Исай Шпицер | Письмо

Это письмо пришло ко мне на девятый день после звонка её дочери, сообщившей, что мама умерла. Для меня это не было неожиданностью. Марина последние несколько лет была тяжело больна. Её лечили, периодически брали в больницу для прохождения химиотерапии. Иногда ей делалось лучше, но болезнь не отступала.

Письмо Марины было датировано числом, которое на три дня опережало день её ухода.

Содержание этого письма я привожу целиком.

«Дорогой Виктор, я больше чем уверена, что ты получишь это письмо, когда моя душа уже отлетит к Богу. К вам из России письма идут неделями. Для меня такой срок уже недостижим.

У меня было достаточно времени, чтобы переосмыслить свою жизнь, многое пересмотреть в себе. Когда позволяли силы, я ходила в церковь исповедоваться перед отцом Николаем — он всегда тепло относился ко мне. Я отмаливала свои грехи. А их у меня, как говорят, вагон и маленькая тележка. Многим, если ты этого не забыл, я делилась с тобой. Мне всегда казалось, что мы были близкими по духу людьми. Я очень ценила твоё так нечасто встречающееся умение выслушать другого. А мне часто необходимо было именно выговориться.

Помнишь, как я заплакала, когда ты сказал мне, что уезжаешь в Германию? У меня тогда были смешанные чувства. Я поняла, что лишаюсь друга. Именно друга, не ухажёра, не любовника, не человека, которому что-то от меня нужно. Ты много раз выручал меня, когда мне было тяжело. Я не забуду, как ты опекал меня, когда умер мой отец, и позже, когда так несуразно ушёл из жизни мой муж. Я тоже по мере своих сил и возможностей старалась помогать тебе.

Тогда, в середине девяностых, я не смогла принять твоё решение уехать из России. Помнишь, как я эмоционально высказалась: «А я из с в о е й страны никуда не уеду!» Акцент на слове «своей» вырвался у меня невольно. Ты же меня знаешь, у меня многое что вырывалось невольно. Только позже, вспоминая тот разговор, я поняла, что сделала тебе больно. В этом высказывании между строк сквозило, что моя страна — не твоя. Но ты промолчал, ты умел это делать, ничто на лице не выдалo твоего отношения к этой фразе. Правда, ты несколько дольше задержал свой взгляд, глядя мне в глаза…

Извини, здесь я сделаю передышку, приму лекарство и продолжу.

…Так вот, мы с тобой были дружны не одно десятилетие. Ты был свидетелем, как и куда меня заносило. После моего развода с первым мужем, (а он был моей главной любовью и первым мужчиной), моя раненая душа требовала действий. Я искала, куда бы себя деть. Что же я сделала в первую очередь? Я вступила в партию, я всегда хотела быть коммунисткой. Идеи сделать всё человечество счастливым были близки моей душе. Я искренне верила, что это возможно. Меня приняли на работу, конечно же, по знакомству на крупное предприятие заведовать заводским отделением общества «Знание». Там-то мы с тобой и познакомились. Мне хотелось оживить работу общества, я стала искать интересные темы, новых лекторов. Но неизменно, когда приходила к секретарю парткома согласовывать план работы, тот вычёркивал из списка лекторов нерусские фамилии. Ты же помнишь то время: семидесятый год, Ленинград, «самолётное дело», в печати клеймили сионистов. И я верила, что с ними надо бороться. Но тебя перед секретарём я отстояла, и ты смог время от времени к своей зарплате инженера добавлять 6,50 за прочитанную лекцию.

Но через несколько лет я ушла с завода. Атмосфера партийного комитета с её затхлыми догмами стала мне противна. Да и люди там все как один были откровенные карьеристы и лицемеры.

Но тяга к общественной работе, необходимость быть среди людей, что-то делать для них всегда увлекали меня. Одному дому культуры я предложила себя в качестве методиста по здоровому образу жизни. К тому времени у меня был уже опыт общения с энтузиастами этого движения у нас в городе.

Да и сама я увлекалась системой природного оздоровления. Каких интересных людей удалось мне тогда заполучить в качестве лекторов! Ты же помнишь. Один Кашпировский чего стоит! А москвич Михаил Котляров, «бывший старик», как он сам называл себя. А профессор медицины Юрий Сергеевич Николаев, автор книги «Голодание ради здоровья», а Юрий Яковлевич Каменев, капитан первого ранга медицинской службы, натуропат и травник, последователь всемирно известного Залманова… Всех не перечислишь.

