Георгий Кулишкин | Жменя

Улыбчивой и благодарной памяти нашего тренера Вячеслава Николаевича Жменько

(Бывальщина первая)

В борцовском кругу его зовут Жменей, а мы, гномы, Вячеславом Николаевичем.

За глаза, важничая, Славиком.

Его широкие шишковатые скулы, выпирающие над впалыми щеками, неровно грановиты, словно откованы. Наверное, из-за этих скул он, невысокий и худенький, видится нам, его первенцам, могущественным.

Мы обитаем на антресолях спортивного зала, как бы на втором этаже. Подойдя к дощатому ограждению, можно видеть, как внизу играют в баскет или волейбол, а у стены усердствуют гимнасты. В дальнем от нас углу – помост штангистов, у которого кучкуются любители культуризма.

Есть что-то девчачье в их картинном таскании железа перед зеркалами и разглядывании себя, хотя и помучивает зависть при виде искусно наработанных тел.

– Не завидуйте, – говорит нам, разинувшим рты, Славик. – Это не мускулы, это мясо!

– Чего-чего?! – откликнулся рельефно вылепленный, рослый красавец. Работая на публику – медсестричку, которая, выглянув из травмопункта, стояла у косяка отворённой двери, – он как раз принимал у зеркала выигрышные стойки. – Что ты там промямлил, доходяга?

– Сказал, что ты чемодан с говядиной!

– Замухрышка! Мне тебя обнять – ты пополам переломишься!

– Да? А ты поднимись к нам, на ковре и пообнимаемся!

Качок красиво уронил верхние конечности, которые не улеглись вдоль тела – зависли на отлёт, подпираемые крыльями спинных мышц.

– Нет, ты слыхала, Светик? – искренне недоумевая, поделился с сестричкой. – И это ж он не в первый раз нарывается! – жестом призвал в свидетели своих собратьев по созиданию плоти. – Люди из соображений высокого гуманизма щадят его, не дают осрамиться перед новым поколением!..

– Опять ля-ля! – задиристо и звонко перебил наш тренер.

– Свет, ну посмотри на меня! Я же его двумя пальцами!..

– Ну вот и покажи, как это! Или тебе самому не интересно узнать, какой мощИ в себя накачал? – припрятывая коварство, заманивал Славик. – Я же не драться зову – мирно повозимся, ковёр мягкий, падать не больно…

– Ну, чур, потом не плакаться, сам напросился! – объявил качок, с ленцою сходя с помоста.

Когда он, отдуваясь широкой грудью после пятнадцати ступеней, рядом со Светой и впереди всех своих вошёл к нам и приблизился к забияке Славику… У меня вдруг пересохло во рту – таким явным представилось наше поражение и так глубоко проник в душу ужас неотвратимого позора, втройне обидного из-за того, что бесчестие ожидает и тренера, и самоё нашу борьбу, которая, конечно же, сильнее. Но только выходящий от нас на её защиту не в той весовой категории. Совсем, совсем не в той!

С улыбкой, показавшейся натянутой, Славик сбросил спортивный костюм и остался в борцовском трико, великоватом на него и подчеркнувшем щуплость. Не худобу даже, а вот именно худосочность, некую очевидную в сравнении с противником немощь. Это настолько бросалось в глаза, что смутило даже качка – безобидного, в принципе, парнягу, чуть-чуть тщеславного, немного показушника, но в общем-то…

– Ладно! – всплеснул он примирительно ручищами. – Я тебя больше вдвое. Пободаться с кем из ваших тяжей – да, а так оно нечестно.

– Ну, с тяжем! – откликнулся Славик ершисто. – С тяжем как раз и было бы нечестно – сильно бы обидел. А я – чуть-чуть.

Он храбрился и немного переигрывал. Он набивался на вовсе не обязательную схватку, поражение в которой грозило ему потерей лица.

