Игорь Фунт | Не исключено, это последняя моя запись…

Записки вятского лоха. Октябрь, 2017

Киммерия

Томным рдяным вечером лета 1924-го тридцатилетний юбиляр Георгий Шенгели, к тому моменту — вновь назначенный председатель Всероссийского союза поэтов — читал стихи:

…Когда приезжаю в седой Севастополь,
Седой от маслин, от ветров и камней,
Я плачу, завидя плавучий акрополь
На ветреном рейде среди батарей.
Я знаю, что здесь по стопам Гумилёва
Морскою походкой пройдёт мой катрен, —
Но что же мне делать, коль снова и снова
Я слышу серебряный голос сирен?

Он искренне любил «конквистадора» Гумилёва… Правда, был недоступно чванлив, по замечанию художницы-примитивистки Н. Габричевской. Но не суть…

Его тут же просят прочесть свежие стихи памяти Гумилёва. Георгий Аркадьевич стесняется: «Это ведь ненапечатанное — может многим не понравиться», — «Тем более… — настаивает публика: — Здесь цензуры нет!»

Шенгели читает хорошее стихотворение, где повествуется о том, что приговор поэту писали «накокаиненные бляди». …Но что же им до того, когда им светит «вершковый лоб Максима».

— А позвольте спросить: чей это лоб имеется в виду? — скрипяще-срывающимся голосом спрашивает Белый.

— Лоб Алексея Максимовича Пешкова, — хладнокровно отвечает Шенгели.

— Как?! В твоём доме, Макс, так говорят о русском писателе?! — возопил Белый, обращаясь к Волошину: — Нет, я этого не допущу!!

— Но Вы можете жить в обществе, где писателей расстреливают! — бесстрастно парирует Шенгели.

Белый, от злости покрасневший, бегом срывается с вышки: «Я здесь не могу ни минуты, ни минуты оставаться!» — Жена Волошина — Мария Степановна — застаёт его внизу истерически швыряющим в раскрытый чемодан книги с пачками бумаг. После длительных увещеваний успокаивает фонтаном кипящего Белого.

Российские поэты и художники — народ весьма неуживчивый, — истолковывал Волошин «накокаиненный» инцидент. С каждым нужно побеседовать, надо умело дирижировать ими. Однако держались все в волошинском Доме поэтов «очень сплочённой, одной компанией». — И это спасало от бурь и стрессов.

10 долларов

Однажды супермагнат Генри Форд, путешествуя по Флориде, увидел на шоссе девушку, пытавшуюся исправить свою шикарную машину — Кадиллак.

Форд остановился, вышел из тачки и спросил у автомученицы:

— Что-нибудь испортилось?

— Да, — ответила та, — но, к сожалению, я не знаю, что именно.

Форд заглянул в мотор и что-то там повернул.

— А ну-ка, попробуйте теперь.

— Владелица включила стартёр, и машина завелась.

— Я очень вам благодарна! — обрадованно воскликнул она. — Пожалуйста, возьмите десять долларов за помощь.

— Это излишне! — улыбнулся Форд. — Я достаточно неплохо устроен, спасибо.

— Ах так?… — удивилась мадам. — Простите, ради бога. Я ошиблась. Всему виной ваш форд. Я подумала: если человек ездит на форде, ему бы не помешало десять баксов.

Orchids from Kirk Douglas

Каждый раз, когда голливудского киноактёра Кирка Дугласа извещали о необходимости уплатить штраф за нарушение их, американских, ПДД — правил езды (а погонять с ветерком он любил!), — он посылал полисмену, зафиксировавшему номер его тачки, букет орхидей.

Друзья были удивлены и потребовали, чтобы Дуглас объяснил, что это значит: «What the hell is that mean, bro?!»

— Как вы понимаете, — отвечал Дуглас, коп эти цветы себе не оставит. Он подарит их какой-нибудь женщине. Ну, а та, получив столь шикарный букет, конечно же, согласится провести с полицейским вечер. И этот банкет обойдётся копу значительно дороже, чем мне — штраф. Таким образом, я буду отмщён… И удовлетворён. Ведь ещё никому не удавалось обхитрить меня.

Стипёха

«А где тут канцлер Меркель?» — спрашивает придирчивый комментатор под карикатурой о «вечном» Путине. Отвечаю.

