Нина Большакова. Черная Лея

– Привет, Мона, – сказала Черная Лея, пробегая в проходе между столами. – О, ты опять чего-то сочиняешь. Смотри, Джордж увидит, настучит Сэму, замаешься объяснять, что это ты делаешь тут в рабочее время.

– Привет, Лея, – кивнула Мона, – я уже почти закончила, просто я сегодня рано пришла, а тут никого нет, сейчас скину на флоппи и все.

Мона поднялась, сунула флоппи в карман и стерла свой текст из памяти компа.

– Ну-с, приступим. Что, опять полно бумаг, пыли и мусора, и прочего всякого?! Эй, бочечка, поехали работу работать! – она выкатила из стенного шкафа большую, почти что с нее ростом, бочку на колесах, растянула в ней черный мешок для мусора, прихватила пачку мелких серых мешков для урн и розовую метелку для пыли из шерсти ламы.

* * *

– Выходи в коридор, – сказал Мистер Сэм. – Встань у стены. Чего испугалась, не бойся, не укушу. Так, смотри в камеру. – Он сделал снимок. – Это так, на всякий случай, если чего сопрешь. Пошли обратно в контору. Так кем ты была там в своей стране, говоришь?

– Я преподавала в колледже, читала курс финансов, экономики, – повторила Мона. Она смотрела на мордатого Сэма и думала:

– Раз потратился на фотографию, наверное, возьмет. Хотя кто его, чухонскую морду, знает. Фамилия на табличке длинная, финская, невыговариваемая не под каким соусом, вот тебе и Мистер Сэм.

– Ты у нас уже третий профессор, и чего вам дома не сидится?! А муж что делает? Ясно. В ночную смену пойдешь? С одиннадцати вечера до шести утра? Час на доллар дороже, восемь значит. Ну так как? Дам хорошее место, рядом с метро.

– Спасибо вам огромное за предложение, но никак не могу. Иду учиться с сентября. Занятия днем, так что ночью надо спать. Мне нужна работа вечером. – Мона говорила короткими предложениями, медленно подбирая слова, опасалась за свой английский, но Мистер Сэм вроде ее хорошо понимал, по крайней мере, не раздражался.

– О’кэй, я тебе позвоню через пару дней, скажу где и когда. – И Мистер Сэм махнул рукой, указывая на выход.

Мона шла по улице и радовалась, берет на работу, все-таки берет! Денег, правда, совсем мало, но с маминым пособием они выживут, ничего, может, раз уж пошла такая пруха, еще удастся найти что-нибудь на субботу и воскресенье, тогда вообще заживем!

Через пять дней Мистер Сэм позвонил и сказал, куда и когда выходить на работу:

– Работать будешь с 6 до 10 вечера, 7 долларов в час, на чек, значит, будут вычитать налоги. Как придешь, спроси у Пола, портье, где найти Джорджа, он тебе все покажет и расскажет.

Место оказалось замечательно удобное, в трех минутах ходьбы от метро, в самом центре, рядом с площадью Колумба. Патентная компания Ладас энд Парри занимала шесть этажей и подвал в здании на тихой боковой улице. Джордж, молодой высокий оливковый латинос с золотозубой улыбкой (золотые мосты у него во рту висели на крючках, зацепленных за здоровые зубы, как будто ему эти мосты в Донецке строили, а не в Сальвадоре), долго говорить не стал:

– Привет, будешь убирать пятый и шестой этажи. Это Карлос, он тебе все покажет и расскажет, я потом подойду, – он похлопал по плечу чернокожего мужчину лет пятидесяти и убежал по своим делам. Карлос коротко улыбнулся и повел Мону к лифту. На шестом этаже он открыл большой встроенный шкаф:

– Смотри, это все твое хозяйство, – он широко распахнул двойные двери.

Внутри шкаф оказался довольно просторный. В нем стоял большой вертикальный пылесос, пластмассовая бочка на колесах, и лежали картонные коробки с разным имуществом, чистящими и моющими средствами и прочими нужностями.