– Ах, Моська, знать, она сильна!.. – фыркнул чужак, а Славик, оставив разговоры, дотянулся до его статной шеи и, зазывая бороться, поддёрнул пришлого на себя.

Культурист без особого рвения неторопливо сгрёб нашего тренера в охапку.

Славик настолько потерялся в его лапищах, что мне захотелось закрыть глаза, а лучше бы сбежать от неминуемого бесчестия. Не очень-то усердствуя, с некоторой щадящей оглядкой качок стал подламывать Славика под себя. Перевитые мускулами его руки походили на удава, который вознамерился удушить беззащитного человека. Наша, мальчишеская половина зрителей задавленно примолкла – будто бы каждый был там, с попавшим в страшную давильню учителем.

– Медведь! – прокряхтел едва различимый в тяжких объятьях Славик. – Медведь! – отсипели остатки вытесненного из него воздуха.

Но вот, откуда ни возьмись, из изобильного мускулатурой комка выпростался бледный локоть, нацеленный остриём в лицо силача.

Названный медведем с неудовольствием заворчал и ослабил захват. Потом, обозлённый, он увернулся от колючего локтя и подался вперёд, желая стиснуть плотнее. Но Славик стал пятиться, всё убыстряя отступающие шажки. И вдруг, когда чужак почти уже гнался за ним, молниеносно крутнулся, подсаживаясь, и вытолкнул набегавшего качка бёдрами вверх, а руками его шею и руку рванул книзу. Это было то самое «бёдрышко», которое мы начинали разучивать. Показалось, что вовсе не наш тренер, едва различимый в лапищах противника, а сам по себе верзила подскочил, перепрыгивая Славика, а верхней своей частью укладываясь под него. Ноги великана, описав в воздухе внушительную дугу, впечатались в маты со звуком выбивалки, ударившей по ковру.

Секунду, в течение которой опрокинутый приходил в себя, Славик использовал на то, чтобы впиться, присосаться к нему захватом. И, сработав ногами, улечься под правильным прямым углом к телу качка.

Верзила кинулся выворачиваться, накатывая на Славика, но тот знал, зачем укладывался точнёхонько поперёк его возможных движений – перекатиться в эту сторону у качка не было никакой возможности. Тогда изо всех своих силищ пришлый крутанулся в обратную сторону и, пожалуй, перевернул бы нашего тренера, подмяв его под себя, если бы тот, уперевшись головой в ковёр и балансируя повисшими в воздухе ногами, всё же не удержал его, приговаривая сквозь стиснутые зубы:

– Врёшь, не уйдёшь!

Отчаянно стремясь разорвать мёртвую хватку, в которую угодил, культурист мог делать только то же самое – выворачиваться вправо или влево. И он перевинчивался туда

и обратно, постепенно теряя силы, и, наконец, смирившись, пал на лопатки.

Мы, пацанва, выдохнули с облегчением и расслабили свои плечишки, спины, ноги, челюсти – всё, что до крайней степени было напряжено в нас, мысленно боровшихся вместе с учителем.

– Один – ноль! – небрежно, будто не сделал ничего особенного, объявил Славик, вставая. – Вы поняли? – растолковывал нам, пока чужак неуклюже поднимался с ковра. – Вызываешь на себя – чтобы ты у него как подножка, чтобы ты только помог, а он бы, как сам разогнался, так сам бы и улетел!

Пристыженный качок, считая, наверное, свой первый неуспех нелепой случайностью, очертя голову снова ринулся на издевательски скалящегося заморыша, и снова был пойман так же подсевшим под него нашим тренером. Только теперь Славик завладел лишь его рукой и так хлестанул сытым телом пришельца о ковёр, что сотряслась вся надстройка.

На этот раз Славик не дожимал. После броска он остался припавшим на колено и, вставая, пропел для нас часто повторяемую им строчку из песни:

«Орлята учатся летать!»

Пришелец намотал на ус, что набрасываться – себе дороже. Но что в таком случае делать, куда прикладывать свои могучие силы? И он вцепился в тонкие запястья тщедушного пересмешника, стискивая их что есть мочи.