Но и от этой работы я через несколько лет отошла после того как умер мой второй муж. Его отпевали в православном храме. И тогда там я реально ощутила близость Христа. Мои родители были крещенными. Очевидно, их гены дремали во мне. Через несколько дней я приняла крещение, стала посещать службы. Батюшки обратили на меня внимание, стали давать мне несложные поручения: навести порядок в церкви, помочь в приготовлении трапезы, иногда доверяли продажу свечей, иконок, крестиков. Короче, я и здесь оказалась активисткой. Однажды в праздник Рождества в толпе молящихся я встретилась взглядом со своим бывшим секретарем парткома. Помнишь, он запретил тебе прочесть лекцию по книге Косидовского «Библейские сказания». Мы сделали вид тогда, что не узнали друг друга.

Работая в Доме культуры, я организовала встречу читателей с членами редколлегии «Нашего современника». Приехали из Москвы именитые и уважаемые писатели, выставлявшие себя истинными патриотами России. Они читали свои произведения, много говорили о судьбе России, о патриотизме. Но в каждом выступлении сквозила неприязнь к «инородцам», пятой колонне, врагам России. Не трудно было понять, кого они имеют в виду. Писатели были известными и авторитетными. И невозможно было не поверить их словам. Слушатели в зале им аплодировали.

Мне сейчас не вспомнить, кто меня привёл однажды на собрание общества «Память».

Ораторы опять же говорили о русском патриотизме, о засилье евреев в литературе и искусстве, о том, что их цель — духовно разрушить Россию. Атмосфера этого собрания была эмоционально-агрессивной. И меня, как в воронку, затянуло в эту тему. Тем более, что некоторые отцы церкви также не брезговали указывать прихожанам на иудеев как врагов православия.

Сейчас мне даже трудно понять, почему я тогда не могла отделить семян патриотизма от плевел ненависти…

Здесь я сделаю ещё одну паузу.

…Когда же ты приехал в Петербург и позвонил мне, я снова заплакала. На этот раз от радости. Мне захотелось сделать тебе подарок. Я пригласила тебя в Большой зал филармонии на вечер 100-летию Мравинского. Симфоническим оркестром дирижировал Максим Шостакович. Звучали на концерте и произведения его отца. Мы сидели с тобой в ложе для приглашенных. Рядом с нами сидела вдова Мравинского. Я тебя познакомила с ней. А по окончании концерта мы прошли за кулисы, и я представила тебя Максиму Дмитриевичу как друга известного художника, который многие годы тесно общался с его отцом, рисовал и лепил его.

А потом ты пошёл меня провожать. Мы шли по Невскому. По дороге я спросила тебя: «А Шостакович, что — еврей?» — «А что, это имеет какое-то значение?» — настороженно спросил ты.

Какой это был идиотизм с моей стороны! Вместо того, чтобы в этот вечер говорить о прекрасной музыке, которую мы слушали несколько минут назад, я с каким-то вызовом стало рассказывать тебе о моих новых друзьях-патриотах, спасителях России, о всемирном еврейском заговоре. Ты примолк, а меня несло и несло в этом ключе.

Наконец, ты сказал: «То, что ты сейчас говоришь, прекрасно получалось в своё время у Геббельса, и ты прекрасно знаешь, чем это закончилось». Я оторопела: меня, патриотку, дочь фронтовика, сравнить с мерзким идеологом фашизма! Я сказала тебе: «Извини, дальше я пойду одна». Ты не возражал. И мы разошлись в разные стороны.

Не так-то просто было мне изменить себя, порвать с патриотами. Это произошло после того, как один деятель из этой когорты заявил, что христианство — это и есть всемирный еврейский заговор, поскольку сам Христос был евреем.

По каплям я стала выдавливать из себя эту чёрную мразь — ненависть. С каждым днём мне становилось легче и светлее на душе. Тут я вспоминаю строчки из одного из твоих стихотворений: «Как просто всё возненавить, как сложно просто полюбить!» И ещё я поняла, что антисемитизм — это не столько проблема евреев, сколько тех, кто им заражён. Кто им болен им.

Из Германии ты не писал и не звонил мне нескольких лет. А потом вдруг по телефону поздравил с днём рождения. Ты же помнишь, я не могла с тобой говорить, меня душили слёзы. Единственное, что я смогла тебе сказать — спасибо!

Через некоторое время я заболела. Врачи долго не могли поставить диагноз. Лишь когда болезнь зашла далеко, и её проявления стали чётко выраженными, мне его сказали. Если честно, я его поставила себе раньше врачей. А врачебный — приняла смиренно, как и полагается православной христианке.

Я не боюсь смерти. Духовно к ней готова. Я уже давно не плачу, не жалею себя. Жаль только расставаться с дочерью, с внуками.

А ты простишь меня, я знаю. Ты умеешь это делать.

Без осознания этого мне было бы труднее уходить.

Да хранит тебя Бог!

Марина»

Я долго не мог оторвать взгляд от неровного почерка её письма.

Исай Шпицер

Фотоиллюстрация Натальи Волковой