Лорина Дымова | Милая женщина в окружении динозавров

Об атворе

Поэтесса, прозаик, переводчица. Впервые опубликовалась в 1967 году. Стихи печатались в «Новом мире», «Литературной газете», альманахе «День поэзии» и в других газетах и журналах. По воле случая начала переводить болгарскую поэзию и, выучив болгарский язык, перевела и опубликовала множество стихов, за что получила болгарский орден Кирилла и Мефодия первой степени.

В 1992 году уехала в Израиль. Живет в Иерусалиме. В Израиле, кроме лирики, начала писать иронические стихи и прозу. Автор полутора десятков книг. В 2000 году стала лауреатом премии «Золотой теленок» московской «Литературной газеты». В 2007 году получила премию Союза писателей Израиля за книгу прозы «Никодим и Фиолета». В 2009 году стала лауреатом поэтического конкурса памяти Ури-Цви Гринберга.

Милая женщина в окружении динозавров

Она была немолода. И все-таки ни на минуту не забывала, что она — женщина. Но окружающие ее мужчины, увы, уже не часто вспоминали об этом. И все же такие еще находились, хотя они были редки, как динозавры. К сожалению, они и похожи были на динозавров, и поэтому их внимание ее не вдохновляло. Ей совершенно не нравилась картина под названием «Милая женщина в окружении динозавров», которую она рисовала в своем воображении, — ее привлекали другие сюжеты. И она предпочитала оставаться в одиночестве. А динозавры — те редкие динозавры, которые еще оставались на земле, — удрученные ее холодностью, исчезали Бог весть куда. Наверное, вымирали от холода, потому что есть у динозавров такое обыкновение — вымирать от холода и, откровенно говоря, ни на что другое они, в общем-то, и не способны. И все-таки она не унывала, разговаривала громким голосом, ходила на работу и в парикмахерскую, и сочувствовала подруге, которая рассказывала с нервным смешком: «Подхожу несколько дней назад к зеркалу и думаю: что-то я сегодня плохо выгляжу. Назавтра смотрюсь в зеркало и опять: почему это я сегодня так плохо выгляжу? Наконец, поняла: старая я — поэтому».

Милая женщина даже пыталась утешать подругу, хотя подобные шутки считала юмором дурного тона и ни в коей степени не относила к себе.

А ведь известно: как мы сами к себе относимся — такими нас видят и окружающие. И подруги — а некоторые из них были значительно моложе милой женщины — привыкли считать, что она среди них самая молодая, самая очаровательная и что она больше их всех заслуживает счастья. А уж коли все вокруг в чем-то уверены, и идея, можно сказать, витает в воздухе, то провидению ничего не остается другого, как эту идею осуществить и сделать материальной. И поэтому убежденность милой женщины в своей особой судьбе, подкрепленная уверенностью ее подруг, в один прекрасный день действительно материализовалась, причем материализовалась самым волшебным образом — из ничего.

Только что милая женщина стояла совершенно одна — продрогшая и никому не нужная — на продуваемой ветром со всех четырех сторон, плохо освещенной трамвайной остановке, и вот уже через мгновенье, после того, как подошел не нужный ей трамвай и вышвырнул из своих недр одного-единственного пассажира, — вот уже она разговаривает с этим пассажиром и объясняет, как пройти к гостинице, в которой все равно не будет свободных мест, и вот уже она нужна ему, одинокому страннику, и не только потому, что он тоже лязгает зубами от холода и с трудом следит за ее объяснениями, на каком углу и в какую сторону надо повернуть, чтобы попасть в вожделенную гостиницу, в которую его все равно не пустят, — нет, она ему уже нужна, потому что в этом забытом Богом городе, освещенном только светом зимних сумерек, он в первый раз, и нет в этом городе — а ему из-за холода и гостиничной неопределенности кажется, что не только в городе, а и во всем мире — нет человека, который позаботится о нем, поможет стянуть с окаменевших плеч это негреющее пальто, усадит в глубокое кресло и даст стакан, а лучше большую керамическую кружку с крепким, только что заваренным чаем.

Как вы понимаете, ничего из всего этого не было сказано, и оба наших героя добросовестно проделали путь, начертанный на внешней оболочке их жизни, на тусклой бумаге, в которую был завернут ларчик с чудесным содержимым — их судьбой. Милая женщина, отчаявшись объяснить дорогу так, чтобы пассажир не заблудился, не села в подошедший трамвай нужного номера, а наоборот, стала удаляться от него вместе с незнакомцем в направлении гостиницы. По дороге они почти не разговаривали, потому что пока еще им не о чем было говорить, а вести беседы, как это принято, о погоде они не могли как раз из-за этой самой погоды.

В гостинице тоже было темно и холодно, и от трамвайной остановки она отличалась лишь тем, что ветры не пролетали со свистом сквозь нее, а останавливались у дверей, вынужденные считаться со здешними порядками, по которым в гостиницу никогда никого не пускали. Администраторша с отекшим лицом, дремавшая в кресле, недовольно поднялась и, зевая и потягиваясь, села за свою конторку. Она зажгла настольную лампу, и сразу же казенный вестибюль превратился в уютные и загадочные покои, в которых захотелось остановиться надолго, может быть, навсегда, и ходить со свечой по таинственным лабиринтам комнат, и смотреть в темнеющие окна, стараясь различить зыбкие очертания ветра, томящегося у дверей. От этой точки света, резко вспыхнувшей во мраке, сразу же повеяло надеждой на то, что здесь живут добрые люди, которые ждут усталых и замерзших путников и рады накормить и обогреть этих горемык — а говоря проще, повеяло надеждой на вселение.

— Бронь есть? — без интереса спросила администраторша, заранее зная ответ, потому что долгие годы, проведенные на этом ответственном посту, сделали ее отличным психологом.

— Бронь? Нет. Нету брони, — ответил пассажир, безуспешно пытаясь улыбнуться окоченевшими губами. — Понимаете…

— Нет брони — так чего вы сюда пришли? — прервала его администраторша.

