«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
В нем жила достоевщина. У каждого человека есть подполье в душе. Венедикт с юности обожал играть с темными силами, выпуская их порезвиться на воле. Людям, которые подходили к нему слишком близко, было нелегко. Спасала только дистанция. А человеку, который эту дистанцию нарушал, не позавидуешь. Тут включались разрушительные могучие силы. Опрометчивые становились объектами почти издевательских экспериментов. Что говорить, жизнь Ерофеева — это непрерывное, разрушительное действо, которое он напряженно режиссировал.
Так однажды у Венички произошла стычка с писателем Лимоновым. Во время одного сабантуя Эдуард вызвал Ерофеева на лестницу разобраться. Разобиделся на его ядовитое замечание. Лимонов спросил, читал ли он его книги. А Венедикт, не мудрствуя лукаво, ответил: «Нет… Мне блевать нельзя. Врач запретил». Хорошо, что все закончилось без мордобоя.
Интерес Венедикта к знакомым всегда оказывался своекорыстным. Ему нужен был соучастник игрища. Если актеры отказывались играть по предложенным правилам, он становился беспощадным.
Теперь любят рассказывать, что перед Ерофеевым все трепетали. Но это было далеко не так… В лицо ему многие с наслаждением говорили, мол, «Москва — Петушки» — груда отвратительных нечистот. Поэма антихристианская и оскорбительная. Часто незнакомые собутыльники относились к нему как к шуту гороховому. Мол, написал всего один гениальный опус. А что дальше? Выдохся?
Только когда он уже лежал на одре смертельной болезни, изданный и переизданный в десятках стран, многоголосо восхваленный, вокруг него ходили друзья «последнего разлива», кликушески повторяя «ах, гениальный».
Во всем и всегда Ерофеев стремился к абсолютной свободе. Чем бы она для него не грозила. Ради нее он бросил МГУ, работал грузчиком продовольственного магазина, подсобником каменщика, истопником-качегаром, дежурным отделения милиции, приемщиком винной посуды, бурильщиком в геологической партии, стрелком военизированной охраны, библиотекарем, коллектором в геофизической экспедиции, заведующим цементным складом на строительстве трассы «Москва — Пекин». Самой длинной, однако, оказалась служба в системе связи, десять лет отработал монтажником кабельных линий. Единственным же занятием, которое пришлось ему по душе, это должность лаборанта паразитологической экспедиции по борьбе с кровососущим окрыленным гнусом.
Писать, по свидетельству матери, начал с пяти лет. Первым заслуживающим внимания считаются «записки психопата», начатые в 17-летнем возрасте. Осенью 1969 года он добрался, наконец, до уникальной манеры письма и зимой 1970 года, по собственному выражению, нахрапом создал «Москва — Петушки».
Весной 1985 года появилась трагедия в пяти актах «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора». Начавшаяся летом этого же года болезнь, рак горла, помешала осуществлению замысла других двух трагедий.
Написал он до обидного мало. Но создав свою поэму, он «поселил» в нашей литературе вечный русский тип — пьяницу-интеллигента, у которого «мало ли от чего могут руки дрожать. От любви к Отечеству, например».
А чаще всего у Венедикта руки дрожали совсем от другого.
…«Опять подступила тошнота…
— Херес есть?
— Хереса нет.
— Интересно. Вымя есть, а хересу нет!
И меня оставили. Я, чтобы не очень тошнило, принялся рассматривать люстру над головой…
Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая, если она сейчас сорвется и упадет кому-нибудь на голову, будет страшно больно…Тяжелая мысль. Да нет, почему же тяжелая?.. Если ты, положим, пьешь херес, если ты уже похмелился — не такая уж тяжелая эта мысль… Но если ты сидишь с перепою и еще не успел опохмелиться, а хересу не дают, и тут тебе еще на голову люстра — вот это уже тяжело…»
Спору нет, он сам себя разрушал. Он так и считал, что жизнь — саморазрушение, самосгорание. Это жестокая цена свободы. В быте он был так же свободен, как и в писании. Он ясно видел границу, через которую переступал, когда другие в оторопи останавливались.
Наверное даже по своей природе Венедикт был человеком бездомным. Его раздражала пошлость ритуалов, автоматизм обыденности. Для него настоящая игра начиналась именно со сметания машинальных, изо дня в день привычных поступков.
Когда Венечка ударно трудился грузчиком, общежитие его располагалось возле Красной Пресни. Так вот все работяги стали с подачи Ерофеева сочинять стихи и писать эссе. Веня их просто заразил своим неподдельным, сокровенным интересом к литературе. Грузчики ломали автоматизм привычного ритуала: работа — портвейн — бабы. Девушкам и бухлу они вдруг предпочли творчество. Веня лично составил рукописную «Антологию рабочего общежития». В годы перестройки она была издана.
Как большинство одаренных людей, он до конца своих дней не утратил детской непосредственности. Как-то попросил свою последнюю любовь покатать его на санках в Абрамцево. Попросил заговорщицки: «Только когда стемнеет. А то как-то неловко».
Ерофеев всегда мечтал жить за городом, вдали от омертвляющих душу ритуалов мегаполиса. «Хоть в каком-нибудь самом маленьком домике, на берегу самой ничтожной речки». Осенью 88-го, уже после второй тяжелейшей операции, ему наконец представилась такая возможность.
На природе он преобразился. Пилил и колол дрова. Совершал дальние походы в лес за грибами. Собирал цветы и с большим вкусом составлял букеты. По всем правилам сельской науки топил печку.
В Москву из села выбирался только в случае крайней необходимости. Только за пенсией. Государство сначала ему выплачивало 50 рублей, а потом 26 рублей по случаю перевода его со второй группы инвалидности на третью. В медицинской справке так и написали: «Может заниматься канцелярско-конторской работой».
Увы, к этому времени Венедикт уже и к этой работе был мало годен. Сказывалось употребление коктейлей, подобных «Сучьему потроху»:
«Пиво жигулевское — 100 г.
Шампунь «Садко — богатый гость» — 30 г.
Резоль для очистки волос от перхоти — 70 г.
Клей БФ — 15 г.
Тормозная жидкость — 30 г.
Дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых — 30 г.»
Этот коктейль, конечно, пародийный и… гибельный. Но нечто подобное Ерофеев в годы молодости безбоязненно принимал на грудь.
…Умирал он страшно. Только сильные наркотики могли на время снять мучительную боль.
По воспоминанию мемуариста, за день до смерти в палату к Вене пришла перевозбужденная жена, Галина. Рассказывала какую она с Ерофеевым прожила ужасную жизнь. Вдруг яростно запела из «Вальпургиевой ночи»:
«Этот день победы
Порохом пропах!
Это счастье с беленою на устах.
Это радость с пятаками на глазах…»
Галину умоляли — потише. Веня, хотя и в бессознательном состоянии, но может услышать. Галина же то надрывно хохотала, то во весь голос рыдала.
…Однажды Венедикта спросили, откуда у него такое диковинное имя.
«Брата моего покойного отца так звали, — ответил, усмехнувшись, Ерофеев. — Он с похмелюги вместо вина шарахнул денатурата. Понятно, скончался. Вот меня в его честь и назвали».
Артур Кангин
Источник