Ольга АНДРЕЕВА | Расколдовать бы мир обратно

Расколдовать бы мир обратно

Полтавська та Сумська – повiтряна тривога,
В Ростовской и Воронежской – дожди.
Нет, я не знаю – как. Но боли слишком много,
зовёт в наивный бой с запасного пути.

В Москве сезон дождей, вождей и олигархов —
кто в течке, кто в гону — на полстраны,
возня бобра с козлом, всё ставится на карту —
религия любви с религией войны.

Ликует постмодерн постправды, постковида,
постсовести – давай начистоту,
от северных морей гештальты не закрыты
и до крылатых львов на Банковском мосту.

Комп в феврале сказал – фатальная ошибка.
Уехать? Бегство – тот ещё протест…
Не кончится зима – весны не заслужили.
Нас не отпустит жить их проклятый контекст.

***

Если кто-то берёт твоё сердце и жмёт в кулаке –
не проси его быть осторожнее: он не услышит.
Скоро вы поплывёте по медленной серой реке.
А пока ещё утренний голос смиренней и выше
облаков – только не для тебя, ты идёшь, невесом,
глух и слеп для всего – только камень твой вечно с тобою.
Он ползёт по дороге с твоим потемневшим лицом,
удушая тебя всей своей неподъёмной любовью.

Больше нет ничего, кроме лютой собачьей тоски,
виновато влекущей свой хвост по асфальту и грязи.
Дай мне руку, старик, помоги добрести до реки,
донести до неё свой навек прояснившийся разум.
Отче наш повторяя с инертностью маховика,
соразмерив свой шаг с этим холодом, впрыснутым в вены,
словно пуля, поддетая лёгким движеньем курка,
буду тихо лететь, чтобы чётко впечататься в стену.

***

В мире кончается кислород
здравого смысла, тепла, любви,
правды…. Не вызреет сбитый плод,
и задохнётся, кто не привит

от лицемерия, от войны,
от обнаглевшей возни минут.
Острый припадок моей вины,
хоть из баллона – хочу вдохнуть.

Мы по доверенности живём,
правят же вирусы и плющи.
Губы зашиты надёжным швом —
атавистический страх молчит.

Сколько нелепых течений, школ,
каждому овощу – свой шесток.
Кто-то придумал четвёртый пол –
живородящий морской конёк.

Нет кислорода – и нет огня.
Лучших выносит из колеса —
кружимся, не отвлекаясь на…
В жерло драконье летит туса.

Запахи кончились. Помнишь тот
бешено липой пропахший шар?
Где-то он есть ещё, кислород.
Ино ещё побредём – дышать…

***

Полупустой автобус — тоже благо
неистребимой жизни — сквозь войну.
Не перебежчик ты, простой бродяга,
не дезертир… Огромную страну
кроили наспех, ночью, по живому,
по-свойски — мы ж сочтёмся, мы ж свои.
А Спрут не спал и плёл свои оковы,
тенета, скрепы, ближние бои…

Он не отпустит — это баобабы
планету разрывают на куски,
как пел Экзюпери.
Страна могла бы —
но Спрут велик… И страхи велики.
Мы выжили, мы дети тех, кто выжил,
мы внуки их, — и вот идём во тьму,
и правда самых главных детских книжек
опять не научила ничему.

Ты говоришь с надменностью мейнстрима.
Не страшно, я привыкла – в меньшинстве.
Всё лучшее, что было — было мимо
имперской паранойи в голове.
Где сила есть – уму не удержаться,
не помогли семь пядей. За черту.
А на земле становится всё жарче,
но Арканар пока ещё в цвету….

***

По уникальным отпечаткам
в моём подопытном мозгу
найдут ментальную взрывчатку
и вырвиглазную пургу.

Не ставила такой задачи
я острому карандашу,
но если следствие надавит —
не стану спорить, соглашусь.

И что тут скажешь — им виднее,
о чём я думала тогда,
зачем лихую ахинею
несла без ложного стыда,

а приговоры невиновным —
что ночь хрустальная с утра.
А ты в сети, но не со мною.
Звон в голове, в груди дыра.

В начале мира были титры –
и я такое там прочла…
Бывает только два мотива:
любовь и страх – во всех делах.

Мою прабабку звали Евой,
и я ушла недалеко.
Проблема ведь не в том, чтоб ехать –
остановиться нелегко!

Знак свыше, или хоть дорожный:
то – обмирай, а то — спеши
альтернативно одарённый
по блажи собственной души
прочтёт всегда.

Мои крепиды
поизносились в виражах,
где пульс мне щупал с важным видом
тот, у кого вошла вожжа
под бампер.

Красное с квадратным
поссорить — что на ноль делить.
Расколдовать бы мир обратно —
сырой, поспешный, как верлибр.

***

Этот город накроет волной.
Мы – не сможем… Да, в сущности, кто мы –
перед вольной летящей стеной
побледневшие нервные гномы?

Наши статуи, парки, дворцы,
балюстрады и автомобили…
И коня-то уже под уздцы
не удержим. Давно позабыли,

как вставать на защиту страны,
усмирять и врага, и стихию,
наши мысли больны и странны –
графоманской строкой на стихире.

Бедный город, как в грязных бинтах,
в липком рыхлом подтаявшем снеге,
протекающем в тонких местах…
По такому ль надменный Онегин

возвращался домой из гостей?
Разве столько отчаянья в чае
ежеутреннем – было в начале?
На глазах изумлённых детей

под дурацкий закадровый смех
проворонили землю, разини.
Жаль, когда-то подумать за всех
не успел Доменико Трезини.

Охта-центры, спустившись с высот,
ищут новый оффшор торопливо,
и уже нас ничто не спасёт –
даже дамба в Финском заливе,

слишком поздно. Очнувшись от сна,
прозревает последний тупица –
раз в столетье приходит волна,
от которой нельзя откупиться.

Я молчу. Я молчу и молюсь.
Я молчу, и молюсь, и надеюсь.
Но уже обживает моллюск
день Помпеи в последнем музее,

но уже доедает слизняк
чистотел вдоль железной дороги…
Да, сейчас у меня депрессняк,
так что ты меня лучше не трогай.

Да помилует праведный суд
соль и суть его нежной психеи.
Этот город, пожалуй, спасут.
Только мы — всё равно не успеем.

Ольга Андреева

Фотоиллюстрация Натальи Волковой