— Понимаете, я думал — гостиница…

— Гостиница, — подтвердила администраторша. — Так что?

— Я в командировку… На завод… — залепетал мужчина. – Наш главбух сказал, что в ваш город бронь не нужна… Что у вас всегда есть места…

Еще не закончив фразу, он понял, что совершил страшную, фатальную ошибку: говорить можно было что угодно — только не это.

— Что-о-о?! У нас всегда есть места?! — оскорбленная до глубины души администраторша поднялась из-за конторки и стала угрожающе нависать своим могучим торсом над стоящими перед ней мужчиной и женщиной. — Вы что же там в Москве думаете, что нигде, кроме вашей столицы, и люди не живут?! Любой другой город для вас захолустье? Да если хотите знать, у нас забронированы все номера на всю будущую неделю, даже на месяц — ни одного места не осталось! Если хотите знать, в понедельник у нас открывается энтографический съезд!

— Вы, наверное, хотите сказать: этнографический?

Терять было уже нечего, и мужчина не мог отказать себе в этом удовольствии.

Администраторша остолбенела и в первое мгновенье не могла произнести ни слова и только беззвучно, как рыба, открывала и закрывала рот. Наконец, какие-то слова, хоть и бессвязные, прорвались сквозь немоту:

— Да я!.. Да вы!.. Грамотные все!.. Думают, раз из Москвы, можно людей оскорблять!.. Привыкли к своим фенешебельным гостиницам!..

— Фешенебельным, — автоматически поправил мужчина.

Глаза администраторши выкатились из орбит.

— Мест нет! — завизжала она. — И не будет! Немедленно освободите помещение!

Мужчина и женщина вышли на улицу и стали спускаться по ступенькам. Уставший их ждать ветер с торжествующим воплем накинулся на старых знакомых, неумеренно проявляя свою радость.

— А что, другой гостиницы в вашем городе нет? — спросил мужчина.

— Есть еще две,- стуча зубами, ответила женщина.

Там, в вестибюле, она не произнесла ни слова, понимая, что прежде, чем незнакомец отправится ночевать к ней, он все равно должен пройти все назначенные ему судьбой испытания. Возможно, в этот список, составленный на небесах, были включены еще две гостиницы, находящиеся на разных концах города, но ночь приближалась так стремительно, а ветер так настойчиво пытался бросить их друг к другу в объятия, что женщина сказала:

— И там будет то же самое.

— Но что же делать?! — с искренним отчаянием вскричал мужчина.

— Переночуете у меня. А утром я позвоню подруге — у нее муж работает в горкоме, он вас устроит.

Мужчина развел руками и благодарно посмотрел на женщину. Он ничего не сказал, и это ей понравилось. Динозавры обычно долго и витиевато за все благодарили, даже за мелочи, о которых вообще не стоило говорить.

Шли молча, и только войдя в подъезд, мужчина спросил:

— А что скажут ваши домашние? Странная все-таки получается ситуация…

— Я живу одна, — сказала женщина.

— А вы не боитесь пускать к себе неизвестно кого?

— А я и не пускаю. Это впервые.

— Спасибо, — тихо произнес мужчина и умолк.

Квартира пахнула на продрогшего путника теплом, размеренной жизнью и уютом. Он с трудом отлепил от себя пальто и замешкался у двери, не зная, удобно ли сразу же достать из сумки тапочки (ишь, какой проворный, не успел войти — а уже располагается по-домашнему).

— Вам дать тапочки или у вас свои? — крикнула из кухни женщина.

— Свои, свои, — благодарно отозвался мужчина и живенько переобулся.

— Проходите в комнату, я сейчас! — опять раздался голос женщины.

Комнат было две, и в обеих не горел свет, поэтому мужчина благоразумно остался стоять посреди прихожей, растирая одеревеневшие руки и жадно вдыхая запах очевидно вкуснейшего борща, который начал распространяться по дому.

— Ну что же вы не проходите? — укоризненно сказала женщина, появившись с двумя полными тарелками в руках. — Пожалуйста, зажгите свет.

Движением головы она указала на левую комнату, и мужчина, сразу нащупав выключатель, поспешно включил свет.

— Руки можно помыть там, — она кивнула в сторону ванной, и он покорно, как ребенок, пошел мыть руки.

Когда он вернулся в комнату, на столе, как по мановению волшебной палочки, кроме борща, появилось и множество других вещей, заслуживающих внимания: и аппетитно разделанная селедочка, и винегрет, и соленые огурчики. И даже на треть полная бутылка «Пшеничной».

— Пожалуйста, — улыбнулась женщина и показала на стул.

Они сели и впервые посмотрели друг на друга.

«А она — ничего, — автоматически отметил мужчина. — А в молодости — так, наверное, вообще была красоткой.»

«А он — ничего, — подумала женщина. — Сразу видно, что из Москвы. Сколько ему? Пятьдесят, наверное, с хвостиком. Как раз то, что надо.»

— Выпьем? — предложила она. И уточнила: — Чтобы не простудиться.

Гость налил в рюмки водку (зря она в такой холод держит ее в холодильнике) и провозгласил тост:

— За хороших людей, которые, слава Богу, не перевелись еще на белом свете!

Она улыбнулась (молодец, благодарит, но как изящно!) и ответила (скромно, но не зачеркивая, однако, значительности своего поступка):

— Ну, что вы! Любая… то есть, любой поступил бы на моем месте так же.

— Как знать, как знать! — мягко не согласился он, и она почувствовала себя польщенной.

Они выпили, и, как по команде, каждый уткнулся в свою тарелку, соображая, что бы такое сказать.

— Послушайте, — вдруг вскричал мужчина,- я же до сих пор не знаю, как вас зовут!