Если стипёха у простого европейского аспиранта 1300 евро (у студента чуть меньше тыщи). А зарплата начинающего специалиста 2500 евро — с неизменной тенденцией к повышению. То нехай этот канцлер, да и все ихние канцлеры вместе взятые сидят там ещё столько же, сколько Меркель.

Вопрос

«А теперь, — обращается прокурор к подозреваемому эскимосу, — прошу вас объяснить, что вы делали в ночь с 11 сентября на 3 апреля?»

Лектер

Гость долго рассматривал меню вагона-ресторана в поезде.

Затем раздражённо вернул его кельнеру:

— Здесь меня ничего не интересует, — сказал он. — Принесите мне лучше списки пассажиров.

— Хорошо, господин Лектер, — ответил кельнер Ганнибалу.

Бальзак-скупердяй

Оноре де Бальзак так и не разбогател. Хотя неистово жаждал этого всю жизнь.

Коммерция не удалась. Издательства постоянно подводили, не платили. Ему приходилось крайне экономить. Становясь всё скупее и скупее… И мелочней.

Например, когда он путешествовал по Австрии, недостаточное знание языка всё время приводило его к конфликтам с местными.

Так, владельцы дилижансов часто оставались недовольны им: писатель давал денег намного меньше ожидаемого.

В конце концов, он нашёл выход из положения.

Когда нужно было рассчитываться, Бальзак совал в руку извозчика серебряную монету, — пристально следя за выражением лица последнего.

Затем клал вторую, третью, четвёртую. Пока возница не расплывался в дурацкой улыбке.

Тут же забрав 2 монеты, Бальзак уходил уверенный, что заплатил именно столько, сколько требовалось. Но не суть…

Однажды утром к нему примчал портной.

[Достоевский в то время перевёл уже «Евгению Гранде». И вот-вот должны были посыпаться гонорары из России. Тем более что и французские издательства как-то странно тянули с выплатами. Но это ненадолго, думалось ему. Богатство — оно рядом. Скоро — сегодня-завтра!]

Портной громко, нетерпеливо постучал колотушкой.

— Что вам нужно? — неприветливо спросил Бальзак, с трудом разомкнув глаза и неохотно открыв дверь.

— Принёс вам счёт, — ответил тот.

Немного не в себе от вчерашнего, хозяин брезгливо махнул рукой зашедшему:

— Будьте добры отворить моё бюро.

Портной, обрадованный возможностью получить наконец-то долг, поспешил исполнить:

— Тут ничего нет! — тут же воскликнул в раздражении.

— А теперь этот ящик, — величественно приказал Бальзак, строя из себя барина.

— Он пуст.

— А тот, который ниже? — настаивал писатель, ёрзая на диване.

— Тоже пуст!

— Ну, тогда следующий, — нервически.

— И в нём ничего нет.

— Тогда будьте любезны нажать пружину, которая виднеется слева. Найдите там потайной ящик, — с величественным придыханием.

— Но нет здесь никаких денег! — возопил портной: — Только какие-то бумажки, чёрт возьми!

— Прекрасно!! — заключил Бальзак. — Это всё отчёты моих кредиторов. Которые ожидают с неменьшим нетерпением. Рекомендую сейчас же положить туда и ваш счёт. Чтобы очередь не занял вдруг кто-нибудь другой.

Коллекционер

Газпромовский олигарх показывает известному критику свою картинную галерею:

— Вот Рубенс, Гойа, Ренуар. Вот Сезанн, Пикассо, Дали. Только оригиналы!

Критик внимательно приглядывается к коллекции:

— Странно, — говорит он, — все вещи подписаны Марией Дондулевской.

— Я человек прозорливый, — отвечает хозяин дома. — Поэтому на всякий случай все ценности переписал на жену.

Светоч наук

На торжественном заседании, посвящённом открытию университета, знаменитый немецкий естествоиспытатель, философ и дарвинист Эрнст Геккель сидел рядом с кюре.

После обеда святой отец потянулся за сигарой.

Геккель вежливо хотел дать ему огня. Но сделал это неловко, и спичка в руках у кюре погасла.

— Смотрите, — сказал тот желчно, — светоч науки погас!

Геккель кивнул:

— Неудивительно, падре: в руках у церкви…

Два Вольфганга

Когда юный Моцарт в семилетнем возрасте давал полновесные «взрослые» концерты во Франкфурте-на-Майне, к нему — в антрактных кулисах — как-то подошёл неказистый мальчик лет четырнадцати.