С подковыристой веселинкой на лице Славик несколько раз показал, вращая руку в сторону большого пальца качка, что ему ничего не стоит освободиться. Повторял это для нас – показывая глазами, на что обращать внимание.

– ПосмОтрите, что с ним будет через пару минут! – сказал нам, относясь уже к противнику как к чучелу, на котором отрабатывают приёмы. – Никогда не делайте ненужных усилий! Ненужных и долгих! Смотрите – тужится, как на унитазе. Ничего не делает и тужится. А надо всё в себе расслаблять. Всё, что можно – расслаблять. Сила должна быть взрывной. Мгновенной и точно направленной!

Потолкавшись ещё немного и по каким-то известным одному ему признакам определив состояние качка, Славик высвободил из стремительно слабеющих тисков свои запястья и отдал их, только немного выше. Качок хотел было поймать их снова, но руки у него не поднимались. Славик, дразня, опустил свои ниже. Оставалось каких-то пять сантиметров, но и этот ничтожный подъём был не под силу задубевшим рукам пришельца.

Паника и неверие в происходящее изобразились на ставшем вдруг жалким его лице. Руки с такими красивыми, такими внушительными мускулами отнялись. Они не слушались, они были чужими. Хуже того – они были мёртвыми. Не имея и малейшего представления, что такое возможно – с ним! – он с перепуганным вопросом, почти с мольбой обратил взгляд к нашему тренеру.

– Это кислородное голодание, – пояснил Славик. – Не дрейфь, скоро попустит. Слишком мясистую мышцУ раскормил. Так-то она ого-го, а видишь – ни на что не годится. Разве что Светланке пыль в глаза пускать… Да, Светик? – и подмигнул донжуански.

Потрясённая сестричка смотрела покорёнными, послушными, как у загипнотизированной, глазами. Но как же мы, мальчишки, смотрели тогда на него! Это

было признание. Полнейшее, окончательное, – такое, которое случается однажды и на всю жизнь.

Никто уже больше – никто и никогда – не сможет мне доказать, что борьба, моя родная классика не победоноснее любого из известных человечеству единоборств. Нет, разумом я буду сознавать, что это наверное – и даже наверняка – не так. Но душу столь впечатлённую однажды… её не переубедить.

А гости снизу с одинаковым у всех битым видом подались вслед за отпробовавшим борцовского ковра к выходу. Некоторые, впрочем, замешкались у ступеней, и один спросил:

– Слава, а нам приёмчики покажешь?..

О нашем тренере, которого уже нет с нами, и которого мы с ребятами проведываем дважды в год

(Бывальщина вторая)

Когда Славик укатил на соревнования, – а он сам вовсю ещё боролся, – подменять его остался Дрысь, закадычный Жменин побратим и сачок, каких свет не видывал.

Его изломанное левое ухо, своевременно подбинтованное к голове, было приплюснуто к волосам и походило на отбитую перед готовкой во фритюре мякоть кальмара. Правое, которое не озаботились вовремя прижать обмоткой, торчало любопытствующим локатором. Похожей любознательностью светился и его правый глаз, отличаясь от хитровато прижмуренного левого.

Ленивый до чрезвычайности, он, развалясь на запасных матах, сонно покрикивал, командуя нашей разминкой, разбивая для работы в парах. Но вот, позвав нас передохнуть, он неожиданно оживился. Сел по-турецки на мягком своём возвышении и спросил:

– Хотите, расскажу, как Жменя заработал мастера спорта?

Ещё бы мы не хотели!

