Катя АЙЗЕНШТАДТ | Послание Рахели

Послание Рахели

Тебе посланье от Рахели.
Зачем ты сжёг моих детей?
Ты не открыл для них дверей.
Они сгорели.

Зачем ты воздух осквернил
Забытым дымом?
Над каждым домом
Как туча – тенью чёрных крыл.

Где твоя милость, милосердие в глазах,
На них смотрящих?
Я звуки траурные слышу чаще, чаще.
Жизнь погибает в реках и лесах.

Прости меня, прости мне грех любой.
Гляди, я свечи жгу тебе субботой.
Верни мне долг своей о них заботой.
Взгляни на мою землю под тобой.

***

я рада что читаю ваш ответ
в отсутствии же нет моей вины
я вам завидую, но не пугайтесь, нет
от белой зависти не может быть беды

поверить трудно, но у вас жара
и не хватает проливных дождей
и запах там особенный с утра
зимой не нужно запирать дверей

там Рош ха Шана — это новый год
там слах ли говорят на Йом Кипур
и в шалаши ложится спать Суккот
а большее, так это через чур

***

Такое время, что писать нельзя,
Царит чума, а воздух дышит смрадом.
Ни счастья, ни любви уже не надо,
Злым ликом освещается земля.

Она ещё всё дышит, всё живёт,
Но вдохи тяжелее и слабее.
О, где твои дары, Гиперборея?
Но нет, никто не слышит, не придёт.

Я выхожу на улицу, темно.
Февральский дождь стучит по тёмным крышам,
Мой город спит и так спокойно дышит,
Как будто время тёмное ушло.

Он спит, он грезит маем и весной,
О чём-то говорит с самим собой,
Как сумасшедший непонятно и бессвязно,
Он вторит в такт дождю однообразно,
И ждёт весны, как выписки – больной.

Над городом моим тяжёлый дым

Над городом моим – тяжёлый дым,
Отравлен март, чахоточный и едкий.
Играет тролль сознанием моим
Он беспощаден. В этой тесной клетке
Пришедших дней так тошно, тяжело.
Уже дымит небесный крематорий.
Подбито птицы лёгкое крыло,
И страшно повторение истории.
Возникли истуканы из глубин
Сознания, их хоровод ужасен,
Оживший призрак — царь и господин,
И голос о спасении напрасен.
Шестая часть земли поражена
Смертельным, убивающим недугом.
Над городом — зловещая луна,
И клоны прошлого по замкнутому кругу
Кружат по городу, садятся за столы,
Едят и пьют, от этих вакханалий
Небес темнеют светлые столпы,
Кровавым заревом пылают утром дали.
Проснись мой город, воздуха глотком
Напейся, из гипноза вырываясь.
Каким-нибудь далёким синим днём,
Капелью по асфальту растекаясь.

Погибший город

Над головой — блуждающие звёзды,
Снег опускается, как патока к ногам.
Заснуло всё, молчат твои подъезды,
Мой город, ты — погашенный экран.
Темнеет небо, в памяти твоей
Так много слепков из седых камней
По площадям, там пахнет свежей кровью,
Ты помнишь всё, не пересыпал солью
Тех страшных дат, кроваво-черных дней.
Как человек, которому ночлег
Искать, искать дворами этой ночью,
Ответы заменяешь многоточьем,
И снег, как саван, над тобою, белый снег.

Ав, Давидов сон

Сегодня день такой, что говорить
Дозволено крылатыми словами,
Такими лёгкими, что с губ слетают сами,
В двухцветную переплетаясь нить,
Молитву выговаривать псалмами,
Из звёздного ковша по капле пить,
Цедить напевный Ав, Давидов сон
Двоится, множится, как будто в унисон
Плывущим облакам слетают звуки,
Стремятся в синь, где белые фелуки
Стадами лёгкими плывут за горизонт.

Мой собеседник

А это разговор с самим собой,
Мой собеседник, как ты, чем ты дышишь?
Ты пишешь всё или уже не пишешь?
Пришёл июль, и месяц молодой
Спешит за острым ножиком по крышам.
Уже медовым зноем пышет день,
Жужжит жуком и плавится асфальтом.
В жару в башке такая дребедень,
То сдержанным сопрано, то контральто
Поёт, тебе покоя не даёт.
Уймись, угомонись. От чашки чая
Такой нездешний аромат идет,
А ты опять по комнатам летаешь.
Начнёшь беседовать, и оборвёшь слова,
Слух напрягая ловишь неба рокот,
И откровения от чистого листа
Ждёшь, принимая летний дождь за шёпот.

