Илья Абель | Прецедент Джона Ф. Нэша-младшего

Это не рецензия на книгу журналистки The New York Times Сильвии Назар, которая в прошлом году вышла в русском переводе вод названием «Игры разума» (Москва, АСТ,CORPUS). Автор работала над ней три года, тщательно и педантично, по-американски, встречалась с теми, кто знал Джона Нэша (как указано дополнительно в названии, как жанр повествования – История жизни гениального математика и лауреата Нобелевской премии), бывала и подолгу в тех учебных и исследовательских заведениях, где он работал, знакома была с его архивом и воспоминаниями его друзей и сослуживцев. То есть, почти восьмисотстраничный том, напечатанный к тому же самым убористым шрифтом, дает практически полное, или максимальное представление о том, кем был Джон Нэш – человек и математик. Оригинал издан был ровно 10 лет назад, переведен на десятки языков, на его основе сняли одноименный фильм, получивший несколько «Оскаров» (Правда, правильное название и того и другого – Прекрасный ум, что точнее по содержанию, но с коммерческой точки зрения менее востребовано).

Фундаментальный труд Сильвии Назар состоит из трех взаимосвязанных разделов – до болезни, болезнь и выздоровление Нэша-младшего. Естественно, первое занимает большую и, возможно, лучшую часть текста, написанного автором об ученом с мировым именем.

При внимательном чтении ее можно, наверное, дать ответ, почему, человек, достигший в математике таких феноменальных успехов, три десятка лет болел шизофренией, а потом, выздоровев и получив элитную премию, погиб в автомобильной катастрофе. На мой взгляд, именно это поучительнее всего и только на этом – судьбе гения, его странностях и мировосприятии – стоит, как представляется, остановиться прежде всего.

Назар постоянно пишет о том, что отношение Нэша к образованию, а потому и далее к научным изысканиям было с юности специфичным. Он принципиально не изучал то, что было до него. То есть, не узнавал, как то или иное заключение выводилось другими учеными. Ему интереснее было пройти путь самому от начала и до конца так, как будто поставленная перед ним самим собой задача не имела решения. Так было и тогда, когда он учился, так стало повторяться и тогда, когда он стал напрямую и последовательно заниматься сугубо исследовательской деятельностью. При этом, на втором этапе он нередко обращался к коллегам, спрашивая, какая математическая и не только задача в данный момент наиболее сложна и актуальна. А затем концентрировал на ней внимание, пока не происходило озарение. (Заметим, он сначала, по словам Сильвии Назар, которым можно верить, получал ответ задачи, а затем, не как школьник, подгонял под него решение, а в обратном порядке или как-то иначе, подходил к тому, что пришло в его сознание, как итог, но само по себе. Может быть, это чем-то напоминает труд архитектора – от идеи здания к четким чертежам и расчетам.)

Так, скажем с долей условности, Нэш к своим тридцати годам смог опубликовать значительное количество работ, которые по масштабу открытого в них, по тому, что на их основе получило развитие у других математиков и ученых иных специализаций, оказалось максимально значимым и значительным. Собственно говоря, именно они оказались отмечены Нобелевкой постфактум.

Кажется, такая изнуряющая сознание интеллектуальная деятельность и могла быть причиной психического расстройства выдающегося в своем роде человека. И в определенном смысле могла быть объяснением и его конкретного недуга, и помешательства иных людей, имена которых известны. Нэш не оснащал свое мышление тем, что достигнуто было до него, он тратил свои силы на первом этапе научной деятельности на то, что можно было пройти, как учебный курс, не открывая заново. То есть, он последовательно, упрямо и настойчиво напрягал свое сознание до предела, как бы вынимая из него то, что было интеллектуальной энергией, связью с высшим, естественно, с Высшим Разумом, как и все, что относится в данном узком аспекте к человеческому мышлению как сознательной деятельности. Совершенно очевидно, что по своему парадоксально-упрямому убеждению и специфически-индивидуальной практике изощренного до солипсизма способа достижения заданного результата последовательно и настойчиво истощал свой мозг. Понятно, что высшее не имеет границ своих возможностей, но человеческий мозг все же ограничен хотя бы временем доступа и получения информации, как и интенсивностью осмысления ее. Нэш не мог, не хотел, не смог понять этого, поскольку к тому, чтобы быть первым в своей области человеческого знания примешивались еще и некоторые комплексы и поражения, связанные с тем, что его успехи не всегда оказывались столь приоритетными, как ему в те или иные времена хотелось. И поэтому наука стала для него чем-то в виде спорта, естественно, с допингом в виде концентрации на той или иной научной проблеме.

Как то – отсутствие пользы в виде наработок математиков предыдущих поколений, так и то, что Джон Ф. Нэш-младший был все же человеком в определенном смысле замкнутым, в чем-то аутистом с комплексом неполноценности – вместе взятые и привели его к тому, что, добившись многого, он на десятилетия оказался практически не удел. Можно, конечно, вспоминать сколько угодно про Ломброзо и его банальные рассуждения о связи гениальности и помешательстве, как и другие публикации на эту тему, которые, наверное, помогают обывателям уверовать в то, что жить спокойно лучше, чем добиваться чего-то на пределе сил и возможностей. Как бы там ни было – любое занятие – творчеством ли, наукой в ее прикладном виде, трудовой деятельностью любого рода – требует как сосредоточенности, так и ответственности. И тут важнее всего соблюсти меру, чтобы было не больше, но и не меньше необходимого, то есть, ближе к норме в любом смысле слова. Крайности и отклонения любого рода, в ту или иную сторону есть аномалия, что и доказывает совершенно однозначно и вряд ли дискуссионно биография Джона Нэша.

