Нина Косман | Кукла

— Мама, — тихо сказала Джемина. – Смотри.

— Что-то случилось, детка?

— Посмотри на куклу, мама.

— Что с куклой? А, вижу. Ты оторвала ей голову.

— Мама, это не я… Она сама упала… Я её подняла, а голова валялась отдельно.

— Я не виню тебя, детка, не волнуйся.

— Но ты сказала…

— Когда я увидела, что голова куклы валяется отдельно, я прокомментировала это вслух. Оторвал её кто-то или она сама оторвалась… не имеет значения.

— Но… мама…

— Теперь нам нужно решить, детка, как её починить. Как тебе кажется, сможем мы сами её починить?

— Да, мама! — подпрыгнула от избытка чувств. — Мы можем приклеить голову к туловищу, чтобы она была, как раньше!

— Это не так легко, детка. Понимаешь, обычный клей здесь не сработает, т.к. он недостаточно сильный. Мы должны найти что-нибудь получше, детка, лучше, чем обычный клей. Ведь я знаю, как ты любишь эту куклу. Надо подумать.

Мама сидела несколько минут в полном молчании, с туловищем куклы в одной руке и головой куклы — в другой. Сидела и смотрела на куклу.

— Ты всё ещё думаешь, мама?

— Думаю, детка.

Прошло еще несколько минут. Мать все еще сидела и смотрела.

— Ты все еще думаешь, мама?

— Да, детка, я все еще думаю.

Джемине не хотелось больше ждать. Она была уверена, что мать знает, как починить куклу, а если она не знает, как починить, тогда зачем так долго думать?

— Я думаю, — пояснила мать, — о прошлом.

— О прошлом?

— Понимаешь, детка, эта кукла … это не просто игрушка. Остальные игрушки мы купили специально для тебя, а эта кукла когда-то была моей. Я играла с ней, когда я была маленькая, а до меня с ней играла моя мама. А до неё…

Теперь настала очередь Джемины задуматься. Она думала о том, как её мама была маленькой; как она играла с этой куклой. Ей трудно было себе представить маму маленькой. Она знала, конечно, что когда-то, давным давно, мама была маленькой девочкой, но ей не хотелось об этом думать, потому что эти мысли наполняли её страхом, делали её неуверенной в себе. То же самое с ней происходило, когда она пыталась представить себе вселенную — какая она огромная и какие мы все ничтожные по сравнению с ней. Мама Джемины вовсе не была большой женщиной; по сравнению с другими взрослыми, она казалась довольно маленькой; кроме того, она вела себя не так, как обычно ведут себя мамы — например, на работу и в магазин она ездила на велосипеде, потому что не хотела управлять семейным автомобилем, как обычные мамы. Но для Джемины она была такой же взрослой, как и все мамы, поэтому для того, чтобы представить себе маму маленькой девочкой, ей нужно было напрячься и думать о старой фотографии, на которой была изображена девочка с хвостиками торчащими в разные стороны, как два рожка, укладывающая куклу в игрушечную кровать, как она обычно укладывала спать Джемину. Каждый раз, когда Джемина вспоминала старую фотографию мамы, она так концентрировалась, что глаза ее становились узкими, как у китаянки, и когда мама это замечала, она спрашивала, о чем она думает. На этот раз они обе думали об одном и том же, только мама думала о том, что она сама знала, т.к. это было её собственное прошлое, а Джемина думала о том, что не знала, но старалась себе представить.

— Ты мне потом ещё расскажешь? — спросила Джемина.

— О чем?

— О том, как ты была маленькой.

— Расскажу, но сначала давай приклеим голову кукле, детка. Мне кажется, лучше всякого клея нам подойдёт эпоксидная смола. Эпоксидкой можно всё что угодно склеить, она творит чудеса. Кстати, возвращаясь к твоей просьбе рассказать тебе о моем детстве, я ещё тогда открыла для себя эпоксидку. Без неё не было бы моих коряг.

— Коряг, которые у нас во дворе стоят?

