Катя Айзенштадт | «Я пишу для тебя, неизвестный пришелец»…

Об авторе

Родилась и живёт в Москве. С 1992 года была ведущей и директором еврейской программы «Радио Алеф» в России. Впоследствии, при поддержке Израильского посольства и агентства «Сохнут», программа получила статус независимой некоммерческой радиостанции. В 80-х и 90-х годах преподавала иврит, была одним из организаторов союза преподавателей иврита, организовала первый в России еврейский детский фонд «Баним-Банот» и воскресную школу для детей. Работала зам.редактора в газете «Москва-Иерусалим» и в Еврейском агентстве новостей.

***

Подарки уже прожитой зимы –
Последний мокрый снег, минусовая
Ещё температура, но гуляет
По переулкам едкий дух весны.
Вот-вот – проявится на небе острый клин.
Мы жаждем марта, в оспинах мимозы,
А там – как раньше, навернутся слёзы,
Без повода, без видимых причин.
Мы жаждем ожиданья перемен,
Мы жаждем жажды, на сухие губы
Ещё летит снежок, и воет в трубах
Уставший призрак февраля, но перед тем
Как стать капелью, повторяет сон,
Прокручивает ржавую пластинку,
А ты идёшь по мёрзлому суглинку.
Бессмысленному шагу в унисон,
Кукушке в замороженной душе,
Движению по направленью к броду
Перетасовывает снег теней колоду
Машин, домов под снегом, но уже
Слабеет, гибнет прямо на щеке,
И ты вдыхаешь этот горький запах
Последних дней зимы, он весь в заплатах
Следов, совсем один на рубеже –
Пустынный двор, ты сам наедине
С зимой, собой, упавшей темнотою,
Последним мокрым снегом под ногою,
Не удержавшимся в звенящей высоте.

***

Ты думаешь, что я пишу слова.
На самом деле я рисую
Круги на голубой изнанке неба.
Не поцелуй, а пузырьки блаженства
С губ улетают в эту пустоту.
От деревенского разнеженного полдня
Земля скатилась в грохот поездов.
Меня несёт в разноголосый город,
Там буйные железные машины, неон витрин,
Бетонные громилы
Застыли в ожиданье темноты,
Но всё кругом сверкает, как игрушка,
Как заведённый кем-то механизм
Живёт ненастоящей странной жизнью
Вдали от взгляда, где кузнечик спит.

***

Я пишу для тебя, неизвестный пришелец, на ветреный день, опустившийся из сновидений, на нашу планету дождей, соскользнувший на улицу, прямо в бурлящий поток, парашют, растворяя, как сон, среди мокрых дорог. Здравствуй странник-пришелец – тебе этот скомканный лист, испещрённый маршрутом тревог и бессмысленных фраз, привыкай к новой жизни в сто тысяч-единственный раз, привыкай, пока твой парашют над карнизом завис.

Привыкай к суете лабиринтов, что от часу – час, всё быстрее, всё круче, к мельканью минут за стеклом, словно камерой, взглядом фиксируй, чтоб вышел рассказ, фантастически странный о дне под осенним дождём.

***

Выныривая в осень, в жёлтый круг
Кленовых лап из топи виртуала,
Осознаёшь, что жизнь, она не вдруг,
Не в этот жёлтый день осенний стала
Похожа на тупой мультяшный квест.
Крик в голом небе эхом, а окрест
Всё замело листвой, прозрачным светом
Струится полдень мертвенный, и в этом
Дне уходящем выражает год
Почтенье лету, тяжким полнолуньям,
Июльским ливням душным до безумья.
Ты в этот неизбежный переход
Перемещаешься с подхваченными ветром
Зонтами, шляпами, цветочными букетами,
Всем этим хламом летней суеты
В осенний сумрак, где стоят пусты
Ещё не оголившиеся парки,
В молчанье их, в очерченность границ,
Где каждый падающий лист на землю ниц
Есть знак движенья рук священной парки.

***

Над головой — блуждающие звёзды,
Снег валится, как патока к ногам.
Заснуло всё, молчат твои подъезды,
Мой город, ты — погашенный экран.
Темнеет небо, в памяти твоей
Так много слепков из седых камней
По площадям, там пахнет свежей кровью,
Ты помнишь всё, не пересыпал солью
Тех страшных дат, кроваво-черных дней.
Как человек, которому ночлег
Искать, искать дворами этой ночью,
Ответы заменяешь многоточьем,
И снег, как саван, над тобою, белый снег.

***

У вас там жарко, и цветёт миндаль,
Все ждут дождя, а здесь дожди в избытке.
На редкость тёплый выдался февраль.
Подъезды, как промокшие улитки,
Распахивают темноту нутра.
И в этом не по-зимнему бесснежном
Московском дне – такая, брат, хандра…
Как будто кто-то чёрным «Нет надежды»
На этом дне нарисовал с утра,
Исхлёстанном докучливым дождём.
У вас хамсин и пахнет апельсином,
Горячей питой, морем синим-синим
И чем-то, чем обычно пахнет дом.

