стал всматриваться, вчувствоваться, понимая, что не может ничего противопоставить неотвратимости проникающего в него наваждения. И чем больше отдавался ему, тем больший ужас его охватывал. Видел он крестовые походы против иудеев, слышал крики ужаса и боли еврейских детей, женщин и стариков, ощущал как свои их муки. И тут же в сознании всплывали строки из Ветхого Завета, самой кровавой книги всех веков и народов. Звучали они ненавистью к другим и возвышением своего, единственного, богоизбранного народа. И наступала в сознании Сидорова-Рабиновича жуткая сумятица. Понимал он одновременно всю несправедливость кровавых гонений и остро чувствовал их неизбежность и фатальную предопределённость. Грозными раскатами звучали в его сознании слова о неправильно понятой справедливости и богоизбранности. А чем глубже непонимание, тем жесточе кара. Чем больше дано, тем строже спросится. Ибо сурова и тяжела десница Господня…

Крутило и вертело Рабиновича-Сидорова, носило через века, страны и континенты. Наконец, ощутил он себя реальным человеком в небольшом, но и не маленьком городке, где-то на Украине. Увидел своих новых родителей и внимательно вглядывался в их лица, узнавая и знакомясь с ними. Те, кто дали ему жизнь, были интеллигентами в первом поколении. Отец его оказался офицером, мать – детским врачом. (Ничего себе! – удивился Сидоров, – прямо как у меня. Отец – военный, мама – детский врач). А сам маленький новоявленный Рабинович ощутил, насколько он родился и рос болезненным и сколько доставлял хлопот. Столько, что воспитанию в нём мужчины они практически не уделяли внимания. Лишь бы рос здоровым. Был сыт и одет. Учился бы в школе и интересовался многим. Ходил в кружки, занимался музыкой и пением, например.

Однако мальчик-Рабинович всё же оставался Сидоровым. И поэтому с интересом наблюдал за своими школьными годами. Как он общается со сверстниками. Какие школьные дисциплины удаются ему лучше, а какие хуже. Откликаются в его душе советы родителей относительно занятий на фортепиано или в кружке авиамоделирования. Мальчик-Рабинович вдруг увлёкся фехтованием, и Сидоров не мог сдержать смеха, когда наблюдал, как он наскакивает на своих противников, словно молодой петушок. А тренер каждый раз осаживает его и говорит, что если он будет продолжать в том же духе, то в спорте далеко не пойдёт.

Много событий промелькнуло в воображении Сидорова-Рабиновича. Не увидел он и не услышал лишь, как родители говорили с сыном о его происхождении. Нет, не учили они его ни языку, ни традициям. Не отмечали вместе религиозные праздники. Боялись чего? Быть может, слишком свежи в их памяти были послевоенные процессы против «космополитов»? Так или иначе, Бог весть. Мальчик-Рабинович воспитывался в русской культуре. Поскольку школа находилась на Украине, изучал украинский язык и литературу. С особенным удовольствием разговаривал на украинском языке на рынках или в магазинах. А о том, какого он роду-племени ему в достаточно грубой форме сообщили впервые на улице. И когда сообщили, то как будто выпустили джина из бутылки. Понеслось!

Его тыркали за национальность в школе, на переменках, до и после уроков. Издевались нам ним, пользуясь численным превосходством, в пионерских лагерях. Довели до того, что он стал похож на озлобленного преследованиями, забитого и затурканного хорька. И понятно стало Сидорову, почему мальчик, а потом юноша Рабинович, оставаясь один, с такой гордостью отыскивал в справочниках и энциклопедиях, а потом и в Интернете, среди представителей своей национальности многочисленных Героев Советского Союза, выдающихся учёных, артистов, музыкантов, певцов, врачей. И даже государственных и политических деятелей. В душе Рабиновича создавалась и крепла настоящая твердыня. Она стала непоколебима ничем. Напротив, при каждом шовинистическом выпаде против него лично или против его национальности он как будто вкладывал ещё один камень в стену своей цитадели. А если к нему поступала информация о том, как евреи умеют героически отстаивать свои права и сражаться с любым врагом, то в бойницах его потаённой крепости появлялись новые орудия, а в арсенале – снаряды к ним.