— Как, впрочем, и я! — весело откликнулась женщина.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Вадим Евгеньевич Егоров, — представился гость. — Работаю в институте. Исследовательском. Старший научный сотрудник. Для друзей — Дима, но женщины почему-то, как сговорившись, называют меня Вадимом. Вам предоставляется право выбора.

«Женщины его, видишь ли, называют…» — с преждевременной ревностью подумала она.

— А я — Анна. Для друзей — Аня. И для женщин, и для мужчин, — уколола она гостя.

— Мне больше нравится — Анна, — решительно заявил Вадим Евгеньевич. — Аристократическое имя. Донна Анна. Анна Ахматова.

— А я буду называть вас Димой, хотя мне тоже больше нравится — Вадим. Но надо же хоть чем-то отличаться от ваших знакомых женщин,- сделала первый пробный ход Анна.

— Об этом вы можете не беспокоиться — об этом уже побеспокоилась природа! — Гость явно был рад возможности немедленно отблагодарить хозяйку за отменный борщ и доброе сердце.

Анна благодарно улыбнулась.

— Тогда и я буду вас называть — Вадим. На Диму вы не похожи. Все мои знакомые Димы (вот тебе! вот тебе!), во-первых, маленького роста, а во-вторых, ужасно серые.

— Считаю это комплиментом и благодарю вас, милая Анна.

Эта ничего не значащая болтовня на грани флирта доставляла удовольствие обоим, и когда массивные часы над столом пробили одиннадцать, оба удивились.

— Боже мой! — воскликнула Анна. — Неужели одиннадцать? Уже неудобно звонить!

— Кому? — не понял гость.

— Подруге. Про вашу гостиницу, — укоризненно напомнила хозяйка.

— Ах, да, конечно. Извините. Я забыл всё на свете.

Фразу эту можно было толковать по-разному, и Анна решила пока не обращать на нее внимания. Она недоуменно пожала плечами, вышла из комнаты и скоро вернулась с одеялом, подушкой и простынями.

— Спать будете здесь. Не возражаете?

Она постелила ему на диване и включила торшер.

— Спокойной ночи. Завтра, слава Богу, воскресенье — можно выспаться. Раньше девяти вылезать и не думайте!

— Ни при каких условиях! — торжественно пообещал Вадим. — Если проснусь раньше, буду тихо лежать и обдумывать благодарственную речь, которую намерен завтра произнести.

— Да будет вам! — сказала Анна и, чрезвычайно довольная, вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

«Надеюсь, ничего другого она от меня не ждет? — думал Вадим, лежа в темноте. — Да нет, похоже, она, действительно, просто пожалела бедолагу. Как сказал поэт, «есть женщины в русских селеньях». А если бы не было — хорош бы я был! А главбуху давно уже пора сделать втык…»

Последняя мысль проплыла перед ним в виде какой-то утлой лодчонки с одним веслом: течение медленно относило ее к острову, на котором гордо возвышался не то терем, не то дворец. Но Вадиму Евгеньевичу даже не пришлось напрягаться, чтобы понять, что же это за строение, потому что на крыльце немедленно появилась администраторша гостиницы и, тыча в его сторону пальцем, начала бормотать какие-то зловещие слова и заклинания…

«Неужели так уж сразу и уснул? — думала Анна, прислушиваясь к тишине, почти мгновенно воцарившейся в соседней комнате. — Нет, все-таки в Москве они все другие — культурные, обходительные. Приятно разговаривать. Но с другой стороны, никакой определенности. «Я забыл всё на свете…» Как хочешь, так и понимай: то ли из-за того, что всё так по-идиотски сложилось, то ли из-за меня. Природа, говорит, позаботилась… Нет, он, конечно, хорош, что и говорить. Там, на остановке, каким-то кособоким показался, скрюченным. А на самом-то деле вон какой: высокий, широкоплечий, и глаза светлые. Витязь — но не молодой, а в возрасте. Но это хорошо, что не мальчик. Я ведь тоже уже совершеннолетняя. Семья, небось, в Москве. Неудобно было спрашивать. А может, и нет. По-всякому бывает — вон сколько разведенных по свету бродит. Наверное, квартира в Москве большая…»

Из темноты вдруг выплыла ярко освещенная огромная комната, вернее, зал с зеркалом во всю стену и гигантской театральной люстрой. В центре зала кружилась в медленном вальсе пара, совершенно не соответствующая обстановке. С необъяснимым беспокойством вгляделась Анна в танцующих и узнала Вадима в куцем пальто с обледеневшим воротником, бережно поддерживающего за талию принаряженную администраторшу гостиницы…

 ***

Завтракали на кухне, по-домашнему. Несмотря на собственные призывы спать утром подольше, Анна встала гораздо раньше гостя, и когда он появился на кухне, на столе уже возвышалась аппетитная горка румяных блинов. Анна, в симпатичном голубом халатике, раскрасневшаяся от долгого стояния у плиты, показалась ему значительно моложе, чем он предполагал, и настроение его, и так неплохое, стало просто превосходным. Разговаривали они уже как давние друзья, и неловкое молчание, которое лишь вчера вечером то и дело повисало в воздухе, вылетело в приоткрытую форточку, поняв, что больше ему в этом доме делать нечего.

После завтрака Анна позвонила подруге.

— Попроси Николая сделать одноместный номер в «Центральной», — без всяких подходов потребовала она. — Не просто нужно, а очень нужно! Ты меня знаешь, я никогда не прошу для кого попало.

Вадим подошел к книжной полке и стал рассматривать корешки книг, невнимательно прислушиваясь к разговору. Подруга что-то долго объясняла, после чего Анна сказала:

— Хорошо. Записывай. Вадим Евгеньевич…

— Егоров, — подсказал Вадим.

— Я помню, — кивнула ему Анна. — Егоров. Значит, завтра в девять. Учти, что я на тебя рассчитываю.