– Вот пылесос, смотри, здесь включается-выключается, вот так будешь снимать мешок, когда тянуть перестанет, значит, надо чистить. Эти маленькие мешки будешь натягивать на урны, а старые с мусором бросай в эту бочку. Она на колесах, так что тяни ее за собой куда пойдешь. На бочку будешь натягивать вот эти мешки, они большие, тебя спрятать можно. Как бочка наполнится, ты мешок завязывай, вытаскивай из бочки и складывай возле лифта. Чего говоришь? Тяжелые, конечно, так никто не заставляет тебя их подымать. Ты завяжи мешок сверху хорошенько, а потом навались на бочку и повали ее на пол. Вот, правильно. Чего говоришь? Ничего, тут ковровое покрытие, полная бочка тихо упадет, никто и не заметит. А теперь, когда бочка лежит на боку, тащи из нее мешок. Правильно, и так волоком до лифтовой кабины. Вот, и когда закончишь работу, все мешки, сколько наберется, надо вытащить на улицу и положить в кучу перед зданием, потом сама увидишь. Чего говоришь? Ничего? Это правильно. Теперь пошли по кабинетам. Вот, все кабинеты на этом этаже ты должна убирать каждый день, собрать мусор, oбмахнуть пыль вот этой метелкой. Она из овечьей шерсти и очень хорошо собирает пыль.

– Так, вот это конференц-зал, этот стол надо протирать полиролью, если есть отпечатки рук (а они всегда есть, дерьмовое покрытие, как и все тут, должен тебе заметить). Посуду не мой, на это есть другой человек. Просто сложи в коробку и все.

– Никогда ничего не бери в кабинетах, кроме мусора, учти, тут везде видеокамеры, так что смотри. Теперь вот, эти большие копировальные машины надо отодвигать и за ними тоже убирать и пылесосить. Они на колесах, ничего, сдвинешь как-нибудь. Да, после того как соберешь мусор и обметешь пыль, ты должна пропылесосить весь этаж, и все разгородки в холле тоже. После этого – ноги в руки и на пятый этаж, там все тоже самое. Учти, на все-про-все у тебя четыре часа, так что шевелись.

Во время длинной речи Карлоса Мона молчала и думала:

– Это же каторга настоящая, на каждом этаже не меньше тридцати кабинетов по периметру и еще с десяток в разгородках в холле, я и один этаж не успею за это время убрать!

Вслух она сказала:

– Очень много работы, я не успею.

– Так не все и не каждый день, не боись. Главное, чтобы на виду не было мусора, чтобы урны были чистые и не было жалоб, а там сама смотри. И Василика на первых порах поможет. Она убирает третий и четвертый этажи. Если что не понятно, можешь у нее спрашивать. Пошли, я вас познакомлю.

Они нашли Василику на третьем этаже, сначала увидели бочку в проходе, а потом и ее саму. Василика оказалась маленькой изящной женщиной лет пятидесяти, довольно нарядно одетой, в длинной юбке и туфельках на небольшом каблучке. Все что она делала, она делала легко и быстро.

– О, новенькую привели, снова мне учить ее надо, – недовольно встретила она Карлоса и Мону.

Карлос ушел, и они остались вдвоем. Василика пошла по кабинетам, Мона следовала за ней, но после первых двух офисов все стало ясно, и Мона ушла на свой этаж и принялась за работу. Через три часа ноги у нее гудели, спина отнималась напрочь, а пылесосить второй этаж она еще и не начинала. Василика, прибежавшая на помощь, только руками всплеснула, схватила пылесос и в двадцать минут все закончила – пропылесосила кабинеты начальства, собрала бумажки в проходах, опорожнила несколько незамеченных Моной урн, спрятанных под столами.

