Владимир Кузнецов | Осень на луне

(отрывки)

ЛУННЫЙ ЗАЯЦ

И все же, я ошибался: кувшин, он привык пить вино кувшинами…

На Луне сидит Заяц. Когда-то, любуясь полной Луной, я догадался, что держит он в лапах. Всю ночь я искал истину… И, наконец, заметил: на Луне сидит Заяц и всю ночь напролет пьет вино.

Я просыпаюсь — и нахожу себя… Когда просыпаюсь утром, то мне не до поисков себя: я нахожу будильник, нахожу день, полный забот… Поэтому я просыпаюсь ночью. Я встаю среди ночи, иду на кухню — надо запомнить, обдумать сон и, главное, осознать себя — здесь, сейчас, найти мое настоящее, которое длится, позволяя мне думать и писать.

Сидя в углу на кухне, я курю, пью чай, а иногда — пишу, но не очень долго, чтобы оставить время хотя бы на один сон, который как стена отделяет меня от завтрашнего — другого мира. Ночью я возвращаюсь к себе, к своему Главному, только ночью я вполне один, огражден и защищен сном — от завтра и вчера. На шести кухнях надо мной и двух подо мной — никого, все спят. Поэтому легче, не натыкаясь на людей, моей вертикальной мысли — взлетать к звездам и падать вниз… Для своих записей я нашел объемистую, крепкую тетрадь, которая называлась «Ежедневник», и переименовал ее в «Еженощник», так как пишу ночью.

Я пишу одно единое и единственное произведение, как и жизнь одна, как одно у меня — Главное, о чем, во что бы то ни стало, я должен рассказать.

Так в путь!

Трудный, неведомый, еще один Большой поход… В большие походы мы брали с собой — флаг. Какой же рыцарь пустится в странствие без собственного герба и девиза?

«Осень на Луне» — дал я название всему моему творчеству, однажды найденные сокровенные слова. И на Луне я нашел свой герб. Кстати, по восточному гороскопу я — Заяц. На моем гербе — Лунный Заяц, пьющий всю ночь из кувшина непростое лунное вино, и загорается сердце — опьянение творчеством!

Заходите, залетайте, вина у нас море, пьем кувшинами, и — есть, о чем поговорить …

СОБАКА

Первый раз в жизни, и уже год, как я живу без собаки… И моя левая рука проваливается в пустоту… Вообще-то слово «собака» тюркского происхождения, но слышится, что от слова «сбоку» — со мной с боку идет моя собака.

С двухнедельного возраста и до пяти лет со мной неразлучно и неотлучно была собака — Альма, очень старая и умная восточносибирская лайка. На охоту она уже не ходила, а жить ей позволялось в комнатах, в дедушкином кабинете: других собак дальше кухни не пускали. А мне позволялось засыпать с ней в обнимку на ее подстилке. Так тепло и приятно было уткнуться в эту чуть колючую, зонарносерого окраса, густую шерсть…

Я даже не знал, что Альма — собака, все время с ней разговаривал, помню, обижался на нее, когда мы играли в прятки, потому что она меня сразу находила, а я ее долго не мог найти: «Альма, ну где ты, я больше не играю». И каждый раз, засыпая, я просил ее рассказать мне сказку, и до сих пор помню все ее сказки, и до сих пор в глубине души не верю, что собака не говорила со мной.

ЗНАНИЕ, ПОЛУЧЕННОЕ ВО СНЕ

Я размышляю о снах, и, конечно, вспоминаю из Лермонтова, что все то не сон, в чем есть хоть капля страдания. Мне кажется, что полные страданий и переживаний сны — есть такая же атакующая ум и чувства реальность, как и вся остальная жизнь:

«Тяжесть грехов моих была столь велика, что пол подо мной проломился, и я полетел в Ад.

Полетел вниз, а огненный Ад, и Ад уже возник, появился характерный признак — не стало времени. При любом земном страдании можно подумать, что оно когда-нибудь да кончится. В Аду так не подумаешь, страдание безвременно. Даже пока я падал, первое же видение измучило меня бесконечно.