Так, ровно столько лет, сколько он занимался математическими разработками высокой степени важности и трудности, столько же лет длилась и его болезнь. Упрощая вывод, поскольку в реальности все сложнее и индивидуальнее: 30 лет он выражал себя в математике, исчерпав отпущенный на тот срок потенциал интеллектуальной энергии, а потом ровно такое же по длительности время восстанавливал себя, с усилиями и трудностями возвращаясь к норме. Однако внешне нелепая его смерть убеждает в том, что все же возвращение к своему «я» для Нэша не прошло в полной мере адекватно. Он возвратился с женой из Европы, в аэропорту почему-то не было заказанного такси, и из-за этого он сел в машину, первую попавшуюся, которая оказалась в тот момент на стоянке свободной. По дороге что-то произошло, она попала в аварию, и все, кто в ней был, погибли. Нэш в годы войны среди других работал на американское военное ведомство, рассчитывал, например, количество фашистских подводных лодок и интенсивность их обстрелов, чтобы выработать алгоритм количественной реакции и на то, и на другое с максимальной степенью эффективности для боровшихся с гитлеровской Германией. И в уме посчитать степень вероятности несчастного случая при езде с неизвестным водителем такси мог чуть ли ни моментально. Сделал он это или нет, мы не узнаем. Но практический результат столь простой для него задачки оказался трагический. При том, что, опять же, он, этот итог жизни математика и человека, странного, целенаправленно обдумывающего формулы высшего порядка (для математиков), достаточно характерен и, к сожалению, закономерен. Исходя из него, стоит еще раз подчеркнуть, что мироустройство держится на гармонии, что есть равновесие во всех измерениях его. И нарушение равновесия чревато катаклизмами, неприятностями, драмами и препятствиями в обретении поставленных целей.

Таким образом, история Джона Ф. Нэша-младшего легендарна не только в том аспекте, что иллюстрирует расхожее представление о человеке большого ума, как бы выделяющего себя из общества, ощущающего себя вне его или почти вне его. Она важна именно как доказательство того, что ничего не должно быть слишком, как говорили древнегреческие и древнеримские философы. Речь не о конформизме, а о том, чтобы уважительно относиться к тому дару, который каждому дан свыше. О том, что надо не превышать того, что отпущено для использования и применения в профессиональной деятельности, поскольку любое нарушение как дистанции с высшим, так и своего места наряду с высшим хорошим никогда не закончится.

Конечно, можно сказать, что Нэшу, в общем-то, повезло гораздо больше, чем русскому поэту и критику девятнадцатого века Константину Батюшкову, который тридцать лет до самой смерти так и не смог возвратиться к своему сравнительно нормальному состоянию, поскольку душевная болезнь, симптомы который заметны были и до полной потери самосознания, не оставила ему никакой надежды на излечение. Как не удалось вернуться к себе современникам Врубелю и Чюрленису, двум художникам, оказавшимся одновременно в одной и той же психиатрической больнице. Врубель в живописи, Чюрленис в живописи и в музыке, заведомо и искренно, что горше всего, зашли за отпущенный человеческому сознанию предел, и оно, их мышление, не смогло выдержать такой невероятной нагрузки, потому и подверглось разрушению. Можно тут вспомнить и Гаршина, по своему желанию испытавшего тяготы военных действий на чужой территории в шинели рядового, что закончилось самоубийством для автора болезненных, до самоистребления правдивых и пронзительных рассказов, почти диагнозов расстройства психики. Можно, вне всякого сомнения, привести и другие примеры подобного рода, которые в определенной мере доказывают, что сумасшествие есть упорный выход за пределы возможного. И тем самым биография Нэша оказывается примечательной и в этом смысле слова, утверждающей, что сохранение самого себя есть единственно приемлемая необходимость и потребность человеческого бытия, что и делает нашу жизнь самодостаточной и целенаправленной, в каждом отдельном частном случае и проявлении личного начала.

Нэш, мастерски устанавливавший математические законы, доказавший их неожиданно и нередко эвристически, прошел мимо того, чтобы познать и признать закон душевного равновесия, что, в значительной степени, наряду с другими обстоятельствами, могло служить причиной его долговременного заболевания. И с этим, возможно, есть смысл согласиться априори, хотя бы на основе того, что рассказала об ученом Сильвия Назар, назвав его ум превосходным по праву, и показав при этом, что даже такая степень совершенства мышления имеет свои границы и особенности.

P.S. Прочитав книгу Сильвии Назар, я нашел ее страничку в facebook и написал ей письмо с помощью переводчика, где кратко высказал предлагаемый здесь вывод о том, почему с героем ее книги произошло то, что она описывает, как многолетнее блуждание мысли от юности до трагической его гибели. Ответа на свое обращение к автору бестселлера я так и не получил. Сразу скажу, на него почти и не надеялся, потому претензий к Сильвии Назар нет и не может быть. А поскольку размышления о герое ее популяризаторско-биографического повествования показались мне любопытными, решил опубликовать их для читателей, что и делаю в данном случае.

Илья Абель