– А, такая же показуха, как и в моей гимназии. – И на монин немой вопрос пояснила, что она была директором лучшей в Тиране гимназии, а здесь никак не может выучить язык из-за проблем со слухом.

– Не слышу я их, и все, на самом деле не слышу. Делала операцию, ничего не помогло, все равно слух падает, так что мне здесь самое место. Да ладно, давай мешки вытаскивать. Ты иди на свои этажи, и грузись в лифт, встретимся внизу.

Мона таскала мешки и думала, что Василика говорит очень хорошо по сравнению с ней. Да все говорят лучше по сравнению с ней, даже дети в колясках, Мона всегда слушает их с завистью. В метро так это просто катастрофа, ни одного слова не понятно, пока разберешься, где, куда и как, часы уходят.

Сейчас дома начинаются занятия в академии, она бы читала новый курс в эти дни. Что я, дура такая, сделала, плакала Мона, стоя под душем, черт меня понес на эти галеры.

* * *

Мона убирала кабинет мистера Келли, толстого мужика с вечно недовольной рожей, никогда не здоровавшегося и не отвечавшего на приветствия. Мона никак не могла привыкнуть к положению бессловесного робота, и продолжала автоматически здороваться, входя в кабинет.

Урны Келли всегда были забиты программками музыкальных вечеров и концертов классической музыки. Было похоже на то, что на работе он целый день только и делал, что читал музыкальные ревю, вместо того чтобы патентовать все, что еще не запатентовано. Сегодня в его урне лежал толстый журнал, вот это да, National Geographic!

Мона вытащила журнал и отнесла в свой шкаф, почитать по дороге домой, а в нем оказался подписной купон. Много лет назад, на школьном уроке географии учитель Михаил Егорович приносил бутылки с водой из Нила и Амазонки и рассказывал, что есть такой журнал в Америке, где пишут про дальние страны, и про зверей и птиц, и про дикие народы, и про все на свете. Так надо его выписать и читать, или хотя бы картинки разглядывать, все веселее жить на свете.

В кабинете у Рея Мона достала свой кофе из ящика стола и засыпала в кофеварку. Гайанец Рей разрешал Моне пользоваться его кофеваркой, когда он сам отсутствовал, и вообще разговаривал с Моной как с человеком, а не придатком к пылесосу. Рей любил белых женщин, заводился на каждое новое лицо.

Мона заварила кофе и села на кресло передохнуть. Рей неожиданно вошел в кабинет. В руках он держал роликовые коньки, видно, опять катался в Центральном парке.

– Я сейчас уйду, извините, – сказала Мона, поднимаясь с кресла.

– Ничего, ничего, сиди, я только на минуту, оставить коньки и взять портфель. Как дела? – спросил Рей, усаживаясь на нагретое Моной кресло. – Как-нибудь я приглашу тебя на обед, хорошо?

– У меня только пятница свободна, с полудня до пяти, – ответила Мона, – а так я или работаю, или учусь. Как-нибудь, когда-нибудь, ладно, почему нет.

Однажды вечером Рей появился поздно, около десяти. Мона как раз тащила огромные черные мешки с мусором из лифта на улицу. Рей поднял брови и молча смотрел, пока Мона не закончила свою работу. После этого он перестал говорить о том, что как-нибудь пригласит Мону на обед, а затем и монин кофе неожиданно закончился у него в ящике, как он сказал, он его выпил, и кофеварка перекочевала со стола в шкаф. А жаль, это была хорошая разговорная практика. Кроме него, с Моной разговаривали всего несколько человек: библиотекарша Катрина, канцеляристка Габи, толстяк Эванс и патентовед Боб Камбик, чех из деревни Малинка, и этого непродолжительного обмена репликами, конечно же, было недостаточно.

* * *

– Видела, за Василикой опять ее друг приехал, – сказала Лея. Они с Моной и Мирцей только что подтащили последние мешки к куче перед зданием и попрощались с Полом. Черная блестящая машина разворачивалась на углу. – Он каждый день за ней приезжает, возит ее домой. В ее районе не очень-то походишь ночью одна, сразу кто-нибудь потащится следом. Она говорила, это ее земляк.