– Чтобы войти в тему, откроем секрет. Но только чтоб тихо: вы ничего не знаете! Папа Карло, наш тренер, Жменю не принял в секцию. Славке уже исполнилось шестнадцать, а чахлый, синий какой-то. Он и сейчас не очень, чтобы очень, но по сравнению с собой тогдашним – силач Бамбула. Папа Карло глянул и говорит: «Под северной трибуной в шашки играют, тебе туда». Славик – я борьбой хотел… Папа Карло заводится с одного касания. «Ковёр мне засорять?! – кричит. – В шашки, я сказал!» Славка в коридорчик вышел – и как расплачется. Мы вместе пришли, меня взяли, а его… И тут Папа Карло отбывает месяца на три на сборы. Я Славке бегом информацию, он является, и подменщик – а он не знал, что Карло отказался, – Славика принимает. И вот три месяца мы отзанимались – первенство города. И Жменя возьми его и выиграй!

Возвращается Папа Карло. Глянул – «А этот что здесь делает?!» Подменщик – «Так он город выиграл!» Карле крыть нечем – «Город?.. Ну, пусть болтается!..» И такое же отношение – и год проходит, и второй, и третий – «пусть болтается!» И едем мы на первенство республики. Я в секундантах, на подхвате, а Жменя в команде. И там уже, когда приехали, узнаём, что Днепр выставил Пецу Двинутого, чемпиона мира. Эх, Карло быстренько хлопца, на которого имел виды, вычёркивает из этой категории и – давай гоняй вес, в нижнюю пойдёшь. А Жменю – тебе, мол, всё равно, где проигрывать, – записывает в категорию, где Пеца…

Задетые такой несправедливостью, мы поёжились, как на морозце, а Дрысь сделал паузу, оглядев нас хитрым глазом.

– Теперь – Пеца. Дружбан наш – и Жменин, и мой. Отакого росточка, что ввысь, что вширь – одинаковый и – хулиганистое, гоношистое, настырное!.. Знает полтора приёма – корявое бедро и в партере дохленький накат. Ещё в партере у него одно зверское забегание – потом расскажу. На ковёр выходит и начинает с правой и с левой дёргать тебя за шею. И дёргает так – с ударчиком. Вроде и дёрнул, а в общем-то дал по шее. И силища – ну просто звериная! Ты шарахаешься из стороны в сторону, ничего сделать не можешь. А этот подёргает, подёргает – и в глазки заглянет. Не мутные – дальше дёргает. Пока не помутнеют. А потом или корявое бёдрышко, или – дёрг двумя руками на себя. Ты – плюх на четвереньки. Этот, как зверюка, прыг на тебя, руку выхватывает, в шею тебе локоть между позвонков и давай с захваченной рукой забегать по кругу. Болища невыносимая – сам скорей укладываешься на лопатки, только бы не эта боль!

*****

Дрысь так уже увлечён тем, что рассказывает, что делается яснее ясного: не схватки, не спортивные успехи – ему дороги здесь эти вот истории и ещё возможность повторять их перед теми, кто слушает беззаветно.

– И вот Двинутый – никакой он ещё не чемпион – устраивает с неразлучным своим кентухой, Лёхой-тяжем, побоище на танцах. Милиция – они и милиции трендюлей. Милиция вызывает наряд – человек десять на грузовом ГАЗоне. Все гуртом кое-как их поскручивали, руки сзади наручниками, везут. В кузове везут на таких скамейках. Пеца в одном переднем углу кузова, Лёха в другом. На перекрёстке притормаживают – Пеца – как катапульта его подбросила – перелетает через борт, внизу – точно на ноги и – удирать.

Эти, которые наряд, по кабине тарабанят – «Сто-ой!!!» Остановились, они все из кузова – за Двинутым. А Лёха спокойненько слез и сделал ноги в другую сторону!

Дрысь с таким удовольствием говорит о лихости своих героев, что у него делается вкусно во рту. Звучным хлебком прибрав и проглотив слюнки, он продолжает:

– Ну, сбежать сбежали, встретились в своём месте, а что делать с наручниками? Браслеты, пока они удирали, не то, что кожу попродавливали – кости ломают. Тяж чуть не плачет – ничего не хочу, пойду сдаваться! Пеца: « Руки пристёгнуты – я тебя зубами загрызу!» Надумали к знакомому пацану в гараж. Там точило. Покамест браслеты перетачивали, руки до мяса, до костей ободрали и сожгли. Но милиция всё одно находит – что там искать, их весь город как облупленных. И Пецу, чтобы не загубить спортсмена, – в армию, в спортроту. А он там в первый же день сержанта – по роже. И его – в рядовую часть.