Явно довольная, она положила трубку и объяснила:

— Ее муж на два дня уехал с начальством на рыбалку, но сегодня вечером обязательно вернется — у них по понедельникам семинар для агитаторов. Завтра утром он позвонит, и к девяти уже можно будет туда подойти. В ту же самую гостиницу.

— Отлично! — весело воскликнул Вадим, потирая руки. — Ведь там у меня приятельница!

Они рассмеялись и с приязнью посмотрели друг на друга, почувствовав что-то похожее на душевную близость: ведь у них уже были общие воспоминания!

 ***

День прошел на удивление быстро. Помня вчерашние мытарства, они решили никуда не выходить. Вадим, правда, все-таки выскочил из дома, чтобы купить что-нибудь к обеду, но вся операция заняла у него не более получаса, поскольку ему удалось сразу же поймать такси и перехватить у таксера за тройную цену бутылку водки, после чего таксер отвез его в ресторан к своей подруге, у которой Вадим купил заливную рыбу странного вида и куски курицы неопределенной формы, гордо именующиеся цыплятами-табака.

Несколько раз пили чай, смотрели телевизор, обедали. После обеда, к вечеру, разошлись по комнатам — Анна объявила мертвый час. Вадим и не заметил, как уснул, беззаботно и глубоко, а когда проснулся уже в полной темноте, услышал голос Анны — тихонько напевала она, кажется, на кухне: «Миллион, миллион, миллион алых роз…

«Из окна, из окна, из окна видишь ты…» — отозвался он, неожиданно возникнув перед ней.

Оба засмеялись, не скрывая симпатии друг к другу. Вадим взглянул на Анну — в темно-зеленом сверкающем платье, с высокой прической, будто только что из парикмахерской; потом посмотрел на стол, уставленный тарелками с аппетитнейшей снедью, и удивленно присвистнул:

— Судя по всему, намечается грандиозный прием! Я позволю себе лишь два вопроса: в честь чего или кого и много ли приглашенных?

— Приглашенных двое: вы и я, а в честь чего — это пока секрет.

— Буду с нетерпением ждать разгадки, — церемонно произнес гость. — Но насколько я понимаю, и мужчины должны принять парадный вид? Конечно, исходя из того, что имеется в наличии.

— Если вам нужно что-то погладить, мне это не составит труда,- сказала Анна и сама удивилась, как изящно выразилась. Нет, не зря говорят: с кем поведешься…

— Ну что вы! Я уже давно обзавелся немнущимся гардеробом! Гениальное изобретение для командировочных и холостяков, — весело откликнулся Вадим и отправился в свою комнату.

«Ну вот, опять! Что он имеет в виду? Что он командировочный холостяк или что только командировочный? А холостяк — это просто для примера?» — неспокойно подумала Анна.

Через некоторое время Вадим снова появился на кухне — в темно-сером бельгийском костюме, в светлой рубашке стального оттенка, идеально подходящей к костюму (наверное, все же женат, не может мужик сам так рубашку подобрать!), в галстуке с размытыми абстрактными пятнами, как у диктора телевидения. Анна мысленно ахнула и пожалела, что не надела коралловые бусы: постеснялась, видите ли, что будет выглядеть слишком уж нарядно.

— Итак? — вопросительно сказал гость.

— Если вам не трудно, помогите мне перенести тарелки в комнату, — ответила Анна.

Она постелила на стол белую накрахмаленную скатерть, достала из буфета хрустальные фужеры и рюмки, принесла из холодильника бутылку шампанского.

— О-го-го! — воскликнул Вадим. — Что же мы все-таки празднуем?

— Мой день рождения,- скромно сообщила Анна и опустила глаза.- Все-таки удивительные бывают иногда совпадения! Правда, не сегодня, а завтра…

— Ну, разумеется! Канун всегда лучше самого события, романтичнее: всё еще впереди, всё еще может случиться!

Анна почувствовала, как к щекам мощно прилила кровь. Уж эти-то слова ни при каких обстоятельствах не могли быть истолкованы просто как шутливая болтовня — в них было если не обещание, то, безусловно, намек!

— Но гости по причине неинформированности явились без подарков! — извинился Вадим. — Хотя кое-что мы все-таки постараемся найти.

Не вставая с дивана, он запустил руку в сумку, стоящую рядом, и вытащил коробку конфет.

— Это то малое, чем я располагаю в данный момент, — развел он руками. — Позвольте мне считать себя вашим должником. Добавьте еще и этот долг ко всем остальным!

— Опять вы за свое! — кокетливо улыбнулась Анна. – Давайте лучше выпьем. Я ужас как люблю шампанское! Тем более с московскими конфетами.

Она зажгла три свечки, замершие в подсвечнике, как солдаты в ожидании приказа, и выключила свет. Вадим профессионально открыл бутылку.

— За новорожденную! И за небеса, которым однажды, именно в этот день, пришла счастливая идея поселить на нашей грешной земле очаровательную женщину — вас, милая Анна!

«Во закрутил! Кажется, чересчур! — аж сам испугался Вадим, но увидев, как Анна зарделась, успокоился. — А она, ей-Богу, еще ничего. Особенно при свечах, да с таким декольте! Ни дать, ни взять — женщина из прошлого века. Нет, что ни говори, у провинции есть свои достоинства!»

Выпив шампанского, в виду стоящего по правую руку холодца и соленых груздей по левую, московский гость естественным образом перешел на водку, и с каждой минутой хозяйка, сидящая визави, становилась всё привлекательнее, моложе и загадочней. Хозяйке, честно говоря, тоже хотелось водки, но шестое чувство подсказывало ей, что к такому декольте больше подходит шампанское, и она мужественно, вернее, женственно от водки отказывалась.

— Свой последний день рождения я праздновал в сугубо мужской компании, — не спеша, начал новое повествование гость, — и само собой разумеется, подобной роскошью на столе я похвастаться не мог, однако…

— Неужели ваша жена в такой день отпустила вас одного? — в конце концов не выдержала Анна. Ее душа требовала определенности!

