Юлия Пятецкая | «Не расти, девочка, затоскуешь!»

Об авторе

Юлия Пятецкая родилась в Киеве в 1967 году. Окончила русский филфак Киевского национального педагогического университета имени Михаила Драгоманова. Работала в школе учительницей русского языка и литературы. Более 20 лет публикуется в местной прессе. Журналист, критик, постоянный автор журнала культурного сопротивления «ШО», автор и заместитель главного редактора «Бульвар Гордона».

«Не расти, девочка, затоскуешь!»

Пока все смотрят Тарантино, я о своем, о женском, как вшивый про баню. Про «Дылду» Кантемира Балагова, получившую нынешний приз в Каннах за лучшую режиссуру, я читала две рецензии. Первую – Антона Долина – до просмотра. Из которой узнала, что, если «в двух словах, то фильм о том, как любовь побеждает боль». Вторую – Аллы Боссарт – после. И узнала о том, что фильм про партеногенез. Про то, как две женщины, одна из которой инопланетянка, в мире без мужчин хотят родить мессию, чтобы он перезагрузил все общество. У Боссарт вообще очень характерный текст как для представителя старшего поколения. Иногда складывается впечатление, что чем старше становятся поколения, тем меньше они понимают. В частности про ту войну, о которой вроде бы должны понимать больше, чем мальчик из Нальчика. Кантемиру Балагову недавно исполнилось 28, «Дылда» – его второй фильм.

Дылда Ия не инопланетянка никакая, а просто контуженная. В самом прямом медицинском смысле. Воевала, комиссовали по болезни. Подруга Мария отдала ей досматривать своего маленького сына. Отца ее сына убило, Мария осталась довоевывать. «А я осталась мстить». Кино про Ленинград 1946-го. Дылда живет с Пашкой, как со своим ребенком. Пашка – их с Марией тайна. Мария вернулась. Целая и невредимая.Только без матки. Результат многочисленных абортов походно-полевой жены. Вернулась без матки и спрашивает: «Где Пашка?». А Пашки нет, контуженная Дылда его задушила. То ли по неосторожности, то ли намеренно, то ли, потому что контуженная. «Он что, умер?». – «Я виновата».

Я спойлерю, я виновата, но вы это кино все равно смотреть не будете. Так хоть почитайте. Носить его в себе сил нет.

Дылда вообще сильная, хотя и худая, как щепка. И первому встречному, который через пять минут после знакомства полез к ней в трусы, сломала руку. О том, что ей выпало на той войне, мы так и не узнаем. А ее подруга Мария про себя расскажет. Своему жениху, который к ней прилип, как банный лист, потому что сам жизни не видел, а она видела, и у Саши от нее адреналин. И его родителям расскажет, когда он приведет ее знакомиться. «Это моя невеста». – «Свою невесту ты увезешь туда, откуда привез». Но Мария все равно расскажет. Этим условным ждановым, которые и во время блокады жрали икру с балыками, чтобы случайно не похудеть. В их роскошном особняке расскажет. И про свои аборты, и про фронтовых мужей, и про то, что бесплодная, но подруга родит ей сына, и он будет жить в вашем доме. Саша на мне женится, он меня любит. «А вы, — скажет она маме Саши, – на фронте не выжили бы». «Это почему же?». – «А с вами бы никто не пошел. Сдохли бы с голоду». Мама у Саши действительно противная. Как высранная слива. И папа такой же. Сраный Жданов. «Вы, – говорит, – обе хороши». А Саша из-за стола убежал и больше не вернулся.