*****

Подкатив глаза, Дрысь снова лакомится набежавшими слюнками.

– В части. Охраняют они с таким же рядовым склад. Ходят один мимо одного туда и обратно. И Пеца говорит: «У нас до пересменки ещё час с лишком. Айда к Таньке! Самогончика хряпнем, а то и Таньку приговорим…» Этот – не, давай пересменки дождёмся и тогда уже – к Таньке. Пеца орёт: «В гробу я всё это видел!» Хватает автомат за дуло и швырь его в кусты. Выбросил – и к Таньке. Напарник свой автомат под камешек припрятал и – с ним. Пришла смена – где караул? Тревога! Всю часть на ноги – искать. К утру находят их у Таньки тёпленькими.

Дрысь держит паузу, обводит нас любознательным, потом хитрющим глазом.

– Суд. У этого, который напарник, спрашивают – как было? «Он мне предложил – я отказался. Тогда он автомат выбросил и ушёл». А вы? – говорят. «А я не выбрасывал, я под камешек спрятал». Спрашивают у Двинутого. «Не знаю. На меня находит, что угодно могу сотворить. Если он так рассказывает – значит, так и было». Суд выносит решение. Пецу как ненормального комиссовать, а того, который сознательно – в штрафбат.

Взамен морали Дрысь скраивает глумливую физию и с аппетитом сглатывает.

– Но вы ещё не знаете, что перед армией Двинутый женился. На такой же хулиганке из их же компании. Красавица – глаз не отвести. На голову Пецы выше, светленькая, глазки, фигурка!.. Двинутый – сколько он там прослужил? И – дома. А дома ему и докладывают. Что с одним как бы она сама встречалась, а второй, начальник цеха, вроде как бы вынудил. Да-а…

– И встречают ночью Пеца с Лёхой-тяжем в подъезде того, с которым она сама. Пеца ему – я, мол, понимаю, что ты не при чём. Но пойми и меня. В городе каждая собака

знает – как жить, если не отплачу? Вот пассатижи, давай я вырву тебе четыре передних зуба, и – квиты. Тот – куда деваться – вырывай.

*****

С начальником цеха – вопросец посерьёзней. Нашли пацана с собственной моторкой и который у него работает. И заставили, чтобы тот подбил начальника на рыбалку и привёз на такой-то островок. Тот причаливает – эти двое встречают. Нализались, ожидаючи!.. Лёха хватает цепуру, которой лодку на стоянке замком пристёгивают, ножищей упёрся и ка-ак рванёт! Выдрал с мясом. Потом продевает цепь в кольцо, которое для замка, – петля. Удавку эту начальнику цеха на шею и ведут его вешать. Этот, который привёз, – вы что, кричит, идиоты?! Мы так не договаривались! Пеца ему – заткнись, а то и тебя повесим!

– А там такие сосенки чахленькие – еле-еле сук нашли подходящий. Перекинули через него хвост цепи и оттуда вдвоём подтягивают. А пьянючие!.. Сук треськ – они шлёп на задницы. И цепь уронили. Начальник цеха, недолго думая, ка-ак учешет по берегу! За ним цепь волоком, сзади два страшилища бегут, а он – «Помогите! – орёт. – Спасите!» Кто-то на моторке подрулил – выхватили.