— В ту пору у меня уже не было жены. Как, впрочем, и сейчас.

Вадим вдруг услышал собственный голос со стороны и удивился. Зачем это он? Как это нет жены? Но его уже понесло. Он рассказывал очередную байку и думал о том, что если бы Анна спросила его о жене вчера или даже еще сегодня утром — он бы как на духу признался ей в существовании не только Люси, но и других домочадцев, и даже вряд ли бы утаил недавно родившегося внука. Но глаза Анны, таинственно мерцающие в полумраке, роскошное декольте, а также неопределенная, туманно-сладостная перспектива — всё это делало подобную откровенность неуместной и ненужной. Анна, с застывшей улыбкой кивая в такт рассказу, никак не могла дождаться конца истории, и едва лишь гость умолк, решительно пошла в наступление.

— Наверное, скучно одному? — с сочувствием покачала она головой. — И где же вы теперь живете? Разменялись?

— Зачем же! — с достоинством возразил Вадим, вспомнив идиотски-благородный поступок одного из своих друзей. — Зачем мелочиться? Я всё оставил ей, в том числе и квартиру. Ушел в чем был. Взял только портфель с документами и чертежами.

— Изменила? — в глазах Анны зажегся ядовитый огонек любопытства.

Вадим настолько вошел в роль, что внезапно почувствовал себя несчастным, обманутым и одиноким. У него увлажнились глаза, но он, как настоящий мужчина, тряхнул головой, словно отгоняя от себя наваждение, и твердо произнес:

— Не будем об этом! Договорились?

Анна неохотно кивнула и больше задавать вопросов гостю не решалась, хотя тема жилья так и осталась непроясненной. Но в душе у нее, тем не менее, пели скрипки, а иногда даже грохали литавры. Свободен! И определенно, положил на нее глаз! Теперь главное — не торопиться. Умненько, осторожненько, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. Чтобы, не дай Бог, он не почувствовал ее нетерпения. Медленно поднявшись, она подошла к магнитофону, сменила кассету и нажала кнопку.

«Миллион, миллион, миллион алых роз…» — раскованно запела Пугачева.

— Объявляется белый танец! Разрешите вас пригласить? — Анна смело посмотрела Вадиму прямо в глаза и, когда он ответил ей таким же открытым и многозначительным взглядом, улыбнулась.

— Желание именинницы для меня закон, — галантно склонил голову Вадим. — Прошу вас!

Не вполне твердо ощущая под ногами пол, он обнял свою даму, прижал к себе (пожалуй, чересчур откровенно, но она, вроде, ничего, не возражает), и они начали медленно двигаться по комнате в такт музыке. Анна положила голову Вадиму на плечо и закрыла глаза.

«Встреча была коротка… В ночь ее поезд увёз…» — предостерегала Пугачева.

— Это про нас? — спросила Анна голосом маленькой девочки.

Вадим отрицательно покачал головой и еще крепче прижал ее к себе.

— Я приду сегодня к тебе? — шепнул он, зарываясь лицом в ее волосы и тут же отпрянув назад из-за нестерпимо острого запаха лака.

— Глупый… разве об этом спрашивают!..

«Превратит твою жизнь в цветы…» — пообещала музыка напоследок и умолкла.

Всё было сказано, и сидеть за столом дальше не имело смысла. Анна зажгла свет, отнесла посуду на кухню, составила в холодильник остатки пиршества и, избегая взгляда Вадима, демонстративно постелила ему в его комнате. Потом зажгла торшер и, не сказав ни слова, вышла.

Вадим сел на постель, выключил свет и, немного подождав, пошел на ощупь к двери, то и дело натыкаясь на мебель. «Пожалуй, я слегка перебрал» , — подумал он, с грохотом сдвинув не то стул, не то стол и чуть не рухнув на пол. «А она весьма, весьма…» — напомнил он себе, выбравшись, наконец, в прихожую, и решительно пересек запретную до сегодняшнего вечера черту, отделявшую комнату Анны от всего остального мира.

 ***

Проснувшись среди ночи от дикой жажды, он долго не мог понять, где он. Увидев рядом с собой совершенно незнакомую женщину, он долго всматривался в темноте в ее бледное лицо, но так ничего и не поняв, махнул рукой и на цыпочках вышел из комнаты. Нащупав в темноте выключатель, он зажег свет и обнаружил себя в кухне, уставленной грязной посудой. Невыносимо болела голова, от света резало в глазах. Он попил воды прямо из-под крана, потом сунул под холодную струю голову. «Пить нужно меньше… — сказал он себе, и мысль эта показалась ему удивительно свежей и верной. — Надо было вчера чуть притормозить. И вообще…»

Что «вообще», он додумать не успел, потому что, с огромным усилием дотащившись до своей постели, свалился, как подкошенный, и мгновенно уснул, забыв даже то, что с трудом удалось ему вспомнить под струей ледяной воды.

Утром, повесив на плечо сумку, Вадим отправился в гостиницу. Анна с ним не пошла, потому что торопилась на работу. Но не только поэтому. Проснувшись раньше Вадима, она живенько вымыла посуду, приготовила завтрак и, слегка подкрасившись, стала ждать, когда он, бодрый и улыбающийся, появится на кухне. Она предвкушала, как они позавтракают по-семейному, перекидываясь шутками и обсуждая план на сегодняшний день, как он поцелует ее в щеку перед тем, как они выйдут из дома, и как, шагая вместе по улице, оба будут делать вид, будто встретились только что, всего лишь какие-нибудь пять минут назад, и им просто по пути…

Но увы!.. Реальность, как известно, чрезвычайно редко совпадает с мечтами, а уж если случилась в твоей жизни полоса или хотя бы узенькая полосочка везенья, то непременно жди неудачи или какого-нибудь конфуза. И действительно, Вадим вскоре возник пред светлыя очи Анны, но хмурый и недружелюбный — ничего похожего на то, что ожидалось. Вместо нежного, подобающего ситуации приветствия он буркнул что-то себе под нос и уселся за стол, даже не взглянув на Анну и на ее светло-сиреневую просторную блузку, ниспадающую с плеч такими красивыми складками. Есть он не стал, только выпил два стакана простокваши — одним словом, перед Анной сидел совершенно другой человек, и даже возникало впечатление, что это вовсе не он, остроумный и обольстительный, произносил вчера тосты и шептал ей на ухо восхитительные дерзости. Даже не заметив, что Анна обижена, он побрился, собрал вещи и спросил, как совершенно чужой человек:

— Так я в гостиницу? Значит, Николай Иванович Сидоренко?

