Карина АРУЧЕАН-МУСАЭЛЯН | Строчки на ветру

Строчки на ветру

«Хороший стих — крик души и разума! Это ведь не бытописание, это то, что НАД… это мечта, тоска, стремление к неосуществимому, про которое надо выкрикнуть, прошептать, высказать как тост, пожелание… может, тогда осуществится? Или хотя бы приблизится? В этом человеческом желании что-то САКРАЛЬНОЕ, да ведь и стихи — вещь сакральная! Именно этим стих и хорош».
Карина Аручеан-Мусаэлян (19 мая 1946 — 5 сентября 2021)

В ДОЖДЬ ЧЕРЕЗ СТЕКЛО ОКНА

Отодвигая сырость,
смотрю я, чуть дыша,
как круглым жёлтым сыром
раскинулся ландшафт.
Как купола-тиары
все в золоте монет.
И в мокрых тротуарах —
Сислей и Клод Монэ.
Желтеют стены броско.
И, целый мир тая,
газетные киоски,
как идолы стоят.
Серебряные крыши
сверкают, как фацет.
Намокшие афиши.
Приёмника фальцет.
И мчались дерзко мысли
сквозь свет, густой, как клей.
И солнце в небе висло
и висло на стекле.
С насмешливой улыбкой
глядело на меня,
как золотая рыбка
в аквариуме дня…

ПОЭЗИЯ, ПРОСТИ…

Поэзия, прости!
Любовь, твоя сестрица,
уводит вновь меня
в обжитые сады.
Поэзия, прости!
Никак не раздвоиться!
Поэзия, прости.
Возьму твои лады.
Возьму твои лады —
и губы зарифмую
на белых простынях,
отбросив карандаш.
Величью слов равно
величье поцелуя.
Поэзия, смирись!
Уйди, мой верный страж!
Уйди, мой верный страж —
и я пройду по кромке.
Миг в вечность обращу.
И вечность — в сладкий миг.
Про прошлую любовь,
перечеркнув и скомкав,
скажу, что не моя.
Скажу, что черновик!
Скажу, что черновик —
и вновь зажгутся звёзды.
И пни дадут ростки.
И в шорохе минут
Вспять реки повернут.
Нальются соком гроздья.
Поэзия, прости:
я подданство сменю.
Я подданство сменю.
Смешаю ямб с хореем.
В размер не уложить
ни ночь, ни день, ни жизнь!
Крадётся тихо тьма.
И сумерки сереют.
Рука дрожит в руке.
Анапест, отвяжись!
Поэзия, я вся
в рубцах твоих отметин.
Но смыслу точных слов
я все же предпочту
метафоры любви,
бессвязность междометий,
и верности твоей —
— неверную мечту…

…Любовь моя, прости!
Ты тихо в щёку дышишь.
И сны твои тебя
из рук моих крадут.
На кухне за стеной
царапаются мыши…
Я… зажигаю свет.
И… белый лист беру.

И В ЛУЖИЦЕ С ЗАЦВЕТШЕЮ ВОДОЙ СИНЕЛА ВЫСЬ…

Утратив высь, я землю обрела.
Сложила я усталые крыла.
И долго звезды пели надо мной.
За здравие? Или за упокой?
А по земле стелился синий дым.
Неслышно зрели в темноте плоды.
И соки животворные земли
текли без устали,
без устали текли.
И во дворах плескались поутру
не простыни — а строчки на ветру.
И в лужице с зацветшею водой
синела высь, покинутая мной…

НУ ЗАЧЕМ МНЕ, СКАЖИТЕ, КАРЕТУ…

Мне не надо к крыльцу подавать рысаков.
Улечу без метлы любой!
И не ведьминский посвист, не цокот подков —
— только крылья шумят за спиной!

Ах, как ветер упруг! Ах, как бьёт по лицу!
Ах, как звёзды звенят надо мной!
Ну зачем мне, скажите, карету к крыльцу,
если крылья шумят за спиной?!

Мне не надо даров. Мне тисками почёт.
Не указ мне ни жрец и ни царь.
Я богата, как Бог. Я всесильна, как Чёрт.
И мне сердце любое — алтарь.

Ах, как ветер упруг! Ах, как бьёт по лицу!
Ах, как звёзды звенят надо мной!
Ну зачем мне, скажите, карету к крыльцу,
если крылья шумят за спиной?!

ДЕРЖАСЬ ЗА ПОРУЧНИ НАДЕЖДЫ…

Держась за поручни надежды,
хмелея от вина утрат,
я всё иду не ПО, а МЕЖДУ:
налево — пропасть, справа — сад.

А жизнь, как щедрый виночерпий,
всё наливает мне, шепча:
— За дом! А значит — за кочевье.
За радость! Значит — за печаль.

За память! Значит — за забвенье.
За день! Но значит — и за ночь.
За веру! Значит, за сомненья,
которые уходят прочь.

Поднимем чашу за потери!
Ведь ты становишься мудрее…

— Ведь это значит, я старею!
И тени полнят шумный дом…

— Нальются новым соком почки.
В отточья обратятся точки.
На белый лист прольются строчки.
Так вслед за ДО идет ПОТОМ.