Я не знаю, где там любовь побеждает боль.Там и боли-то нет. У Марии ничего не болит, ей же все вырезали. Шрам на пузе. Хотя пузо – это сильно сказано. Просто ее иногда покидают силы, низкий гемоглобин. И у Дылды не болит. Просто иногда она впадает в ступор и икает. И у героя войны, одного из тех, которыми набит послевоенный госпиталь, не болит. Но он никогда не встанет с койки. Лежит благостный под уколами. В потолок смотрит. Не мечется. Не кричит, ни о чем не просит. А к нему жена приехала. Разыскала. «Танюша приехала». «Мы же получили на тебя похоронку». – «Как дети?». А детей было трое, стало двое. А потом она покатила его к главврачу. «Просто помогите». «Устал я очень», — говорит герой войны. А врач сперва не хотел, а потом помог. Он многим таким уставшим помогал. С помощью Дылды. И подруга Мария сделала из этого компромат, когда Дылда отказалась беременеть. Для контуженной Дылды любое мужское прикосновение, как казнь. Но жить хочет. Хочет выкроить себе островок, где будет только она с Марией. А Мария хочет дитя. И с Дылды причитается. И у Марии компромат. И не отвертишься. Поэтому Дылда будет трахаться с врачом, чтобы сделать мальчика. И Марию не отпустит. «Не уходи! Или с тобой, или никак». Лягут втроем. И Мария будет смотреть в стену, Дылда плакать, а врач делать мальчика. Надо жить. Если уж родился. Не все устали, как герой войны. И врач, уставший от героев, зачем-то хочет жить. Дылда живет из Марии, Мария из мечты о мальчике, но библейский партеногенез оставим интеллектуалам старшего поколения. Нельзя быть совсем одной. В Ленинграде 46-го. Когда ты к тому же контуженная. Когда ты без матки. Надо быть с кем-то. Только не с этими. Которые лезут в трусы. Убивают. Дылда их боится. Руку сломать может. Но боится. А Мария хочет мальчика. Но чтоб без этих его растить. Чтоб без боли, без страха, без унижения за кусок хлеба. Чтоб никто никуда не лез, чтоб от них отстали, чтоб вдвоем с Дылдой своего мальчика вырастить. И чтоб он книжки читал. Но без этих его не понести. А Дылда не понесет. Все органы на месте, но не понесет. «Я внутри напрасная».

Это один из самых сильных фильмов про ту войну. Это единственный на моей памяти фильм про великую, сука, победу, которую не пережить. И прорастает он не в 1946-й ленинградский год, а дальше. Весь этот плотный мужской мир, эволюционирующий от одной войны к другой, где бабы еще нарожают, чтоб было кого убивать, прорастает в сегодня. Фильм, где женщины пытаются обойтись без мужчин, набит мужиками, как арбуз косточками. Они везде, на каждом шагу. Много сказано, написано и снято о женщинах, страдавших без мужской ласки после войны. О женщинах, боящихся мужской ласки после войны, не снято ни хера. О посттравматическом военном синдроме не снято ни хера. Вот Балагов снял. Одна внутри бесплодная, а другая внутри напрасная. Поэтому новый прекрасный мальчик у них не получится. И не будет он сильный, красивый, умный и талантливый. И не будет он книжки читать. Чтобы «нас с тобой вылечить».

В этот фильм нельзя входить с надеждой. Это нечестно. В него надо входить, как в сухую землю, которая забьет вам легкие. Как в платоновскую прозу. В бездонный котлован, в котором всегда есть место. Чем больше полегло, тем больше поместится. Чем глубже копаешь, тем просторнее. И живые позавидуют мертвым. Это очень странная преемственность и связь. Начинающего кинорежиссера из Нальчика и великого русского писателя, писавшего в Москве в стол в 30-е, 40-е. Умершего в 1951-м. Пережившего сына. Сын Платонова Платон отсидел Норильлаг, а потом умер от туберкулеза. Платонов умер от жизни. У Балагова детей нет. Хотя когда он познакомился с трехлетним Тимофеем на съемках «Дылды», так задумался о своих. Тимофей невероятный. Единственный там свет. Любовь. И победа над болью. Но его задушит в самом начале контуженная Дылда. «Он понял, что его убили?» – спросит Дудь Балагова в Каннах. «Нет. Ему же только три года. Он ничего не понимает про смерть». А культура не понимает про идентичность. И, как дух божий, прорастает, где хочет. Балаговская «Дылда» – это платоновская почва и судьба. Бесплодная и напрасная. И ее ни с чем не спутать. И мне не кажется. Мне казалось после «Тесноты», и я думала, что перегрелась. А после «Дылды» я пошла уже и погуглила, что там у Балагова с Платоновым. И первое же интервью, которое мне выпало: «Платонов – мой любимый писатель».

Мой тоже. Точнее, один из. Я ж постарше Балагова. У меня много любимых. «Не расти, девочка, затоскуешь!»

Юлия Пятецкая