– У нее муж есть, – сказала Мирца. Они уже дошли до Бродвея и стояли на перекрестке, ждали светофора. – Они такие.

– Кто они? – спросили Лея и Мона хором.

– Они, сербки, – отвернулась Мирца.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Мона.

– Она из Албании, и я албанка, да. У меня там семья в деревне, я им деньги посылаю. У нас нельзя быть с чужим мужчиной, за это будет очень плохо, всем. А эти все проститутки.

– Вау, – сказала Лея. – Трудно у вас в Албании. У нас в Гарлеме легче.

– Ничего не трудно. Надо соблюдать закон, и будет не трудно.

– Какой закон?

– Закон пророка Магомета.

– Так ты мусульманка?

– Конечно, я мусульманка. Албания – наша страна, а эти поналезли, везде в начальстве сидят, командуют, и заставляют наших детей нарушать закон.

– А когда ты пришла, Василика тебе помогала.

– Они и тут командуют, я ее не просила мне помогать. Гляди-ка, грамотная она. Муж сказал: если она хочет, пусть делает твою работу, тебе меньше останется. Я пойду, мне на другую линию. – И Мирца побежала вниз по лестнице.

* * *

Черная Лея, расправляя желтые резиновые перчатки на худых черных руках, выглянула из туалета.

– Как твоя школа, – спросила она, – все путем?

– Ай, не знаю я. Сегодня одна женщина мне сказала, что я с моим английским никогда не найду работу. Представляешь? Я расстроилась, конечно. Что же мне, всю жизнь с этой бочкой обниматься? – Мона говорила, автоматически двигаясь по офису, наклонялась к урне, вынимала мешок с мусором, накопившимся за день, и бросала его в бочку, и тут же надевала на урну новый пустой мешок. Она делала шаг к следующей урне, подкатывала за собой бочку, и цикл повторялся снова и снова.

– Кто эта женщина, – спросила Лея, – учительница?

– Да нет, такая же студентка как и я, только не иммигрантка, родилась здесь.

– Она никто. Я каждый день тебя вижу, иду с тобой на метро, еду полпути домой, и ты говоришь лучше и лучше день ото дня. Ты найдешь работу раньше, чем она, вот увидишь! Забудь о ней, не думай. Лучше посмотри на мою малышку, – и Лея достала из кармана комбинезона фотографию.

Мона обтерла руки о бока, обтянутые джинсами, и взяла фотографию. На нее смотрела веселая девочка лет трех, кудрявая, значительно светлее кожей, чем сама Лея.

– Ой, какая хорошенькая! Сколько ей?

– Три с половиной. Вся в своего отца. Все просит у меня байк, мамми, мамми, купи мне байк! Как будто у меня деньги есть. Сама знаешь, сколько нам тут платят, как раз чтоб не сдохли. Мне мать обещала дать денег на байк, она получит бонус на следующей неделе.

– Такая киска! А что ее отец, помогает?

– Ну да, о чем ты говоришь, его и след простыл давно. Нас трое, я, дочка и мать, вот и вся семья. Ну ладно, пойду работать, а то не успею. – И Лея скрылась за дверью туалета.

* * *

– Я подвинул бумаги, теперь легче пройти? – спросил Хью Вотерспун. Мона тащила пылесос через его кабинет между островками бумаг, лежащих на полу.

– О да, гораздо легче.

– Как ваша мама, нашлась тогда, она в порядке? – вспомнил Вотерспун.

– Спасибо, она в порядке. Просто по-английски не понимает, и не брала телефон, так что я зря волновалась.

– Откуда вы приехали? И как давно здесь? Как вам Нью-Йорк?

– Мы приехали из Украины, здесь уже пять месяцев, кажется, вечность. После маленького украинского города здесь очень шумно, и вонько, и мало что понятно.