– И вот привозит Пеца в Днепр «золото» Европы. Ему городские власти на радостях – мотоцикл, «Яву». Тоже додумались! Оно ж дороги в жизни никому не уступало! Ну и влетел под КрАЗ, переломал себе кости. Лежит в больнице. А организм зверячий, чуть только покой – давай набирать запасы. Тренер пришёл проведать – ё-моё! В нём сто с гаком килограммов! А через два месяца чемпионат мира. Двинутый – Анатольевич, – орёт, – сгоню! «Что ты сгонишь?! Сорок кило?! Да такой перепад веса только женщины выдерживают в период беременности! Тебе не то что бороться – сам по себе издохнешь!»

Пеца – нет, – кричит, – сгоню! И золото возьму, вы меня знаете!

– И согнал. И на чемпионат поехал. А там ему попадается в финале точно такой же хлыстун, как он. Один в один! Пеца его по шее, а он – Пецу. Пеца его, он – Пецу! У Двинутого пена из пасти. И так страшный, как Квазимодо, а тут – сатана сатаной. Эх, ка-ак дёргает он хлыстуна двумя руками к себе! Тот еле устоял, назад качнулся – Двинутый его вдогонку ка-ак толканёт! Тот падает и круть на живот. А Пеца прыг котярой, руку его хвать, локотище в позвонки и – по кругу, по кругу! Чуть голову не отвинтил за своё золото!

– И вот с этим Двинутым бороться на УкрАине нашему Жмене. Да ещё и не в своём весе! А там как – там поставили весы на верхушку категории и взвешивают, главное, чтобы не больше. Ну, у Жмени меньше, о чём переживать! Но найдись тренерок такой один въедливый. Оно ж на глаз видно, что Жменя не отсюда. «А взвесьте-ка, – говорит, – вы его по-настоящему!» Взвесили. Ёханый-переёханый! Чуть не ведро воды надо в себя запузырить! Жменя пил, пил, – приходит. Ровно кило ещё не хватает. Он уже точно стаканами отмерил – выдул. Приходит – краше в гроб кладут. Стал на весы – тютелька в тютельку. А тренерок, который въедливый – часы сними! Жменя понять не может – что? Часы! Часы, говорит, сними! Снял – двадцать граммов не хватает. Он воды в рот набрал и на весы. А тот – проглоти! У Жмени, вижу, не эта вода в него, а та, которая в нём – оттуда. Как проглотил – никто не знает. С весов я его уже под руки ловил.

– Первый день боремся – выигрываем. На второй опять вес напиваем, с Пецей жребий пока не сводит – выигрываем. На третий день таких промываний на человека нападает «швыдка Настя». Несёт, как после ведёрной клизмы! Взвесились – Славка мухой в туалет. И на горшке посидел, и в «ригу» съездил. Пустой остался, промытый весь, как стёклышко. И так ему жрать захотелось – хоть вой. Два дня с этими нипиваниями на хавку смотреть не мог, талонов собралась целая пачка. И он уже в столовке душеньку отвёл! Заполировал тремя порцайками оливьешки. Да-а…

– И вот финал. Я в углу. А мы со Славкой искали, на чём бы Двинутого подловить, и смотрим – подходит «вертушка-вонючка». Но только надо его раздраконить с самого начала, пока ещё силы свежие. Вывести из себя. И Жменя – руки подают перед схваткой, а Жменя: «Парашют прихватил?» Тот – чего-о? «Чтобы не больно падать!» И Двинутый сходу его по шее, по шее, по шее, по… И тут Жменя круть ему «вонючку»!

Увлечённый Дрысь спрыгивает на пол, изображает вертушку.

– Один балл! Пеца взбеленился – Славик отступать. Тот гонится, гонится, гонится, а Жменя ему бац «кочергу»! – ещё раз показал вживе, как это было. – Два балла!

– Как Жменя добегал от него до перерыва – не знаю. Я, в углу стоя, и то чуть не пропал. Минута передыху. Три балла выигрываем. Но пять минут ещё держаться. Пять минут! Пеца – зверь зверем. Жменя в его лапах – как мышь у кота. Вправо-влево, вправо-влево! У меня уже муть в глазах, а он стоит. Двинутый рвёт его на себя, толкает, опять рвёт. Жменя, смотрю, бледнючий! Ёлки, думаю, ему подступило ото, шо сожрал! И он, вижу – уп, уп! Позывы! Еле держится! А этот его – туда-сюда, туда-сюда! Да-а… – тянет Дрысь в полном потрясении.