Сидоров, не отрывая взгляда, следил за жизнью своего неожиданного героя. Вот тот поступил в университет, ушёл в армию. Женился. У него родился сын. Рабинович обожал своего сына, хотя и совершенно не умел его воспитывать. Это, впрочем, и неудивительно – сын был первенцем, и никто Рабиновича никогда не учил, как нужно с детьми обращаться. Жена его тоже была не от мира сего. Сидоров наблюдал за их жизнью, как будто кино смотрел. Иногда даже рот закрывать забывал.

Вот Рабинович собрался добровольно уйти в армию. Жена его провожает. Она купила колбаску и готовит завтрак. Рабиновичу невмоготу, он кушать хочет, а еды всё нет. Выходит на кухню и видит такую картинку. Его молодая жена, в фартучке склонилась над разделочной доской и тщательно нарезает…сосиски.

— Что ты делаешь? – в изумлении восклицает молодой муж.

— Не видишь разве? Я купила тоненькую красивую колбаску и нарезаю её тоненькими ломтиками, как ты любишь…

Сидоров крякнул, увидев это и, сосредоточившись на воображаемом сенсорном экране, стал листать «кино». Зачем ему всё это показывают? Не слишком ли много подробностей?

Так. Вот. Теперь уже совершенно понятно, семейная жизнь не сложилась. Тут Сидоров остановил перемотку и стал смотреть, как Рабинович, при всём его культе семейной жизни переживает распад своей семьи. Сидоров всмотрелся. Даже остановил какой-то кадр. Укрупнил. Да какой он Рабинович? Как будто брата своего видит Олег Степанович. Точно. Брат и есть. Родная душа!

Уйдя из семьи, не оставил детей без внимания и заботы. Вот что значит быстрая перемотка. Оказывается, у Рабиновича не один, а двое детей. Сын и дочь. Как же он смог их оставить? Разве это допустимо у «рабиновичей»?

Сидоров всмотрелся. Да. Страдает Рабинович, мучается. Поделом ему. Впрочем, сильно допекли, наверно, коль решился на такой отчаянный шаг. Да и детей он, на самом деле, не оставил. Делает для них, что может, исходя из времени и зарабатываемых денег. Неизвестно, что лучше, чтобы ребятишки каждый день видели, как мама с папой зубатятся, да ещё и тёща подключается. Да что там подключается! Из-за неё часто и ругаются. А так – каждые выходные, в субботу или в воскресенье, Рабинович у детей. Ходит с ними гулять, разговоры разговаривает, не только балует и на аттракционах катает. Полностью посвящает свой выходной день детям. В какой семье это возможно? Разве что в самой образцовой.

Особенно развитие сына беспокоит Рабиновича. Жена поступила хитро. Сын пошёл в школу, и чтобы папу удержать, она фамилию сыну не меняла. Так он в школу Рабиновичем и ходил все десять лет. Отец с нежностью и гордостью наблюдал за сыном, ходил на собрания, всегда был готов вмешаться и помочь, если было нужно. Сын носил его фамилию! Ради этого отец готов был принять многое, смиренно слышать упрёки жены, её подруг, бывшей тёщи. Лишь бы душу согревала мысль, что у него есть продолжение. Сын. Его сын. Что мальчик носит, и будет носить его фамилию. А школьники. Что? Школьники – они всегда были жестокими, во все времена. И не важно, по какому поводу они принимались преследовать слабого. Фамилия сама по себе здесь не причём.

Сверстники, конечно же, радостными криками приветствовали столь характерную фамилию одноклассника. Так приветствовали, что сын кулаками, без страха и упрёка, отстаивал своё право на гордо поднятую голову. А что именно так нужно делать, Рабинович его научил ещё с детского сада. Самому не удавалось в детстве за себя постоять, так пусть у сына получится. И у сына получалось. Ещё как получалось! Так хорошо, что после окончания школы решил он поступать не куда-нибудь, а в школу милиции. Правда, зачем ему это нужно, Сидоров, прислушиваясь к разговорам отца и сына, понимал с трудом. Да, юристом хочет стать. А, понятно. На юридическом факультете университета сплошь блатные. Ну что ж. Юристом так юристом…

Однако тут сделала свой ход бывшая жена. Десять лет она играла в одну игру. Теперь пришло время другой. «Пойми, – говорила она сыну, – с такой фамилией тебе никогда не поступить в школу милиции. Где ты видел милиционера с фамилией Рабинович?»