Анна, будучи не в силах больше выносить такое хамство, холодно кивнула, решив, что не скажет ему больше ни единого слова, но в последнюю минуту всё же не выдержала и после некоторой паузы сказала, отчаянно путаясь в местоимениях:

— Ты… Вы… Хотя бы позвоните, как устроились!..

— О чем речь? Разумеется! Сразу же, милая Анна! — Вадим набирал форму.

Анна насмешливо улыбнулась:

— Сразу же не надо, я буду на работе. И, к тому же, вы забыли поинтересоваться номером моего телефона!

— Записываю. Не сердись! — виновато улыбнулся Вадим (силы возвращались к нему).

У Анны отлегло от сердца. Она проводила гостя до двери и, когда на прощанье он поцеловал ее в щеку, удовлетворенно подумала: «Хоть это! А остальное потом».

 ***

Администраторша встретила Вадима Евгеньевича как родного.

— Почему же вы не сказали, что вы от Николай Иваныча? Разве так можно! — ласково журила она его. — Вы бы сказали, и я бы сразу же вас поселила. А то знаете сколько тут разного народу шляется — всех не приветишь!.. А хорошим людям у нас всегда почет и уважение!..

Вадим с трудом удержался от душеспасительной беседы со своей старой знакомой. Он молча взял ключ от номера, закинул в шкаф сумку и отправился, наконец, на завод. Там его ждали с нетерпением: в их схеме была обнаружена ошибка, и заказчик вернул всю первую партию приборов. Вадим и не заметил, как пролетел день, хотя головная боль так и не прошла и зверски хотелось завалиться спать. Возвращаясь в ледяном трамвае к себе в гостиницу, он прикидывал, на сколько дней ему придется здесь застрять. «Как минимум, дня на четыре, а то и на целую неделю… Ну да ничего, — успокаивал он себя, — в гостинице вроде бы тепло, номер одноместный. Повезло, что и говорить. Надо позвонить Анне, а то утром получилось как-то не здорово. Она, небось, уже пришла с работы. А где она, кстати, работает? Я даже не спросил. Хотя какая разница?…»

«Надо было дать ему опохмелиться, — запоздало сокрушалась Анна, поглядывая на телефон. — Всё было бы по-другому. И как это я не сообразила?.. И не спросила, надолго ли он. Если дня на два, на три — ничего не успеть. Один день уже, считай, прошел. Хорошо хоть, что воскресенье не в счет! Нет, на такого и недели мало. Эти разведенные женитьбы как огня боятся. Но вовсе и не обязательно сразу жениться, можно сначала и так. Главное, чтобы он привык, чтоб сюда хотел, а в гостинице чтобы чувствовал себя как беспризорная собака. А что? Начнет приезжать в командировки, будет останавливаться у меня, а потом, глядишь, и я к нему съезжу. Даже если квартиры нет, все равно где-то же он живет?.. Да не может быть, чтобы не было у него квартиры: вон какой солидный! Старший научный сотрудник все-таки. Нет, хоть однокомнатная, но есть. На первых порах нам хватит, а потом эту квартиру на московскую обменяем. Может, на однокомнатную, а нет — так уж комнату за нее наверняка дадут! А однокомнатную и комнату обменять на двухкомнатную вообще пара пустяков. Вот наши-то все ахнут!..»

Всё складывалось прекрасно, за исключением того, что герой сладких грёз почему-то не звонил. Уже прошли все сроки, загаданные Анной, уже было около девяти часов вечера, но телефон молчал. Разумеется, Анна и сама могла позвонить своему легкомысленному другу — еще утром она узнала по телефону, что Вадим Евгеньевич Егоров, прибывший из Москвы, благополучно поселился в номере 21 (очко!), а поселившись, немедленно отбыл из гостиницы на завод. Но по всем писаным и неписаным законам, звонить, а тем более на следующий день после события, должен был он — благородный рыцарь, галантный кавалер, восхищенный любовник. И тем не менее рыцарь как в воду канул. Раза два или три томительную тишину, нависшую над лакированной мебелью, разрывал резкий, требовательный звонок — и сердце Анны обрывалось и куда-то проваливалось, причем с каждым звонком проваливалось всё глубже и опаснее. Но это оказывалась или подруга с абсолютно не актуальными в данный момент новостями, которую Анна немедленно прерывала сообщением, что ждет важного звонка и не может разговаривать, или какой-нибудь возникший из небытия именно сегодня динозавр, которому Анна без каких-либо объяснений сухо предлагала: «Позвоните через неделю.»

Когда часы пробили десять раз, а пирог с капустой в духовке остыл окончательно, Анна, объяснив себе, что Вадим потерял записную книжку с ее телефоном, набрала заветный номер. На седьмом или восьмом гудке, когда она уже хотела положить трубку, на другом конце провода послышались какие-то хрипы и бульканье, а потом незнакомый сиплый голос недоуменно спросил:

— Кто это?..

— Скажите, разве Вадим Евгеньевич Егоров живет не в этом номере?

— В этом… — после долгой паузы ответил голос. — А что?

— Его что, нет в номере? — с удивлением спросила Анна.

— Есть, — сказал сиплый, и по его умиротворенному тону Анна поняла, что он сейчас положит трубку.

— Позовите его, пожалуйста, к телефону, — торопливо попросила она.