А точка — только знак начала.
Так выпьем в щедрой тишине
за океан и за причалы.
За пепел, тлеющий в огне…

Я ИДУ ПО ЗЕМЛЕ – И ЗЕМЛЯ ПРИНИМАЕТ МОЙ ШАГ…

Я иду по земле — и земля принимает мой шаг.
И трава обтекает упрямые сильные ноги.
И сорока (а может быть, ангел?) летит вдоль дороги.
И русалки (а может быть, утки?) шуршат в камышах.

Вот опасливый гном превратился в смешной мухомор.
Схулиганничал леший, в разлапистый пень обратившись.
Обернусь-ка и я незатейливой серою мышью,
чтобы лучше вписаться в изменчивый вечный узор.

Переменчивость мира приемля, вступаю в игру.
Я пророю ходы — и ручьями подземными стану.
И однажды зимой приоткрыв заржавевшие ставни,
ты увидишь цветущую яблоню вдруг поутру.

Я настигла тебя — ты захочешь коснуться струны.
Схватишь ты карандаш — я тебе не даю удивиться:
это мышь или строчка так быстро бежит по странице.
Но меня дописав, ты постигнешь условья игры.

Ты теперь — камертон, по которому строится звук
тех мелодий и песен, что сыграны будут другими.
Ты отныне вольна изменять и обличье, и имя.
Взмах крыла… Ну смелей! — размыкается будничный круг.

Пусть заносчивый всадник считает, что он направляет коня.
Но бежит прихотливо, неся их обоих, Дорога —
— воплощенная прихоть моя ли, твоя или Бога…
Получили мы мир, растворив в этом мире себя.

ПОЭМА «ДОРОГИ»

Написано в середине 80-х

Мой дом — колдуньи сказочный клубок:
тропинкой обернётся вдруг порог,
дорогой удлинится коридор,
жилищным нормам всем наперекор.

И — по земле покатится клубок,
разматываясь сотнями дорог,
петляя, убегая, а потом
пространство вновь свернётся в точку — Дом.

Мой дом — колдуньи сказочный клубок.
По странному какому-то закону
дорога в дом уводит прочь от дома.
От близких и любимых — к незнакомым
по рельсам, вдаль бегущим от перрона,
струясь вдоль полустанков полусонных.
И дышит мир, как сказочный пирог!

— Погадаю! Погоди! Не совру, ей-Богу!
Позади и впереди — дальняя дорога.
Счастье голову кружит,
не даёт печалиться.
Позади любовь лежит,
впереди любовь лежит,
а дорога всё бежит
и — крестом кончается…

Ведьма смотрит на меня
и бормочет истово.
С блузки сыплется, звеня,
мелкий звон монистовый.
— Эй, красавица, спляши!
Цыган, струны трогай!
…Но мой путь вперёд лежит.
Воля голову кружит.
И дорога всё бежит,
дальняя дорога…

В окне вагона жёлтая звезда
качается сусальною игрушкой.
Затылок ломит жёсткая подушка.
А в тамбуре накурено и душно.
И мне всё это для чего-то нужно.
И встречные грохочут поезда.

Привычный круг привычно разомкнуть —
купить билет на право отступленья,
прощания, прощенья и забвенья,
на право пасть, вернувшись, на колени,
и, вновь смыкая дней тугие звенья,
в твои ладони голову уткнуть.

Пространство странствий вновь сверну в клубок.
Нажму я звонко на дверной звонок.
И, радость возвращенья не тая,
с порога громко крикну: «Это я!»
И — встрепенётся полусонный дом,
задышит и заходит ходуном.
И — из ожившей полуночной тьмы
в ответ услышу: «Здравствуй! Это мы!»

И в комнатах, уставших от затишья,
заплещется весёлый гул дорог,
забьёт родник, и соловей засвищет,
и среди грузных лоз и пьяных вишен
разляжется лукавый Бахус-бог.

И в коридоре, стенами стеснённом,
вдруг разольётся вольный океан.
И не сквозняк, а пряные муссоны
задуют прямо в комнаты с балкона,
тревожа ароматом дальних стран.

Я, как в праздник, столы нерасчётливо-пышно накрою,
обживая опять без меня стосковавшийся дом.
И друзей созову. На любовь своё сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живём?!

Я схитрю — это бард за меня вам споёт, по-московски стесняясь
по-кавказски красивых, из сердца исторгнутых слов.
И — бокалы начнут свой звенящий торжественный танец.
И начнётся застолье, где царствовать будет Любовь.

«Мы станем говорить друг другу комплименты,
ведь это всё любви прекрасные моменты…
Мы будем жить, во всём друг другу потакая…
тем более, что жизнь — короткая такая…»

Короткая! А значит, поспешим
раздвинуть Богом данные пределы.
Посредством книг. И собственной души.
И разума. И стОящего дела.

Объять весь мир, волнуясь и любя.
И в детях, и в друзьях своих продлиться.
И в зеркале увидеть — не себя! —
своих любимых значимые лица.

Мгновений брызги грудь мне холодят.
Но ветер в парусах упругих свищет.
Плывет мой дом, как прочная ладья.
И вечность мерно плещется о днище…

Карина Аручеан-Мусаэлян (19 мая 1946 г. — 5 сентября 2021 г.)