***

Потом о нём напишут в новостях,
Зима идет к концу, капель по крыше,
Но еще город в ледяных сетях,
И валит, валит снег оттуда, свыше.

А там уже за двадцать, всё цветёт,
Еще неделя – март, и станет жарко,
И этот ежегодный переход
К дурману запахов, зазеленевшим паркам…

Его ты безнадёжно пропустил,
Верней сказать, пропустишь, знаешь, время –
Загадочный всесильный серафим,
Представь себе, почесывая темя,

Немного отмотает календарь,
Всего- то на неполных две недели,
Ты это просто там себе представь,
Что всё, что было — сон на самом деле.

Ты просто в отпуске, а жизнь себе идёт,
Течёт по Алленби, сворачивая влево,
Вот у скамейки пёс кого-то ждёт,
До блок-постов ему какое дело.

До скадов, марш-бросков, сирен ночных,
Госпиталей ему неведом запах.
Он греется на солнце, ждёт своих
И слизывает грязь на мокрых лапах.

Но вот, рванул. Хозяин, где же ты.
……………………………………..
Ты наблюдаешь море синим фоном.
Как будто нету роковой черты,
И ты ответишь мне по телефону.

***

Уж скоро январь, но не выпал, обещанный снег.
Зима посредине , а дерево – в жёлтых обрывках,
Тех, с лета последнего, вдохом удержанных листьях,
На всё это смотрит в пустое окно человек.

Он вынет соломинку, в пальцах затлеет огонь,
Раскурит, затянется, выдохнет облачко дыма.
А там, за окном – облака, словно крейсеры, мимо
Плывут в сизом небе сегодня над тихой Москвой.

Сказать больше нечего. Утром стоит тишина.
Минута, другая стекают, как капли в стакане.
Но что так щемит, что так ранит, разбуженной ранью?
Зачем эта радость, зачем эта сердца тоска?

Зачем вспоминается лето? Как будто вчера:
В квартире ремонт, пахнет клеем и масляной краской,
И дядька маляр, разводящий в кастрюле замазку,
И ты под дождём у подъезда, всю ночь, до утра.

Как странно, что всё это было и было с тобой,
С тобой плыл июль, это ты по Арбатским кварталам
Торопишься вместе с судьбой, не довольствуясь малым.
А в небе летит, кем-то пущенный змей голубой.

***

Ничего, закури восемнадцатую сигарету.
Погасил жёлтый глаз, подуставший под утро фонарь.
По скворечнику два с половиной на пять, по рябому паркету
Отмеряешь дорогу, пространства ночи государь.

Зашагай, заштрихуй, забели эту чёрную немочь,
Этот поздний рассвет разрисуй зашифрованным сном,
Опустившимся сверху на город и мокрую землю,
Вместе с жёлтыми листьями и монотонным дождём.

Пусть на время ушло время солнца и огненной пыли,
Это только на время. Под шорох осенних щедрот
Возвращается что-то такое, что в утренней были
Проливается сладким сиропом из солнечных сот.

Птичий крик прозвучит над тобой не прощальным мотивом,
Этот голос осенний взовьётся, с призывным гудком,
Сочетаясь дуэтом, чернея, над городом, мимо
Городских уплывая застроек, за мокрым стеклом.

Под крещендо сентябрь отыграет индейское лето,
Летним запахом прелым наполнит заплаканность утр.
Это просто сентябрь, просто осень, и слышно, как где-то
Ветер пишет круги и читает стихи наизусть.

ШЕЛЕГ

Так беззащитно в пять утра
Белеет лист, за дверью – темень.
Я одеваюсь, чтоб проверить,
Что бел он, точно снег. Двора,
Как крепость, контуры, хрустит
Наст под ботинком, жёлтым диском
Снег освещается, на близком,
Глаза приблизишь, расстоянии,
Он вправду бел и серебрист.
А слово «снег», его звучанье
Иной приобретает смысл.
Холодный ветер, точно свист
Его вышёптывает: «snow»,
Взметает вихри, рвёт основу,
Разъединяет звук и мысль,
Совсем уходит, жёлтый круг
От фонаря, во тьме , как берег.
И только шёпот снега: «шелег»,
Почти неуловимый звук.

***

Какая-то весна и не весна,
Март кончился, а снег ещё на крышах.
Апрель, но где она, голубизна,
Отпущенная благодатью свыше?

Но жизнь торопится по городу, прошёл
Весенний дождь, и граждане столицы
Раскрыли зонтики, и колокольный звон
Раскручивает радужные спицы.

Давай опять и штопать, и латать
Живые раны, беды и потери.
Мы снова будем верить и гадать,
Входить в распахнутые двери,

Закупим красного и жёлтый ананас,
Возьмём щенка и позовём знакомых,
И пусть беда и смерти – не про нас.
Да будет свет в лесах, полях, промзонах!