— Как замечательно ты играешь! Мне никогда так не научиться.

— Отчего же? Ты ведь совсем большой. Попробуй, а если не получится, начни писать ноты: это так просто!

— Да я пишу, блин… стихи, — застеснялся пацан.

— Это ведь тоже очень интересно. Писать хорошие стихи, вероятно, ещё труднее, чем сочинять музыку.

— Отчего же, совсем легко. Ты попробуй…

— Обязательно! — крикнул Моцарт и побежал на сцену — к огромному чёрному фортепьяно с подставкой на сиденье.

Собеседником Вольфганга Моцарта был Вольфганг Гёте. Всемирно, — к сожалению, трагически, — прославившийся лишь через 10 лет после того разговора. После волны прокатившихся в Европе жутких подражательных самоубийств вслед за гётевскими «Страданиями юного Вертера».

…Доктор Фауст — неизъяснимыми словом, неразличимыми взору моцартовскими секвенциями — уже бродил, шурша сандалиями, в голове. Шумя бушующим, не видящим пока выхода вулканом. Терпеливо ждущим своего часу.

Сухой закон

Известный американский художник Норманн Роквелл остановился проездом в маленьком городке. Происходило это ещё во времена сухого закона.

Поэтому Роквелл шёпотом спросил у портье отеля:

— Не скажете ли, любезный, где бы я мог достать стаканчик виски?

— Вы видите вон ту церковь по левой стороне? — наклонился портье к клиенту.

— В церкви продаётся виски? — удивился художник.

— Нет, это единственный дом в городе, где вы не достанете алкоголь.

Клевета

Известнейшая немецкая певица-сопрано Вильгельмина Шрёдер-Девриент (1804—1860), ученица Джузеппе Моцатти и Джулио Радикки, — блиставшая на сценах Берлина, Парижа, Лондона и Петербурга, — разговорилась как-то в поезде со случайной попутчицей.

Когда речь зашла о театральных новостях, ничего не подозревающая попутчица внезапно разразилась гневной тирадой по адресу Девриент:

— Она слишком стара для тех ролей, которые исполняет. Она совершенно безголосая… И притом это ужасно толстая фигура! Я считаю, что с Девриент пора покончить.

— А вы какого мнения? — тут же обратилась она за поддержкой к незнакомому человеку, сидевшему рядом с ней.

— Это серьёзный вопрос, сударыня, — учтиво ответил тот: — И потому мне кажется, что к обсуждению его следовало бы привлечь госпожу Девриент, — указав собственно на певицу.

На мгновение дама растерянно замолкла. В следующую же секунду начала пылко извиняться:

— Вы не должны сердиться на меня, госпожа Девриент! Меня ввела в заблуждение статья в Дрезденской вечерней газете. Рецензент Шмидер, который так оклеветал вас, должно быть, ужаснейшая сволочь. Мало того, просто негодяй! Если когда-нибудь случится встретиться с ним, я непременно повторю то же самое. И привлеку его к ответственности за клевету.

— Вам не придётся лишний раз утруждать себя, — сказала, улыбнувшись, певица: — Господин Шмидер — рецензент Дрезденской вечерней газеты — сидит рядом с вами.

Рузвельт

В ходе предвыборной кампании кандидат республиканской партии Теодор Рузвельт объезжал маленькие захолустья, выступая с пламенными речами. В одном затерявшемся в прериях городке какой-то слушатель всё время прерывал его криками: «Я демократ!! Я демократ!»

— Не можете ли вы мне ответить, почему вы демократ? — не выдержал наконец будущий 26-й президент US.

— Мой дед был демократом, мой отец был демократом, вот и я демократ.

— Ну хорошо… а если бы ваш дед был ослом и ваш отец был ослом. Кем были бы вы?

— Я был бы республиканцем!

У меня нету чувства юмора

В 1860 годах Марк Твен вёл насыщенную «подёнщину» на газетном поприще. Писал для нескольких изданий, редакторствовал.

Вообще же, он стал одним из зачинателей «онлайн» общения с публикой. Так как успевал быстро, в режиме «каментов» отвечать респондентам в утреннем выпуске. Что крайне поднимало тираж газеты, да и пиарило, конечно, самого автора. (Само собой, не обходилось без завистников.) Ночевать приходилось прямо в прокуренной редакции: у типографии с утра выстраивались страждущие.