Рабинович старший тоже не молчал. Многие часы он разговаривал со своим отпрыском, рассказывая, как много значит для него, Рабиновича, чтобы фамилия перешла от отца к сыну. Рассказывал о веках гонений, о тех, кто прославил их национальность. Сын останавливал его, напоминая, что уже почти в совершенстве знает иврит, в отличие от отца, и что даже два сезона преподавал еврейскую историю в национальном лагере.

— Что же ты тогда у меня как будто разрешения спрашиваешь? – пытал его отец. – Если сам всё знаешь? Между прочим, на школе милиции свет клином не сошёлся!

Сын молчал и хмурил брови. Аргументы были сильными, но главного козыря в колоде отца не было. Ему, а не отцу, нужно устраивать свою жизнь. Время думать о будущем, а не о семейных традициях. К тому же по отношению к ним отец тоже оказался далеко не безгрешным…

Сын всё же сменил фамилию отца, данную ему с рождения, на фамилию матери и с нею легко поступил в избранный вуз.

Рабинович тяжело переживал, хотя и старался с уважением отнестись к выбору своего парня. Душевные терзания отца продолжались четыре года.

Закончив обучение в школе милиции, его сын, теперь уже Иванов по матери, сообщил, что уезжает в Израиль, на обетованную землю. Там он, по его предположению, поступит в полицию, а затем займётся самостоятельной юридической практикой. Заграничный паспорт Иванов по матери справил на фамилию отца. Кому нужен в Израиле Иванов? Рабинович – другое дело!

Рабинович-старший стал искать внутри себя душевные скрепы, которые бы позволили ему снова сменить отношение к сыну с болезненно понимающего на безраздельно принимающее. Только-только успокоился, начал привыкать к мысли, что сыну лучше с другой фамилией, а не с его, прокажённой, как голову пришлось крутануть на сто восемьдесят градусов, прослеживая новый поворот. Спокойно, спокойно. И его можно как-то проехать. Надо лишь сбавить скорость, притормозить, плавно повернуть…

Пока в его душе с большим трудом происходили подвижки, перестановки, увязывались новые логические и эмоциональные схемы, время, как говорится, шло. Крутая дорога петляла всё круче.

Сын заявил, что в Израиле ему не живётся, в тамошней полиции он не пригодился, вообще, «пейсатые заколебали» и что он возвращается в Россию.

«Так, – думал отец. – Подумать только, каков мой мальчик! Мне, чистокровному еврею, стопроцентную фору дал. Родился Рабиновичем. В школе – куда ни шло, терпел, а вот чтобы обучиться в престижном вузе, как настоящий хитрый Рабинович, сменил фамилию на исконно русскую – Иванов. Обучился, снова перекрасился в Рабиновича, и уехал жить за границу. Я думал – навсегда и уже начал радоваться. Вижу, вижу! – рано! Теперь сынок решил вернуться. И как он поступает? Да совершенно логично! В России лучше жить Ивановым. Значит, нужно снова просто и легко совершить превращение из Рабиновича в Иванова. Ничего личного! Молодец!»

Вернувшись в страну, вчерашний Рабинович-младший достал выданный ему по достижении совершеннолетия паспорт на имя Иванова, и в скором времени женился. Жена приняла его фамилию и в положенный срок родила ему сына, конечно же, Иванова.

Наблюдая за этими пертурбациями, Сидоров ощутил себя в холодном поту. Вот уж действительно кошмар какой-то.

Он оглянулся в сон на Рабиновича-старшего. И как тот, после пережитого, при всей его тонкой нервной организации, ещё жив-то остался? Впрочем, чему удивляться? У Господа тоже был один сын. И тот крестился… Непредсказуемые они, наши дети… Или, может быть, наоборот – слишком уж предсказуемые? А мы просто выдаём желаемое за действительное? И никак не можем смириться, когда действительное даже отдалённо не напоминает желаемое?

Пасторальные картинки, возникавшие в сознании при одной мысли о семейном счастье, исчезли, как будто их никогда и не было. Сидоров присмотрелся. Никаких других картинок в воображении не возникло. «Это они меня так напугали? – подумал Сидоров? – Как легко мной манипулировать»…

– Да уж… – выдохнул он. – Хотя… Я ведь не Рабинович всё-таки. Мне-то что могло грозить, родись у меня ребёнок?..

В ответ на вопрос, запущенный в пространство, что-то в нём промелькнуло, как будто что-то проворчало. Сидоров понял, что ответ есть. Только вот пока он его не рассмотрел и не расслышал. Всё ещё впереди…

Виктор Вайнерман (Россия, Омск)