Михаил Спивак | Палочка-выручалочка

история основана на реальных событиях…
с выдуманными персонажами и случайными совпадениями

Сказка эта не для детишек малых-детсадовских, не для школьников сопливых. Но для дядей и тётей возраста репродуктивного. Ибо, достигнув половозрелости, не все дяди осознают чаяния тётей, депрессивно жизнью разочарованных, и не все тёти умеют объяснить языком людским, звуками членораздельными, желания свои сокровенные. Дабы поняли дяди тётей своих, и жили бы в мире и согласии. Но нет в жизни счастья — сплошные слёзы…

* * *

В некоем царстве, в советском государстве, на заводе вонючем химическом работала бригада добрых молодцев. А бригадой той сплочённой, бригадой ударной командовала Надька злющая. Девка некрасивая с губой заячьей и с зубами таким же. Лютовала Надька хуже нечисти на погибель добрых молодцев. Служила злюка в должности мастера сменного, и кричала на работников зычным голосом.

— Пошевеливайтесь, изверги окаянные, да за качеством продукции приглядывайте! А приказа кто моего не выполнит, тому коэффициент трудового участия, который КТУ зовётся, враз под корень самый обрежу!

Разбегались по цеху добры молодцы, витязи славные по углам прятались. И по малой по нужде отлучаться боялись, ибо знали, что КТУ — есть основный источник заработка, без которого зарплата будет мизерно неприличная, что хоть в петлю лезь, помирать потому что все равно с голоду. Вкалывали богатыри химзаводовские до мозолей болезненных, до потери сознания.

Но суровая мастерша всё сильнее бранилась:

— Лодыри, очам моим опостылевшие! Всех по статье поувольняю, никому пощады не сделаю!

Порой хуже заводского грубияна В.Серебрянского ругалась. В гневе от челобитной крепостных своих, словами заковыристыми гнев изливала. Так отказывала в прошении отгулов и прочих вольностей.

Нет добрым молодцам спасения от злобы её чёрной, от характера несносного. А особенно Ванятка страдал. Двадцати семи годков от роду, крепкий деревенский парень, сажень косая в плечах, несправедливому обращению подвергался. Как завидит его Надька, тут же в негодование сильнейшее приходит:

— Ванька, изверг, опять прохлаждаешься? Хлеб казённый, хлеб государственный даром жрёшь?!

У Ванятки язык заплетался пред очами её суровыми. Страхом ледяным скованный, лепетал богатырь, как дитя малое.

— Я того… этого… продукцию готовую на склад возил. Ты, матушка, не гневайся. Казнить не вели, а лучше объясни, в чём вина моя, да как искупить её — всё сделаю!

А мастерша ногами зло топает да глазами молнии мечет.

— Что за мужлан неотёсанный — всё ему объясни да расскажи!

— Смилуйся государыня! Не пойму, чем не мил тебе. Но коль так, кормилица, сложу буйну головушку на плаху — заявление напишу по собственному!

От его дерзких речей Надьку грусть-тоска скрутила. Такая кручина на душу свалилась, что хоть на луну вой. Стал взгляд строгим. Клокочущие языки пламени, как в вулкане Ванятку испепелить грозят. Закричала она не своим голосом, приказала молодцу:

— Отправляйся, холоп, установку чистить, химикатами забитую! Ты по КЗоТу, проходимец, отрабатывать должен!

На Ванятке лица нет. Намедни резервуар чистил с жидкостью зеленой. Жидкость та ядовитая, сквозь одежду огнем въедается. Органы разные, человеческие важные, разъедает.

В ноги мастерше Ванятка бросился:

— Не губи, кормилица!..

— Перечить вздумал! Мне, сменному мастеру, дерзить?! Отправляйся работать или не сносить тебе головы.

Ванятка чуть рассудка не лишился. Буйну голову повесил и слезу пустил. Но делать нечего. Натянул богатырь противогаз, лопату взял и прыгнул в едкий резервуар, химикат отравленный со стен отскребать. Чистил он установку треклятую не по графику и без очереди.

Долго ли, коротко ли, только чует, что в промежности и под мышками у него печёт нестерпимо. Выскочил Ванятка из резервуара, скинул противогаз и бегом под душ.

Мастерша вслед ему смотрит и ухмыляется, злорадствует горю человеческому. Богатыря славного оскопить ядовитой химией придумала, затаила обиду смертельную на чурбана бесчувственного, дурака деревенского.

Ей ведь тоже не сладко приходится. Тридцать лет и три года пролежала Надька в кровати холодной: ни массажа стопы, ни поцелуя в шею перед сном не знавшая. Хоть бы кто обнял сзади да в ушко тепло посопел. Согласна она и на седовласого матерщинника В.Серебрянского, но тот, миловидные станочницы поговаривали, давно силушку богатырскую растерял. Только и умеет гадкие речи говорить и горькую хлебать, а девку согреть некому. От того и тоска-кручинушка — иноземным словом, депрессией, называемая.