– Да уж, после маленького английского городка здесь тоже не очень-то разберешься.

– Так вы здесь тоже чужой?!

– Ну не так чтобы совсем, я бывал здесь и раньше, а сейчас у меня контракт на два года. Работы много, это хорошо. Была бы карта, я бы показал мой город.

– А знаете, в кабинете у мистера Эванса есть карта Европы, если хотите, можно это сделать.

– Как-то неловко, я его не так хорошо знаю.

– А его уже нет, я там только что пылесосила. Так что,  хотите?

Они вошли в кабинет Эванса. Старая большая карта в раме стояла на полу у стены.

– Видите, какая старая карта. На ней еще Сталинград и Сталино, и Мариуполь, – показала Мона.

– Какая большая страна Украина. – Вотерспун встал на колени перед картой и погладил рукой в верхнем левом углу. – А моя Англия такая маленькая. – Он стоял на коленях, водил пальцем по карте. Мона постояла и ушла, работа не ждет.

Через три дня карта из кабинета Эванса оказалась на улице, на куче мешков с мусором. Мона хотела было взять ее себе, раз никому не надо, но кто-то разорвал карту в верхнем левом углу, да и рама была уж очень тяжелая и большая, не с руки везти на метро.

* * *

– Мона, идем скорей! – Лея перекричала пылесос. Она посерела, на высоком лбу, оттянутом сотней косичек, выступил пот.

– Господи, что случилось? – побежала за ней Мона. Они сбежали по лестнице на третий этаж и влетели в дамский туалет. К запаху дорогих кремов примешался какой-то другой аромат. Лея распахнула дверь в первую кабинку – на полу посредине лежала аккуратная куча говна.

– Они думают, если я черная, так со мной все можно! Суки, проклятые суки! Я не стану это убирать! Пусть сами за собой гребут!

– Вот это да, кто же это мог сделать? На этом этаже никто меньше 250 долларов в час не берет, не люди – корабли в тумане, что они, обалдели?! – Мона остолбенело смотрела на кучу.

Джордж заглянул через плечо Леи и сморщился, как от лимона:

– О, бэби, ну и дела! Жаль тебя, киска, но придется тебе это убрать, ничего не поделаешь.

– Я не стану это убирать! Никогда! Пошли, Мона, – и Лея вышла из туалета.

Куча пролежала три дня, накрытая крышкой для торта, а потом исчезла, и вместе с ней исчезла и Лея. Карлос сказал, что ее уволили. Фамилии Леи никто не знал, телефона тоже.

Прощай, Лея! Имя твое – имя нелюбимой жены Иакова, родившей ему шесть сыновей и оставшейся нелюбимой, и умершей от жажды возле воды. Пей свою воду, Лея, холодную ключевую воду, источник чист и он твой.

* * *

Эванс сидел на своем кресле и ел круассан, запивая кофе. Крошки сыпались на объемный живот, обтянутый жилетом, на кресло между его толстых ног и на ковер. В отсутствие Эванса вместо него на кресле оставался треугольник из крошек. Рядом в углу стояла соломенная кукла Хилли-Билли в полный рост. Если куклу дернуть за руку, у нее в глазах и в носу зажигались лампочки, и раздавалось хриплое пение. Когда Эванса не было в кабинете, Мона так и делала, но сегодня она только сказала:

– Добрый вечер, мистер Эванс, как насчет уборки?

– А, сегодня не надо, мне еще долго тут сидеть, видите, опять кучу бумаг навалили. Как вы, о’кэй?

Вместо того чтобы ответить как всегда: прекрасно, Мона вдруг сказала:

– Никак не могу найти работу.

– Это всегда завтра, – сказал Эванс и засунул последний кусок круассана в рот.

– Завтра. Может быть, завтра, – и Мона пошла к следующему кабинету.

г. Нью-Йорк
Нина Большакова