***

тебе из дней что не было и нет
из проливных дождей на зелень лета
тот шёлковый поток великолепный
смыл
выбелил
я растворилась в этом
саду дождей
как день единственный в перечисленьи дней
дождливый день
твой изумрудный
знак-талисман гадательный чертёж
руки доверчивой
коричневый пейзаж
кофейной влаги
дрожь
ожившей занавеси
напомнила о том, что где-то дождь
идёт, что расстояния
размыла солнечная влага
а путь дождя – лишь облачная сага
обман серебряный, божественная ложь.

***

Не узнавай меня, в глаза мне не смотри.
Не узнавай меня в листве упавшей,
В той лёгкой тени, за углом пропавшей,
Меня, как не было, на счёте «три»
Я стану запахом, я голос твой – дибук,
То Лолой стану зваться, то Горгоной,
То маршем траурным звучать, то этим звоном,
Который – эхо эха, но не звук.

***

Дожди над городом, уже к концу июль. Сейчас песка б и моря, да под тридцать жары такой, что в пору материться, пот градом, пекло, душно, все равно, мне нравится такое вот кино, да, да кино, где может все случиться. Там где жара, где в мареве плывет фрегат весь в парусах, и запах странный бежит по переулку, из карманов судьба такие вещи достает, такие случаи, такие повороты легко осуществляет, крутит. Что ты!

Тобой так управляет. Колесо баранки вертится. Ты скажешь «пронесло», прикроешь рот ладонью, от зевоты, перенесешься взглядом, где в кювет упал обломок бампера, а след да, да не дым, а только след от дыма, раздавленного пальцами бычка. Навстречу облака, машины мимо проносятся. «А жизнь не коротка», подумаешь, сейчас я это понял. Нет, вспомнил, как на белом с черным пони круг за другим наматывал. Был день воскресный, теплый детского безделья. Случаются такие воскресенья, встречаются как вехи перемен,

немые указатели дороги, отсортированы тобой из всяких многих других летучих призраков, во снах: вокзал, такси, поспешный перетрах, а посредине сна – тот самый пони мотает в белой гриве головой, ты там совсем один и пред тобой – зеленый мир. Щекочет запах ноздри звериный, едкий, все само собой, конечно же исполнится, но после…

Чего? Как по мобильнику с собой сам разговариваешь, задаешь вопрос…Жуешь, живешь, бубнишь себе под нос, укоренился в городском пространстве, словах, привычках, вегетарианстве.

И тут вдруг де жа вю, как перенос из измеренья этого в иное. Там по дорожке пони под тобою бежит трусцою, слышно как звенят, в том мире бубенцы, там Зоосад, там гром гремит над летнею Москвою.

Мужчина, закрываемся, обед.

Но я хотел до Адлера билет. Один билет, мне нужно, очень срочно.

На завтра и сегодня, это точно билетов в этом направленьи нет.

Дождь кончился, но воздух сентября так вяжет рот, все оказалось зря, ты опоздал, пытаешься обратно жизнь прокрутить: коричневые пятна от кофе, слышно музыку, еда какая-то, бутылки, поезда, аэропорты, запах сигарет, ночные шепоты, просроченный билет, июль, велосипеды и трава. Вода по горлышко, ты достаешь едва ногою дна, вокруг – зацветший пруд, смеркается, тебя давно уж ждут на даче, запахи го

ячего варенья, полно народу, завтра день рожденья. Тебя, наверно, в город отвезут.
Нет, все не так, билет здесь ни при чем, не будь себе домашним палачом, но есть трава глубокого безмолвья, она целительна, томительно-горька, растет там, где ночами к изголовью медлительная светлая река приливом подступает, там растет трава, и там есть переход, в том месте есть искомая развилка, чуть вправо – и пути уж не найти, и вот уже другие переулки…

Да, так не долго и с ума сойти.

В каком-нибудь прокуренном кафе, предпочитая аутодафе скорей со смертью, чем с самим собою, он наблюдает Прагу за окном, там дюжий дворник борется с листвою, костел обеденный распространяет звон. Начало века, 19 лет, всего, что будет, и в помине нет. Европа пребывает в безмятежной, всеобщей летаргии: телефон, автомобили и заботы нежной предмет – машинка Зингера, и в том, что он сидит в кафе пустом сейчас, что выйдет в день осенний через час, что повторится вечер с постоянством маниакальным для еврея Франца – ответ, он же вопрос, зараз.

Да где ж ответ? Его, как видишь, нет.

Но я хочу до Адлера билет. Я буду счастлив. Там песок и море.

А вам куда? Быть может в Коктебель? Я, знаете, с приятелем поспорил, что сдам билет легко без потерь. Сегодня, вечером, купейный, восемь сорок, плюс то что вычтут из цены на сборы. Итак, всего две тысячи пятьсот.

На улице шел настоящий ливень, в укрытие метро бежал народ. Да, 2.500 и нет тебя счастливей. А над Москвой набухший, цвета сливы грозою разразился небосвод.