— Слушаю, — сказал сиплый. — Кто это?

В голосе незнакомца начали прорезаться знакомые нотки. Да, это был Вадим — Анна, наконец, узнала его.

— Это Анна, — с обидой ответила она.

— Какая еще Анна?..

Это было уже чересчур, и Анна замолчала. Вадим тоже какое-то время молчал, и вдруг, очевидно, что-то поняв или вспомнив, заговорил уже почти своим голосом:

— Господи, Анна!.. Анна!.. Прости меня, ради Бога! Я спал и поэтому не сразу врубился! Извини, не сердись! Я собирался тебе позвонить, да вот неожиданно уснул. Устал, как собака. Как дела? Почему ты звонишь среди ночи? Что-нибудь случилось?..

— Случилось, — сказала Анна траурным голосом. — Случилось, что… что ты не позвонил. Это — во-первых. А во-вторых, сейчас не ночь, а только десять часов вечера, и у меня в духовке стынет пирог с капустой.

— Неужели только десять? — искренне удивился Вадим. — Ты подумай!.. Пирог — это конечно, хорошо, только не сейчас. Сейчас я не в состоянии. Может быть, завтра, если я не застряну на работе допоздна?.. Ей-богу, пирог с капустой хорош и холодный. Поверь, я знаю, что говорю!..

— Ну что же, завтра так завтра, — стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, согласилась Анна. — Во сколько мне позвонить?

Она больше не могла полагаться на его настроение и благородство — она решила ковать счастье собственными руками. Лошадка-судьба, которая так лихо, с ветерком покатила было их в упоительное будущее, определенно, начала спотыкаться и уже норовила свернуть с укатанной, такой замечательной дороги на проселочную, всю в ямах и ухабах, и к тому же ведущую в тупик. Допустить это было невозможно.

Всю ночь Анна разрабатывала стратегический план дальнейших действий, и на следующий день, вместо того, чтобы ждать восьми часов и звонить, как договаривались, она прямо с работы отправилась в гостиницу. Кресло в холле, где она расположилась с книжкой, было отличным наблюдательным пунктом, поскольку оттуда, благодаря прозрачной стеклянной стене, все приближающиеся к гостинице были видны задолго до того, как они появлялись в дверях. Администраторша, разумеется, узнала Анну. Она помнила всех, кому нахамила за последние семнадцать лет — поразительная у нее была память! В ее мозгу мгновенно связалась цепочка, во главе которой находился Николай Иванович из горкома, и она оставила эту подозрительную мадам в покое, хотя при другом раскладе она не преминула бы заметить посетительнице, что тут не изба-читальня.

Прошло довольно много времени, а Вадима всё не было. Анна с интересом разглядывала проходящих мимо нее командировочных, в основном, мужчин, и с удовлетворением констатировала, что ни один из них не может сравниться с Вадимом Евгеньевичем. «Ничего, — успокаивала она себя, — ничего. Мы еще повоюем.» Она так глубоко погрузилась в размышления, что увидела Вадима уже входящим в холл гостиницы. Беззвучно охнув, она сделала движение, чтобы подняться ему навстречу, но в последнее мгновение обнаружила, что он не один. Вместе с ним в гостиницу вошли еще трое: двое мужчин, которых Анна, конечно, встречала, но не помнила где, и женщина — ее-то Анна знала хорошо, поскольку не раз сталкивалась с ней на жизненных перекрестках. Это была Зоя из заводского планового отдела, которая слыла в городе, как, впрочем, и сама Анна, «интеллигенткой». Но истинную цену этой особы уж кто-кто, а Анна-то знала и терпеть ее не могла. Ну, посудите сами: не успевало в городе появиться какое-нибудь новое лицо из Москвы или, скажем, из Ленинграда, как немедленно возникала Зоя в своем желтом кожаном полупальто и так суетилась, так мельтешила вокруг этого нового лица, что у всех вокруг рябило в глазах. Сразу же начинались разговоры про Таганку, из которой она «не вылезает, когда бывает в Москве», и про Кобзона, который лично подарил ей свою фотографию с автографом. И вот пожалуйста, эта драная кошка уже тут как тут! Разве может она пропустить хоть одного московского гостя?

Анна так и осталась сидеть в кресле, даже вжалась в него, страстно мечтая, чтобы ни Вадим, ни Зоя ее не заметили, и они, действительно, прошли мимо, осторожно неся большие сумки, содержимое которых для Анны не было загадкой — ей даже показалось, что она слышала звук ударяющихся друг о друга наполненных жидкостью сосудов. Когда они скрылись в коридоре, администраторша с недоумением посмотрела на Анну, но ничего не сказала, а Анна, словно не заметив ее взгляда, посмотрела на часы, потом на входную дверь и снова погрузилась в чтение.

«Что делать? Что делать?» — молотком стучало в ее мозгу. О том, чтобы подняться в номер, разумеется, не могло быть и речи. Сидеть там наравне с этой выдрой, пить водку и обращаться к Вадиму на «вы»? Еще чего не хватало! Вадим принадлежит ей, ей одной — во всяком случае, здесь, в их городе, и она не собирается ни с кем его делить. Скорей всего он был просто вынужден пригласить их ненадолго к себе: общие дела, целый день вместе работали — не так просто отвязаться. До восьми еще есть время, и не исключено, что в восемь он их выставит, как миленьких, и поедет к ней. «Капустный пирог хорош и на следующий день» — он сам так сказал, никто его за язык не тянул. Он ведь даже не догадывается, что она сидит в нескольких шагах от него. Так за что же его винить?.. А что, если ему позвонить? Да, прямо отсюда! Ничего особенного не говорить — просто подать голос, напомнить о своем существовании.

Анна подошла к конторке администраторши.

— Можно от вас позвонить?

— Зачем же звонить? Можете подняться в номер — я пропущу! — злорадно предложила администраторша. — Они вернулись.