Ушла Надька в каптёрку свою начальственную, спряталась от бригады молодцев. Жалко ей себя стало. Вздыхает, кручинится да о жизни опостылевшей размышляет, вспоминает деньки юности: что училась она отличницей, и кто же виноват, что внешность у неё такая?! Глянула в зеркало — слёзы ручьями хлынули: сама худая и длинная, глаза большие на выкате, губы узкие, нервно надломленные… ноги кривые в сапожки кирзовые сорок второго размера обутые.

Все девки замужем давно, в любви-согласии живут, милуются со своими сужеными. Иные любовников щедрых имеют, хоть ведь дуры дурами. А Наденьку даже сантехник Семёныч, похабник и потаскун, каких свет не видывал, и тот стороной обходит, каждый раз крестится.

Горько плакала девка, судьбу каверзную проклиная. Но тут Лукавый явился к ней — то ли в полудрёме, то ли наяву, то ли бес, а то ли человек. Одно ясно, в женском обличие. Взял он мягко Наденьку под локоток и шепнул ей на ухо:

— Ванятка твой в душе плещется… А я для тебя в окошке краску соскоблил, чтобы узрела ты силушку богатырскую.

— Зачем мне это? — подумала Наденька и устыдилась, румянцем залилась.

Сердечко как у голубицы бьётся, и обманывать себя невмоготу. Кинулась девка в душевую, прильнула к потайному окошечку. А Ванятка знай себе мыло хозяйственное по чреслам растирает, пену сильной рукой гонит, вверх и вниз, вверх и вниз, не ведая о проделках Лукавого. Сам то одним боком к окну повернётся, то другим.

У Наденьки щёки полыхают, вот-вот огонь завод весь сожжёт. Душа ее вдруг затрепетала и стала робкой, как попавшая в силки горлица, что отчаялась вырваться.

Ванятка пену густую смыл и лицом к Наденьке повернулся!..

Узрела девка богатыря во всей красе воинственной и в обморок упала. Испугалась! Такой силищи она даже в срамных фильмах не видела, коими супостат заморский одурманить люд простой вознамерился, чтобы отвратить от построения светлого будущего. Но Ваня, Ванюшенька (свой, родной, домашний, такой близкий и желанный витязь) всех темнокожих сарацинов краше!

С тех пор томление у Наденьки в сердце поселилось: ни есть, ни пить не может, и спать не в состоянии. Видения томные мучают.

Ходит Наденька по цеху да на витязя поглядывает. А тот шарахается от неё, как чёрт от ладана, прочь бежит, как только завидит начальницу. Никого не боится богатырь славный, только мастершу свою до дрожи в коленках опасается. Вдруг опять в резервуар химический загонит?

Сдали нервы у девки, и на почве желания неразделённого, случилась с ней истерика. Полетела на пол утварь кухонная. Бросились добры молодцы начальницу утешать-успокаивать. Хоть и обижены на неё были сольно, но не звери же, а богатыри. Да не вышло у них ничего. Прибежал воевода Кондратьевич, цеховой боярин, но и от него нет девке утешения. Рыдает Наденька, горючими слезами заливается, про себя твердит: «Все мужики козлы и сволочи», и снова в кулачок сморкается.

Только с той поры Надька ещё злее стала. С палкой начала ходить по территории вверенной. Пока никого не побила, но уже примеряется. И зарплату всем режет немилостиво. Говорит подчинённым: «Зажралися!»

Осерчал цеховой люд на гонения и челобитную самому главному Кощею Сан Санычу подал. Мол, несправедливо Надька с дружиною своей обращается, мол, заела совсем:

— Увольняй в запас ты наших воинов, да злато-серебро уплати за деньки службы верной. Пойдём мы наниматься к другому воеводе — справедливому, не идущему на поводу у бабы неразумной.

— Братцы! — взмолился главный Кощей (он хоть и грозен был, но умён). — Вы чего удумали? Неужто бросите меня в одиночестве. Как же план я без вас пятилетний выполню? Всеми партийными святынями заклинаю, останьтесь! — и давай Кощей воеводу Кондратьевича по столу бородой возить. — Ты куда, смерд паскудный, смотрел?! — и снова к дружине богатырской взывает: — Не держите вы зла на дуру косолапую, бабу Ягу нашу ужасную.

Как узнала Наденька про слова Кощея Сан Саныча, совсем сникла и лицом ещё больше исхудала. Опять болезнь страшная иноземная её скрутила. Упала девка в обморок.

А главный Кощей испугался, вдруг он мастершу словами жестокими убил. Зовёт Ванятку и молвит:

— Витязь благородный, худо твоей боярыне. Проводить её домой, стало быть, следует. Ты бери лучшего рысака в нашей округе — трамвай №5, и скачите-ка не оглядываясь.