— Ну, до того, как они стали корягами у нас во дворе, они были корнями настоящих деревьев. Когда я была маленькая, я ходила с мамой в лес и мы приносили домой корни, которые я потом раскрашивала, и тогда они становились похожи на всякие существа. Смешно, правда?

— Я должна тебе что-то сказать, мама…

— Что, детка?

— Мне приснилась твоя коряга, она казалась такой огромной …и я знала, и все знали, что это не коряга, а король, монстр, которому повинуется весь мир. Ему было предсказано, что он будет управлять миром, пока у него есть голова на плечах, потому что вся его сила была в голове, хотя она и не была такой уж очень умной, но в ней была его сила, и без неё он не мог править миром. Поэтому, когда он потерял свою голову, ему нужно было, чтобы кто-то её нашел, чтобы он снова мог её носить. И когда он увидел меня, он сказал, что именно я найду ему его голову и смогу приклеить её ему обратно на шею. Понимаешь, мама? Я должна была найти его голову и приклеить эту голову ему на шею! Почему я, говорю я ему, почему я? Но он не отвечает, просто указывает на меня, и все. То есть, я должна совершить что-то такое, что никто раньше не совершал — найти голову злого правителя и приклеить её обратно. Знаешь, мама, это было почти, как с этой куклой, только в моем сне голова не валялась на полу рядом с королём, её нужно было искать, и никто не знал где её искать, и это было самое страшное.

Мама долго смотрела на Джемину — может, это была жалость, а может, любовь. Но что бы это ни было, любовь или жалость, это было очень сильное чувство, и оно передалось Джемине.

— Ну и как? — спросила мама. — Нашла ты его голову? Приклеила ему на шею?

— Не помню, — сказала Джемина. — Я проснулась… потом лежала и долго думала об этом сне. Я знала, конечно, что это был сон, но он показался мне более настоящим, чем то, что происходит не во сне.

— Иди сюда, — сказала мама. Она посадила дочку себе на колени, будто Джемина была совсем маленьким ребенком, а не взрослой восьмилетней девочкой. Потом мама поцеловала глаза Джемины, кончик её носа и обе щеки и спела ей песню на русском языке, который Джемина не знала, потому что она говорила с мамой на английском. Джемина помнила, как мама пела ей эту песню ещё до того, как она научилась ходить, и она не знала, что означают слова, и теперь ей казалось странно, что она ни разу не пыталась узнать, о чем эта песня.

— Что это значит?

— Что — что это значит? Что значит твой сон?

— Нет, что значит эта песня… Ты мне её пела, когда я была совсем маленькая, ты мне её всегда пела.

— Ах, это просто означает … засни, моя маленькая. Моя храбрая девочка. Спи и не думай о монстрах без головы.

— Ты мне правду говоришь, мама? Эти слова о монстрах без головы — они на самом деле есть в песне?

— Я тебе всегда правду говорю.

— А я подумала…

— Что ты подумала?

— Ничего, я просто подумала, что, может, это ещё что-то значит. Что-то еще, знаешь…

Мать и дочь ещё долго сидели в обнимку, а кукла валялась на полу у их ног, и рядом с куклой лежала её голова.

II.

Они уже прошли первые уличные фонари. Он, кажется, говорил, что приехал сюда на машине, так где же его машина? Возможно, за углом… Тем не менее, они продолжали идти прямо к парку.

Она стояла и смотрела, как удаляются две фигуры, маленькая и большая, как они уходят от неё всё дальше от неё. Каждый раз, когда она прощалась с дочкой, начиная с того далекого дня, когда она впервые оставила ее в яслях, она вот так стояла и смотрела. В тот первый раз, чувствуя себя навсегда покинутой, дочка так кричала, что закрытая дверь яслей, словно занавеска от ветра, казалось, вздымалась от её плача. Это был её первый раз без мамы; первый раз без snugli (специальной сумки для младенца), в которой ей было так хорошо: щекой она была прижата к груди матери, ее маленькие босые ноги болтались у материнских бедер. В тот день ее вынули из snugli и передали чужой женщине. Прости, детка, сказала мать, но я не могу взять тебя с собой в кабинет врача, мне нужно там быть одной, я вернусь через три часа, не плачь, пожалуйста … Но ребенок не слушался и тянул вслед за ней маленькие ручки; крошечное тело извивалось, пытаясь вырваться из рук незнакомой женщины, работающей в яслях. Когда мать вернулась, прежде чем войти, она постояла полминуты у двери, слушая тот же безнадежный крик. «Она ни на секунду не переставала плакать», сказала воспитательница, передавая уже не сопротивляющуюся Джемину матери. Джемина положила ей голову на левое плечо и крепко заснула.