Однажды под вечер в «Sacramento Union» почтарь закинул коробку с очередными письмами. Их было немного — штук пять. [Почта приходила 2 раза в день.]

Три редактор сразу отбросил — со слёзными просьбами помочь с деньгами: «Мне бы кто помог», — прохрипел Твен, выпуская трубкой дым.

Оставив два.

Одно — анонимное. В нём было только одно слово: «Свинья!».

Во втором — безумно графоманское, ужасающее по безграмотности стихотворение. Которое называлось «Почему я жив?»

В свежем выпуске был напечатан следующий comment:

— Я часто получаю письма без подписи. Вчера же — впервые пришла подпись без письма! И это странно. Также прислано стихотворение «Почему я жив?» Отвечаю: «Потому что вы не принесли эти стихи в редакцию лично! И да… у меня абсолютно нету чувства юмора». Ваш Марк Твен.

Мой милый папочка

Как известно, Ференц Лист был тестем почти одногодку Рихарду Вагнеру. С которым сблизился в начале 1850-х гг. на почве создания новаторского Союза «веймарцев». В противовес более академичным «лейпцигцам» (Шуман, Мендельсон, Брамс). Что-то наподобие российских «карамзинистов» и «шишковистов» — прогнившей, по мнению оппонентов, державинско-крыловской «Беседы» и продвинуто-модного юморного «Арзамаса» начала XIX века.

Будучи прогрессивным философом, Вагнер, соответствуя веянию времён, был ещё и немалым шутником.

Посему один из ведущих музыкальных мотивов во втором акте «Валькирии» он полностью сплагиатил из листовского «Фауста».

Когда на одном из званых вечеров Лист исполнял своего «Фауста» и дошёл до этого места в партитуре, к фортепьяно приблизился Вагнер и честно, но скабрезно ухмыляясь, признался:

— Мой милый папочка, именно этот мотив я и слямзил у вас.

Добродушный Лист, который абсолютно без зависти относился к необычайным успехам своего зятя, ответил:

— Это замечательно, сынок. По крайней мере, люди смогут его лучше расслышать.

Театр

Осень. Дождь. Провинциальный театр. Драма.

По ходу пьесы актёр должен броситься со скалы в реку. Которая подразумевается в глубине сцены. [Сделана специальная яма с матрацем.]

В последнюю секунду видит, что внизу матраца нету. Забыли положить алкаши-работяги.

Прыгает на голые доски! Раздаётся страшный грохот.

Мгновенно очухавшись-сориентировавшись, невзирая на жуткую боль, громко, не без патетики, восклицает:

— Уф-ф-ф… Река-то уже замёрзла.

По страницам журнала «Mutter Erde», или Отрубленная голова

Доказано, гильотинируемый человек не сразу прекращает жить. Его мозг продолжает соображать, мускулы — двигаться. Пока, наконец, кровообращение совсем не остановится, и он не умрёт окончательно.

Издание «Mutter Erde» приводит несколько случаев такой смерти из средних веков.

Так, император Священной Римской империи и король Германии Людвиг Баварский (династия Виттельсбахов) в 1336 году приговорил к смертной казни Дица фон Шаунбурга вместе с четырьмя его ландскнехтами. За то, что они восстали против власти, нарушив спокойствие страны.

Когда смертников привели к эшафоту, Диц фон Шаунбург нижайше просил Властителя поставить всех обречённых в ряд — на расстоянии 8 шагов друг от друга. [Он высчитал возможное физическое усилие лишённой мозга плоти!]

Затем начать с него — отрубить голову. По окончании чего он поднимется и пробежит мимо своих ландскнехтов. И те, мимо которых он успеет пробежать, — пусть будут высочайше помилованы.

Король, смеясь, пообещал ему всё исполнить. Принимая эту выходку за полоумную шутку сбрендившего со страху приговорённого. В полной уверенности, что человек без головы ну никак не может двигаться!

Диц фон Шаунбург выстроил подручных по порядку, в линию, — одного за другим. Более приближённых и любимых рядом с собой — на всякий непредвиденный случай. Сам же встал во главе строя. Опустился на колени, ожидая топора.