Пустились Наденька и Ванятка в путь-дорожку дальнюю (на другой конец города), в путь-дорожку опасную. Люда разного в трамвае — не протолкнуться: подпитые путники и народ лихой, всякий, злой и тёмный. Сдавили Наденьку и Ванятку, прилипли они друг к другу…

Ванятку страх липкий прошибает, а у Наденьки опять в груди девичьей так затрепетало, что сил терпеть нет никаких. Сунула она руку, невзначай как бы, но не нашла силушки богатырской. Ванятка стоит перед ней, и зуб на зуб у него не попадает.

Проводил богатырь боярыню до палат начальственных и собрался в дорожку обратную, но взмолилась Наденька слабеющим голосом:

— Друг мой ласковый, не покидай! Душа моя разрывается. Побудь со мной, приголубь меня.

Испугался Ванятка таких слов пуще установки химической, попятился. Много заданий он выполнил опасных, но такого страха еще не видывал. Вот-вот наутёк бросится. А девка видит, что богатырь её бежать собрался, и хватает его обеими руками, тянет внутрь. Не иначе, как на закланье ужасное.

Робко вошёл в квартирку, потоптался Ванятка в прихожей на тряпочке. Взор потупил и не знает, что ему дальше делать. К смертушке готовится. Позади дверь захлопнулась и замок хитрый английский защёлкнулся. Всё, не увидит богатырь больше солнца яркого и неба голубого!

А Лукавый тем временем Наденьке нашёптывает:

— Погладь по груди его мужественной. Молви слово ласковое и за стол богатыря зови, скатерть самобранку раскрывай.

Отведал Ванюша яств изысканных: хека жаренного с яйцами и огурца домашнего посола, отпил нектара чудесного — портвейн три семёрки. За вторую бутылку принялся и разомлел. Хозяюшка вокруг него хлопочет, и не кажется она такой уж страшной, какой была в цехе химическом. Воркует она ему на ушко:

— Ты, Ванечка, чай устал с дорожки. В душ сходи да ложись в кроватку отдыхать.

Как приказа ослушаться? Полез Иван в душ, а Наденька по подсказке Лукавого уже тут как тут:

— Спинку тебе потру. Не бойся, миленький, я тебе приятно сделаю.

И давай пемоксолью оттирать пятна химические да мазуту с торса богатырского. А Лукавый снова в искушение вводит:

— Сбрось одежду на пол да ступай к витязю. Натри его шампунем пенным.

Ах, была не была, подумала Наденька… и опомниться не успела, как отведала волшебной силушки богатырской.

Проснулся Ванятка под вечер голодный и страшно счастливый. Возлежал он рядом с улыбчивой Наденькой. Что за диво дивное, колдовство необъяснимое?! Не видел богатырь мастершу такой ранее. Оказалось, проклятие на ней лежало страшное, ведьмой наложенное: «Быть тебе ужасной, пока богатырь тебя не поцелует…» Длинное проклятие о подвигах, которые суждено пройти витязю, чтобы чары злые нейтрализовать. Постарался Ванятка на славу, по-богатырски. С обеда и до захода солнца бился не на жизнь, а на смерть, с силами колдовскими.

Одного боялся Ванятка:

— Что завтра главный Кощей скажет?! Прогулял я целый день рабочий. Велит Саныч меня казнить или в темницу с химикатами бросить.

А темница у Саныча страшная. Это всё знали. Склад, забитый банками с черепами да рулонами со стекловатой. Гиблое место. Многие витязи сгинули там безвременно.

— Не плачь, Ванюша, садись за стол, — молвила Наденька. — Утро вечера мудренее. Ни кручинься. Не отдам я теперь тебя на поругание! Беречь тебя буду, как зеницу ока. И резервуары вонючие химические будешь ты отныне чистить по расписанию.

То был щедрый подарок любимому. Ванятка даже прослезился от счастья. А Наденька обняла его и глубоко вздохнула, томимая любовью.

Утром следующим, увидев, что Наденька в полном здравии, Главный Кощей Сан Саныч лично Ванятке пожал руку мужественную:

— Герой! Добры молодцы, витязи мои славные, все берите пример с Ивана Васильевича! Да-да, не с Ванятки мелко несуразного, а мужественного благодетеля нашего, — молвил Главный Кощей. — Он у нас передовик производства. Себя за родной завод не пожалел, за нас за всех двойную смену вкалывал!

Ликовал простой люд и скандировал:

— Ваня! Ваня! Богатырь!

С того дня Наденька стала доброй и даже ласковой. Витязей своей дружины почти не ругала, только изредка журила. КТУ самый высокий ставила. И долго ещё на заводе вонючем химическом ходили легенды о местном богатыре Иване Васильевиче, о его волшебной палочке-выручалочке и о спасенных людях от жестокой погибели. О бесстрашии Ванятки слагали былины. И всякий прохожий, от сантехника Семёныча и до Главного Кощея Сан Саныча, восхвалял силушку богатырскую и непобедимый дух!

В скорости и свадьбу сыграли. Закатили пир на весь мир. И я там был, Агдам и Херес пил, по усам текло, а в рот не попало.

Михаил Спивак