Пока сама она не станет матерью, не узнает, чем были для меня первые два года её жизни. Это был постоянный, неумолимый труд. Сам по себе этот труд был довольно простой, но так как он длился днями и ночами, без какого бы то ни было перерыва, он казался труднее, чем все прежние работы вместе взятые. Каждая минута жизни матери была ради ребенка, ни минуты для себя. В первый год жизни дочки, когда крохотное тельце было постоянно на ней, будто приклеенное, ей перестали сниться сны, потому что даже во сне она не забывала о дочкиных нуждах. Их первое расставание было облегчением, потому что впервые, на три часа, мать получила назад свое тело и свои мысли, хотя она продолжала ощущать боль от криков дочки; её тело ощущало этот крик, независимо от физического расстояния между ребенком и ею.

Через несколько месяцев их ежедневные расставания стали чуть полегче, а ещё через год ребенок уже с нетерпением ждал ежедневного ухода в детский сад. В детском саду было больше игрушек, там были дети её возраста, там были песни и танцы. И мать вернулась к себе, в свою жизнь, и когда дочь стала спать у себя в комнате, ей снова стали сниться сны. Когда дочь пошла в первый класс, мать стояла у двери школы и смотрела на исчезающую, весело подпрыгивающую фигурку. Расстояние между ними росло каждый день, но это замечала только мать. В первые годы жизни ребенка ее привязанность была бременем для матери — она чувствовала, что потеряла свою свободу навсегда. Теперь, когда дочь стала независимым от неё существом, мать скучала по прежнему цеплянию, по ручкам, протянутым в молчаливой мольбе «подними меня!», по круглой головке, посапывающей на левом плече матери (только на левом плече — ни разу на правом!).

Теперь мать стояла, так же как она стояла каждое утро в течение последних девяти лет, наблюдая за тем, как расстояние поглощает ее ребенка. Но в отличие от прежних расставаний, она знала, что на этот раз не увидит дочку в конце дня, в конце недели или даже года. Это расстояние было окончательным. Если то, для чего Джемине нужно было сегодня уйти, хорошо закончится, они смогут воссоединиться через год; возможно, через два. К тому времени дочка будет взрослой. Они будут чужими друг другу: две женщины, которым не о чем будет друг с другом говорить. Мать не могла заставить дочь остаться, но ей, матери, нужно было что-то сделать, она еще не знала точно что, но обязательно нужно было что-то сделать, чтобы связь между ними не была полностью разорвана. Она махнула вслед двум исчезающим фигурам и побежала домой. Теперь она знала, что делать. Книгу — она напишет книгу. Маленькую книгу или большую, она еще не знала. Она запишет все, что помнит с первого дня жизни дочки до её сегодняшнего ухода. Первые месяцы жизни: заворачивание крошечного тела в крошечные одеяла, первые ванны в кухонной раковине, ритуал кормления, продолжавшийся, с интервалами, весь день и всю ночь; смена подгузников по ночам, и непрекращающийся плач, постоянный, утомительный плач… Когда дочь вернется, она даст ей эту книгу, как свидетельство своей любви. Ты, конечно, не помнишь, но вот как я любила тебя. Ты мне ничем не обязана за это. Но знай, что это была не просто любовь, а труд. Огромная любовь и огромный труд. Теперь, когда ты полностью отделилась от меня, теперь, когда ты ушла… Когда ты вернёшься, я буду казаться маленькой и ненужной рядом с тобой, и поэтому я хочу, чтобы ты знала, как это было.

Нина Косман