Анна непонимающе пожала плечами и сняла трубку, хотя звонить уже пропала всякая охота. Она набрала свой собственный номер, внимательно выслушала шесть или семь тоскливых длинных гудков и положила трубку. Молча она отошла от конторки, взяла со столика книжку, в которой так и не прочла ни строчки, и вышла на улицу. Домой! Скорее домой!.. Нужно позвонить как ни в чем не бывало и сказать: «Я тебя жду!» Да, всего лишь три слова: «Я тебя жду». Никаких сцен с выяснением отношений. Они, разведенные, этим сыты по горло…

Поднявшись чуть ли не бегом по лестнице, не снимая пальто, Анна набрала Вадима.

— Слушаю! — почти мгновенно отозвался он.

Голос у него был веселый, даже игривый — как тогда, в выдуманный ею «день рождения». «Всё из-за этой мерзавки!»- подумала Анна.

— Это я, — скромно сказала она. — Восемь часов. Звоню, как договаривались. Пирог в духовке.

На другом конце провода были слышны и другие голоса, но только мужские — Зойка, явно, затаилась!

— К сожалению, сегодня ничего не получится, — извиняющимся тоном произнес Вадим. — Столько работы, что придется с товарищами сидеть до ночи. Чтобы не волновать вахтера, мы перебрались ко мне в номер и будем работать до упора — иначе не успеть. Ведь я завтра уезжаю.

— Как завтра? — ахнула Анна. — Как это — завтра?!..

— Ничего не поделаешь, надо ехать. Это от меня не зависит. Работа есть работа.

— А я? А как же я?!

Из глаз Анны хлынули слезы. Они текли по щекам, оставляя на щеках разводы растаявшей туши.

— Я завтра вечером забегу проститься. Часиков в восемь. Поезд где-то около одиннадцати. Договорились? — Вадим, явно, торопился завершить разговор.

Не сказав больше ни слова, чтобы Вадим не услышал, как у нее дрогнул голос, Анна положила трубку и, упав на диван, горько-горько, как когда-то в детстве, зарыдала.

 ***

Вадим появился, конечно, не в восемь, а около десяти. Он был весел, возбужден и откровенно рад, что уезжает: ему до чертиков надоели командировки. И к тому же выяснилось, что напортачили в схеме вовсе не они, а группа Полякова. Вот Поляков пусть теперь и расхлебывает, а он не при чем. В руках у Вадима просматривались завернутые в газету три хризантемы и коробка уже знакомых московских конфет.

Анна встретила его в строгом фиолетовом костюме, подтянутая и молчаливая.

— Увы, даже самым приятным вещам, милая Анна, рано или поздно приходит конец! Так устроен мир! — целуя Анне руку, произнес Вадим Евгеньевич в своей обычной, слегка театральной манере, однако, избегая встречаться с «милой Анной» взглядом. — Вот, не успел оглянуться, а уже пора уезжать! Как говорится, извините, если что не так, и не поминайте лихом.

Судя по всему, он не собирался даже снимать пальто, и Анна не стала приглашать его в комнату. Она с ледяной любезностью кивнула, принимая от него цветы и конфеты, осведомилась о погоде и о впечатлении, произведенном их городом.

— Очень у вас симпатично, очень! — зажурчал гость. — Немало я повидал мест, но нигде не видел ничего подобного! Думаю, что дело не столько в городе, сколько в некоторых его гражданах, вернее, гражданках! Я бесконечно вам признателен, Анна, и надеюсь, что наша дружба продолжится, поскольку не исключено, что мне придется частенько бывать в ваших краях.

Он даже не заметил, как перешел на «вы», вернувшись таким образом к исходной точке их отношений.

— Разумеется, Вадим Евгеньевич, — с холодностью и достоинством королевы ответила Анна, — я всегда вам буду рада, если, конечно, в этот момент у меня не будет более важных дел.

Гость вместо того, чтобы обидеться, воспрял духом:

— Вот и замечательно! Вот и чудесно! А сейчас я побегу! Ходят слухи, что на вашей остановке поезда не задерживаются, чтобы подождать опаздывающих пассажиров, это так?

Громко рассмеявшись над собственной шуткой, он еще раз поцеловал Анне руку и выскочил за дверь.

Анна медленно вошла в комнату и долго смотрела в окно на прозрачные хлопья снега, лениво падающие в свете фонаря на черную землю. Вот и всё…

Она вынула из буфета бутылку и налила в рюмку остаток водки. Зажгла свечку, выпила водку одним глотком и нажала кнопку магнитофона.

«…Жил-был художник один.
Много он бед перенес,
но в его жизни была
песня безумная роз…»

Какие замечательные слова! Это про нее… Про тот вечер… Он ведь и вправду был как безумная песня!.. И все же Анна не могла вполне согласиться с такой философией. Ведь у Пугачевой выходило, что человеку достаточно и одного мгновения счастья. Потом он, видите ли, может всю жизнь вспоминать об этом мгновении и быть счастливым. Тут Пугачева явно что-то не продумала. Вот например, у нее, у Анны, много было за целую жизнь прекрасных мгновений. Казалось бы, сиди, вспоминай и радуйся! А она все равно чувствует себя несчастной. Нет, не так все просто!.. А Вадим Евгеньевич, конечно, скользкий тип. Как угорь — не ухватишь. Небось, и женатый. Все они в командировках становятся холостяками. Нет, это не вариант. Такой даже хуже динозавра. С динозаврами хоть есть какая-то определенность, с ними можно иметь дело. Радости от них, конечно, не много, но это лучше, чем ничего. Хорошо, что она этого… Федора Васильича тогда не отшила окончательно, велела позвонить через неделю. Позвонит. Этот-то никуда не денется!

Говоря откровенно, мы тоже так думаем, потому что Анна никогда не ошибалась. А если такое и случалось, то настолько редко, что это вовсе можно и не принимать во внимание.

Лорина ДЫМОВА