Это были люди. Ярко и отчетливо они возникали передо мной — лицо человека, лицо Человека! И непрерывно кто-нибудь из них говорил со мной… Их было так много, и каждый говорил мне еще раз то, что я плохо понял или прослушал — повторял мне слова, оставленные когда-то мной без внимания… Пыткой было то, что лица людей были ближе ко мне, чем бывает обычно лицо говорящего с тобой человека… И я не мог отодвинуться! Я должен был посмотреть в глаза всем, и не одними словами, а сердцем ответить каждому Человеку, которого любил или ненавидел…

Я лежал на дне Ада, на самой твердой, усыпанной мелкими осколками поверхности, дальше которой некуда падать… Было темно и тихо, высоко вверху клубился красно-багровый туман, из которого, пройдя все круги, я выпал на самое дно. Здесь был только я и бесстрастный голос, отвечавший мне.

И стал я торговаться, но мой торговля не вышла… Я говорил, что мне ничего не надо, не хочу ничего другого и готов даже умереть ради встречи С Б-гом. Но, если я умру, пусть больше никто не пострадает, ни с кем из оставленных мной людей пусть ничего не случится…

И раздался спокойный голос: «А разве ты жив?» С беспредельным ужасом я понял, что уже давно не дышу, и сердце мое не бьется…

Я умер. Да, я умер, но!..

Но ведь смерть — это встреча с Б-гом… Значит — сейчас, сейчас, сейчас…

Тишина, ни единого звука в кровавой тьме над бесконечной гранитной равниной.

— Господи, ты должен прийти! Это просто затянулась клиническая смерть…

Молчание, глубокое, абсолютное…

И понял я, что ОН не должен, а все выдуманные мной законы — глупость! И та, которую я любил, которая ушла, тоже говорила, что — не должна… Напрасно верил, надеялся, мечтал… И значит — жил напрасно…

И только тогда снова — голос, проникающий в меня до самой последней глубины.

— Он всюду, Он здесь, Он идет. Если встанешь Ему навстречу — будешь жить дальше, если нет — Он поднимет тебя в день Суда. Начинается твое время! Рефери считает до десяти. Ты ведь боксом занимался и знаешь. Что десять — это нокаут…»

И по всей каменистой равнине зазвучало: «РАЗ… ДВА…»

Вставать надо, надо вставать… Не надо жить, не надо делать что-либо, надо только — встать! Но как поднять окаменевшее мертвое тело, которое уже давно не мое? А сам я вне жизни — тонкая ниточка мысли — струйка дыма из пепельницы…

Надо встать, надо быть еще кем-то и чем-то, кроме — последнего усилия. Надо совершить Подвиг, нужна Великая Жертва…

— Господи, я не встану! Не на что мне отпереться: моя воля — зло, чувства — обман, ложные мысли и ложные слова. Я отказываюсь от себя — не встану!

От страшной тяжести моего отрицания затрещало и стало продавливаться гранитное основание…

Но что это? Я осознал, что слышу — звук шагов.

Да! Это шаги Б-га…

Я ждал всегда

Их двух возможных слов

Я выбрал — Да!

Смогу, шагну навстречу!

И будет — ВЗРЫВ, который длится ВЕЧНО.

То, что никак не делалось ради себя, я сделал — ради Б-га. То, что не смогла сделать жертва и воля, сделала Любовь. Я встал и шагнул навстречу, Любовь мне указала направление. Шаг по направлению к Б-гу. И этот единственный шаг заключал в себе больше действия и смысла, чем все мои труды за всю мою долгую никчемную жизнь.

Удар был страшен! Удар огненного меча сокрушил все темное и тяжелое надо мной. Всюду гул и грохот обвала, но я уже не принадлежал взорванному Аду…

А потом, неотделимо от меня, запели птицы, зашумели листья, ожил синий воздух… Утреннее солнце осветило поляну. Это была моя любимая поляна недалеко от дома, куда я часто ходил с собакой.

Я стоял как никогда прямо, полный жизни и сил, огненная энергия бушевала в груди. Все миры были открыты, и была — полная свобода выбора… Но я не пошел творить великие дела, а просто пошел домой…»