О том, что кто-то в междуречье
Он пишет, пишет день-деньской,
Оттачивая звуком речи
О том, что кто-то в междуречье
Обрёл желанье и покой.
Он пишет вечером и днём,
Он полнит бисером страницы
О том, что может только сниться,
О том, что сбудется потом.
Наступит ночь, она нежна,
Его не отпускает ревность
К пустой странице, белизна,
Её простор, её безбрежность
Ему на милость отдана.
И встанет утро, будет свет,
Пребудет слово и молчанье,
И немота, и наказанье
За сладостный любви предмет.

***

Я не скажу, за что люблю,
Ты можешь не понять.
Твой плащ на вешалке повис,
Промокший от дождя.
Ты пьёшь вино, смеёшься всласть,
Тебе тепло со мной.
И ты не знаешь ничего
Про вечер голубой.
В Варшаве шёл осенний дождь
По синей мостовой.

Всё это было много дней,
Так много дней назад.
Здесь только контур тех теней
И, мой упавший взгляд,
И плащ твой, мокрый от дождя,
И этот жёлтый знак,
Он проявился, как дыра,
В печи сгоревшая звезда.
Дождь. Много лет назад…

***

Когда-нибудь, когда ты станешь прошлым,
В стакане растворишься сладкой крошкой,
В соседнем доме замолчишь окном,
Погашенным, или упавшим наземь
Листом кленовым, или же стеклом,
Осколком о том временном, земном,
Я попрошу тебя меня оставить,
Растаять облаком на небе голубом.

***

Тепло ушло, мы — в мире октябрей.
Здесь воздух густ, а звезды все светлей.
Здесь умирают тени на исходе
Скупого дня, здесь холодно природе,
И жутко дереву в преддверье январей.
Здесь бродят призраки из вечно жарких стран,
Где сладкий запах кипариса прян.
Туда стремятся косяками птицы.
А здесь в глухих квартирах ночью снится,
Что за окном бушует океан.

***

Сегодня горек воздух, ни души
В пространстве синем, дымная завеса
Над городом зависла, не дыши,
Умри до вечера, обугленное место

Болит, не заживает столько дней,
Кровоточит чернеющею раной.
Вдруг ветер вскинет прах Веспасиана,
Мешок из молний, грома и дождей.

Там, где разлит тяжёлый купорос,
Пятном лиловым возникает нечто,
Оно неотвратимо, бесконечно.
Сегодня пост, сегодня время слёз.

Ерушалаим

Я припадаю к каменным стопам,
К гигантским каменным стопам, Ерушалаим.
За это кроткое мгновение отдам,
Так много отдала бы, там где стая
Над городом, где купола горят
В закате вечером, за смешанный со сладкой
Цветочной пылью, запах – аромат
И ночи чёрные, с кошачею повадкой.
Как вырваться из плена твоих чар?
Как позабыть , разбуженные утром
Кривые улочки в дождливом перламутре
И с мараканским говором базар?
А может ты – на всей земле одно
Пятно из бытия, обрывок суши,
Где нам дано не говорить, а слушать
На том единственном, с рождения родном?

рабби Зюся

Из сна тяжёлого, сквозь слёзы, понемногу –
Сюда, где сигаретный дым зернист,
К открытой двери, мокрому порогу.
Где рабби Зюся в воздухе завис,

Он в сторону глядит, над полом плавно,
Походкой шаркающей, тихо, как во сне,
Скользит и что-то шепчет мне о главном,
О самом главном шевелит губами мне.

Как тихо тут. Молчат предметы, двери.
Всё замерло, расселось по углам.
А он о том, что нет ни в чём потери,
Как нету прибыли, и вывернул карман.

Оттуда, с шелухой, коробкой спичек –
Монетки, фантики, какие-то крючки,
Обёртки, семечки, огарки свечек…
«Смотри, скопилось сколько чепухи», –

Сказал и вмиг исчез, верней растаял,
Размыт пятном на крашеной стене.
Вот так всегда. И я не успеваю
Спросить его, что шепчет он во сне.

ежедневный гражданин

Вот в этих странных поворотах
Судьбы прошли года,
Среди сетей, среди гостей,
Как будто бы в сетях.
А между тем, ещё гудят
Под нашим небосводом
Ещё по-прежнему дымят
Заводы в проводах,

Ещё по улицам народ
В красивых иномарках,
Ещё по площадям встаёт
Социализма прах.
И коммунизм ещё живёт
На пожелтевших марках.
Ещё шумит в Москве народ,
Ещё салют гремит.

Так в чём же смысл,
И в чём вся соль?
Вот, миновали годы.
Я здесь пытаюсь написать
Про промежуток дней
Между любовью, где любовь
Жила как часть природы
И этой радугой дугой
Над крышею моей.

Прошло так много лет и зим,
Что изменился, город,
И ежедневный гражданин,
Не тот уж гражданин,
Но чёрный горький шоколад
Всё точно также горек,
И горький кофе в этот день
Не кажется другим..

Катя Айзенштадт