Анна Иделевич | Какой же силой мы с тобой разняты

Какой же силой мы с тобой разняты,
наверно надо от любви отречься,
вплети в венок мой медуницы, мяты,
и до того, как сон успел осечься

вновь постели сухой травы улечься.
Там существует тысячи уловок,
там существует тысячи загадок,
но я молчу и взгляд мой мил и кроток

и кроме взгляда от тебя не надо
ни злых побед, ни горьких поражений,
метнет рука, потом назад воротишь,
мне надо только одолжение,
и ты нисходишь.

***

Посреди кресел,
около лестниц,
там, где твой мир и далек и телесен,
запах витает – непахнущий одеколон
трогает тоже, сердце заносит,
выдержка не француза, швейцарца. Арка,
старый приличный кабак, табак,
рама слепая
окна в мир моих весен.
Да, назови ее мгла.
Свет рассеян и слабо течет,
сон прибывает
и пережить этот день помогает,
руку мою в твоем кулаке крепко сжимает.
Крепко сожми,
крепко сожми,
мне не болит,
это приходит как ветер, и он одарит.
Ветер любви,
если депрессия – хнычь,
но и она мой поход к тебе не затруднит.
Поднимается с каждым днем, как экспонента всего,
что растет по силе всего, что мы говорим.
Накуролесил мне сладких песен,
если мы вместе, когда луна светит,
звезд на примете… Руки возденешь –
целое состояние в млеке.
Их миллионы. Сколько мне надо
стихов заплатить, чтоб луна стала месяц?
Были бы вместе,
были бы в мессе.

Я бы не писала, что давно твоя.
Ты бы повернул меня к себе, обняв.
Был бы с высоты наш город осиян.
Я б сползла, как мантия к твоим ногам.
Из самых маленьких микрочастиц
без роли и спектакля или мизансцен,
и был бы весь ненужный мир убиен,
и сладкий плен, и сладкий плен.

Падал бы белый снег,
скрип бы стоял телег,
это бы не был планшет,
весенних фиалок или мальвы лесной первоцвет, свет.
Бревнами лежали бы жерди длинных слег
меж созвездий соединений точки мест. Мешкает
и не летит снег,
и не видать телег,
нету и спячек медведей, где спит лес.
Теплое медвежье и к нему след
прямо к тебе с небес
без ощущений бездн.
Просто, как будто куснул звезду
забыв о необъятном твоем интеллекте.
Я зову тебя, скорей откликнись
на дрожащем нашем диалекте.
Французский может, это вместо
простого милого напева,
забытое все так старо,
движение времени, морщины на лице, но мельче
ветви. Я с каждым днем твоей любви становлюсь краше,
я зову тебя всегда моя радость,
мы бы побежали, как упряжка псов в Аляске.
Кто нас там заметит?
Кто ухватит?
Уже рушится от полок библиотека,
мешкает млека, мешкает млека.

Был бы месяц молодой и вечно пьян,
ты бы был со мной, и я была твоя.
Был бы небосвод от звезд дыряв, дыряв.
Стук сердец доступный только молоткам,
раздробит на звезды, только удержись.
Я бы не писала ничего взамен,
ты бы целовал меня среди селен,
или поднимал опять с колен, опять с колен.

***

Знаешь, милый, ты, пожалуй, прав,
листья – звуки осени октав,
ветер поднимает край листа.

Облако сморкается в рукав.
Осень на иврите будет «став».
Кем став? Ты пойми ее поди.

Ржавые подтеки на обоях, а в груди
белые снежинки миндали.
Сами, словно облако седое, что летит
и теряет ориентир вдали,
и ныряет в небо. Батискаф
ей давно не нужен, небом став.
Нужна водица дождева. Неадекват.
Коряга, пень в реке трухляв,
от воды и времени черняв,
что омыла ласково река.
Вот в таких непривередливых простоях, Господи,
так болит…
Скверное, людское, и кривое, не суди,
говорит.
Помнишь? Вечер приходил
не спеша,
ты в кровать ложился и дышал.

***

фантастика и в луже след ноги
ступня такая грубого асфальта
а рядом листья грубые легки
примяты в кучу слоями базальта
я замечаю все вокруг себя
я вижу всех и все но не тебя
выпрыгивая из окна больницы
можно увидеть больше целый мир
вот голуби такие мясо с рисом
они для коршунов осенний пир
в припадках буйного воображенья
я в массе сам и лужа и листва
но это глупости им нет значенья
и это глупости одни слова

&

Тебя стихами обнимаем,
плывет туман – аэрозоль.
И каплями преобладает
растений влага, вакуоль.

Примешиваясь к аллергену
моя любовь к тебе плывет.
И облака перецелуя
спадает прямо в сонный рот.

О чем сказать и не посмею…
Солнце взойдет потом.
Не будет ни дождя, ни снега,
только болезни горл.

И розовый плывет, немея,
слон промелькнет потом.
После далекого ночлега,
он не скор, он не скор.

Примешиваясь к галогену
цветов набухших, он сомнет,
что ночью отдохнуть желанно.
Он в карусели без строев.

Так падаю к твоей ноге я.
И мой симптом о том.
Пройдет чуть больше века,
вместе легко, легко.

Анна Иделевич