Когда голова была отрублена, он быстро вскочил на ноги и, пробежав мимо всех своих ландскнехтов, замертво грохнулся оземь.

Восхищённый король, как и обещал, всех помиловал.

Не исключено, фон Шаунбург знал о подобном же случае с одним средневековым полководцем. Который также спас верных товарищей, пробежав мимо с отрубленной головой.

Был ещё случай…

1528 г. Родштадт. Одного монаха-проповедника приговорили сначала к отрублению головы. А затем к сожжению его тела на костре. В ответ, — в своё оправдание, — он пообещал после смерти дать какое-нибудь веское доказательство невиновности.

И действительно, после того как монаха обезглавили, он плашмя упал на землю, пролежав так минуты 3 без движения. Затем вдруг перевернулся на спину — и медленно положил правую ногу на левую, скрестив руки на груди. Больше не шевельнулся.

Труп его уже побоялись предать сожжению.

Тэффи

Питерский ресторан «Вена» для Куприна — изящного формовщика слов и знатока словопластики, к тому же мощно воссевшего на литературный трон после возгремевшего на всю Империю «Поединка», — был чем-то вроде штаба фронта. Только немного с другим смысловым наполнением. Там он привечал гостей, объявлял деловые встречи, там заключал с издателем контракты.

И хотя в то время неуёмную до новшеств богему стали переманивать новомодные рестораны-«Квисисаны» с недорогими механическими буфетами, Александр Иваныч «Вене» никогда не изменял. Половые там всегда были при купринском гешефте, кухня — при пополняющихся заказах. И только винный склад — в состоянии непрекращающейся войны! Нужное вино быстро кончалось (Куприн неизменно гурманничал), и половые с ног сбивались в поисках спиртного по соседним дружественным питейным подвалам. «Ах, в «Вене» множество закусок и вина, вторая родина она для Куприна…» — ходила эпиграмма.

Художник из созвездия Большого Максима, бывало, раздражавший «дурацкой» переменчивостью взглядов самого Горького, Куприн — центр столичного бомонда, неуёмный кутила, повеса и, в своём роде, некий по-фаустовски лицемерный шут. Точнее даже, некрасовский «косой плут», учитывая его инородчество. Шалманом нагоняющий вкруг себя волну прихлебателей, цыган с гитарами, шампанским и опереточных принцесс-певичек: щекотливых девок на выданье.

Не терпящий пререканий и укоров от непьющих друзей типа нелюдя-Ценского, непримиримый и беспощадный к недругам, — Куприн сразу лез с неугодными в драку, потчуя оплеухами и целясь прямо по «физиогномии», как говаривал в свою бытность упомянутый Некрасов. Но не суть…

Вообще-то Куприн, по движению судьбы и звёзд (и конечно, моему воображению), непременно должен был сойтись с сатириконовкой Тэффи, часто посещавшей «Вену» со своим главредом Аверченко.

Куприн как бы и сошёлся с ней, но…

Быстро понял, что ежели они сблизятся больше, ей придётся сильным образом повлиять на его беспробудное пьянство, — и тогда он перестанет быть Куприным. Но если она не исправит его в лучшую сторону — они всё равно расстанутся: с её-то высокомерной эстетикой англицизма. Посему остались просто друзьями. И в России, и далее в загранке…

Я уверен, что сама Теффи, всей своей сутью, — и творческой, и женской, — предназначена была судьбой для Чехова: извечного её вдохновителя-учителя. Да тоже звёзды не сошлись… Да и сводник из меня никакой.

Звонок

— Это господин директор цирка?

— Да.

— Хочу предложить вам сенсационный аттракцион.

— Гх-м… Извините, я знаю все сенсационные аттракционы.

— Но мой исключительный: я глотаю саблю длиною в метр!

— Кхе-е-х… Теперь все глотают сабли длиною в метр, молодой человек. Начиная с «Х-фактора», кончая шоу-«Голос».

— Да, но мой собственный рост — 80 сантиметров.

Грипп

Вчера сделал бесплатную прививку от гриппа. Сегодня утром в новостях слышу: типа кто-то там умер от этих уколов. Тут же поплохело: зашумело в голове, поднялась температура, тело покрылось какой-то сыпью, ногу схватила судорога… Захотелось незамедлительно прилечь, возможно, навсегда. Не исключено, это последняя моя запись.