– В конце концов сбивает нашего с ног. Балл отыгрывает. Но балл – ладно, тут другое! Тут Жменя на живот падает, и вижу – из него выскакивает на ковёр зелёная горошина из оливьешки. Он хап её ртом, — изобразил Дрысь, — шито-крыто. И сразу руку под себя – не дать Двинутому, не то – копец! Пеца поддёргивает его вверх, проныривает руками в поясе. Тянет на «накат» — Жменя руку в упор. Пеца к руке – Жменя её под себя. Пеца на «накат» – рука в упоре. К руке – то же самое. Раза три кидался туда-обратно. И здесь ему кричат: «Пеца, время!» Секунды остаются! И что же этот гад удумал? Проныривает руками в поясе и там – оно ж не видно! – хвать Жменю за коки!

– За я… – потрясённо уточняет кто-то из нашей братии.

– За «ты», за «ты» самое!.. Жменя после говорил –боль такая – глаза на лоб полезли! А крикнуть не могу. Рот – открою – и стругану на ковёр всё, что сожрал. Покраснел за секунду – не покраснел, сизый стал! И я в углу тоже не знаю, какой. И тут – гонг. Гонг! Чемпион! ЧЕМ-ПИ-ОН!

У Дрыся вытянулась вверх шея, разного настроя глаза одинаково посуровели. Похоже было на то, что он слышит гимн и глядит на плывущее вверх знамя. Это легко угадывалось, мы чувствовали ровно то же.

– Вот так, – снова смежил он хитрый глаз. – Вот так становятся мастерами спорта! А вы думали – как?

*****

Заветные минуты отдыха. Вернувшийся Славик усаживается на скамью, придвинутую к ковру, на котором, как многоликий выводок, в тесный-претесный комок сплачиваемся мы. За место под его рукой, которую он нет-нет, а и опускает на чью-нибудь голову, соперничают все, но всех отчаяннее мы, безотцовщина.

Счастливчики замирают под ненароком тронувшей их ладонью. А угодившие на задворки ударяются в нарочитое баловство, напрашиваясь на «лычку», отпущенную его рукой. Самого неугомонного из баловней Славик подманивает к себе. Цаплей ступая через товарищей, тот подбирается, радостно склоняет голову. Сухой и длинный палец тренера взводится, как пружина, и расколотым орехом звучит щелчок. Почёсывая под общее ржание стриженую черепушку, проказник озаряется счастьем награждённого и спрашивает, правда ли, что Вячеслав Николаевич был схвачен за…

– Именно! – хохочет Славик. – За я-сные очи!

– И как же вы выстояли?

– А я не выстаивал. Я тихо отъезжал из сознанки. И думал только, что вот не вышло доказать Папе Карло. Не вышло… А оно взяло и – вышло.

– Так вы – чемпион мира?

– Откуда? С чего ты взял?

– Но вы же победили чемпиона мира!

– Да. Но на чемпионате республики. Нет, чемпион – Пеца. Пеца Двинутый. И ещё не раз станет чемпионом. А у меня нет данных. Не было и нет. Такая вот штука…

*****

Ни один тренер тогдашней необъятной нашей страны не выпестует стольких мастеров, чемпионов и новых тренеров, как он.

А я… И я не стану чемпионом – у меня тоже не окажется данных. Но ни в армии, ни в колонии, когда один на один, я не спасую ни перед кем.

Ещё, благодаря Вячеславу Николаевичу, я не буду курить.

А ещё… Когда выпадает пригладить вихры внука, я вспоминаю руку тренера на моей макушке.

Георгий КУЛИШКИН

Фотоиллюстрации из архива автора.