Илья Абель | Самодостаточный американский гений

Книга Кеннета Славенски (Kenneth Slavenski. J.D. SALINGER: A LIFE RAISED HICH), добросовестного исследователя творчества Джерома Дэвида Сэлинжера в оригинальной версии вышла в 2010 году. На русском языке в отличном переводе текст ее опубликован несколькими годами спустя – Кеннет Славенски. Дж. Д. Сэлинджер. Человек, идущий через рожь. Перев. с англ. А. Дорошевича, Д. Карельского. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. (Азбука-классика, Non-fiction).

Пять сотен страниц убористого до невероятия шрифта читаются с неизменным интересом, поскольку книга информативна, увлекательна и достоверна.

Очевидно, что это не первая, как и не последняя, наверное, биография классика американской, мировой литературы.

Однако, у нее есть, как можно убедиться уже с авторского вступления к ней, что подход Кеннета Славенски заведомо отличается от того, что, чаще всего, писали о Сэлинджере биографы, интервьюеры и репортеры газет и журналов в Новом Свете, как и в Старом Свете.

Во-первых, в начале нынешнего века автор книги создал и потом семь лет, до смерти писателя, администрировал сайт, посвященный его жизни и творчеству.

Во-вторых, книга есть свод проверенных, подтвержденных документально (Сэлинджером, редакторами, юристами, с ним сотрудничавшими на протяжении десятилетий – переписка с писателем, свидетельства о нем без скандальности и дешевой сенсационности.)

В-третьих, Славенски написал не просто биографию, а биографию литературную, показывая, как реальные обстоятельства жизни писателя по фамилии Сэлинджер продолжались, развивались, проявлялись в его рассказах, повестях и романе «Над пропастью во ржи».

То есть, перед нами честно и тщательно выполненный труд о Джероме Сэлинджере, написанный с пиететом, ответственно и доброжелательно. Заметим, что в книге нет никакой идеализации личности писателя, некритичного, сугубо восхищенного восприятия его произведений.

Это честная и умная книга, по сути своей – сугубо американская, где главное отдано внешне только фактам и фактам, но в подтексте очевидно уважение к личности и книгам Сэлинджера.

Кеннет Славенски спокойно, почти эпически в меру объема биографии описывает автора книг, которые повлияли на судьбу разных людей, описывает перипетии его не слишком счастливой, если не считать литературных занятий жизни. Во всем описании есть так, мера, нет крайностей при рассказе о некоторой эксцентричности при взгляде со стороны в поведении легендарного автора.

Книга есть замечательный, достойный рассказ о том, каким он был с рождения и до ухода из жизни – гений, который слился со словом до растворения в нем и подчинения слову всего себя без остатка.

Когда в начале 2010 года прошла информация о смерти Сэлинджера на 91-м году, она удивила – как, он еще был с нами все это время. Казалось, что писателя уже давно не было среди живых, что связано было и с его осознанным затворничеством, тем, что десятилетиями он не выпускал новые произведения, практически закрыв свое общение с миром, находя радость в одиночестве в собственном доме в Корнише, в американской глубинке.

Его отец, выходец из российской империи, сделала себе в Америке блестящую в финансовом отношении карьеру, продавая некошерную продукцию – ветчину. Он старался уйти от веры и традиций своих родителей, так что про вероисповедание Сэлинджера-сына говорить в первые десятилетия его жизни достаточно сложно. Не в пример, второй половине его земного бытия, когда он стал ревностным неофитом дзен-буддизма, что повлияло бесповоротно и на его будни, на его творчество.

Славенски описывает не слишком примечательные годы учения писателя в военном учебном заведении, командировку в Европу на скотобойни, встречу с еврейской семьей, в которой он тогда квартировал (после окончания войны Сэлинджер специально поехал в Вену, чтобы найти ту семью, но не смог этого сделать – все ее члены, как и другие евреи в городе, в стране, в Европе – погибли в концлагере.) Еврейская тема так или иначе на раннем этапе литературной карьеры нашла отражение в рассказах Сэлинджера, который в годы учения испытывал некоторый дискомфорт из-за нелицеприятного отношения других к его происхождению, что для него, человека тонко чувствующего, замкнутого и в чем-то аутиста являлось дополнительным и явно неприятным испытанием.

Речь идет и о том, как он начал писать для журнала в годы пребывания в университете на актерском и литературном семинаре. Отношения с профессором Бернеттом сохранялись в том или ином виде на протяжении многих лет, проходя через периоды приятия и неприязни. Как бы там ни было, именно Бернетт по-настоящему открыл талант Сэлинджера и опубликовал первые его произведения. Из чего не следует, что тот печатал все, что присылал ему молодой и самонадеянный по натуре писатель. Нередко рассказы возвращались или просто не печатались вовсе. Но и тогда, когда Сэлинджер стал всемирно известен, Бернетт не раз предлагал ему что-то прислать для публикации. Но чем дальше, тем однозначнее уже писатель отвечал на такие обращения отказом.

Лейтмотивом через всю биографию, написанную подлинным знатоком и ценителем его творчества писателя, проходит тема удивительных взаимоотношений Сэлинджера с матерью. Она безоговорочно любила сына, второго ребенка в семье после дочери Дорис, верила в его успех, в его талант, всегда поддерживала своего любимца в его поисках себя, отстаивала позицию сыну перед мужем, который не принимал занятий сына, не понимал их по разным причинам.

Не складывалась у писателя и личная жизнь. Чем дальше, тем больше.

Вслед за Уной О’Нил, дочерью известного драматурга, он отправился в Голливуд, мечтая поправить финансовое положение, чтобы соответствовать запросам девушки, привыкшей к другому уровню жизни, чем это было знакомо Сэлинджеру. При том, что дела его отца в бизнесе шли все лучше и лучше, семья жила в дорогой квартире в элитном квартале Нью-Йорка, что все равно не давало писателю полного ощущения свободы, поскольку ему важнее было рассчитывать на самого себя, доказав близким и себе, что литературные занятия его не блажь, а признание. (Потом он стал воспринимать их уже как служение Всевышнему, как слияние с высшим до пророчества и самоотречения.)

Двояким образом его сотрудничество с Голливудом потерпело сокрушительный крах. По одному из его рассказов, дополнив его слащавыми диалогами и упростив интригу, сняли фильм, вызывавший у Сэлинджера душевную боль. После того, как его роман «Над пропастью во ржи» получил полное и повсеместное признание и в США, и в Европе, продюсеры предлагали снять фильм по книге, получая в очередной раз отказ. Писатель не принял предложение великого Лоуренса Оливье сделать по его прозе радиоспектакль, поскольку ему не хотелось уже никакой славы, то есть, того, что было вокруг книг. Его интересовали только сами тексты. И он буквально изводил редакторов и издательства, запрещая печатать на обложках книг свою фотографию, строго, до разрыва отношений и судебного разбирательства, следил, чтобы издания его произведений по композиции, по подаче – вплоть до цвета и шрифта на обложке – соответствовали тому, что ему кажется правильным. Но это было потом, во время посещения Голливуда Сэлинджер пережил и личную драму, которая оставила след в его душе надолго, возможно, навсегда.

Та, которую он любил искренно и сильно, Уна О’Нил, неожиданно для него, как и для многих, увлеклась Чарли Чаплиным, вышла за него замуж, родила в браке с ним детей, прожив десятки лет в любви и согласии.

После разрыва с Уной у Сэлинджера были случайные встречи с девушками, три послевоенных брака – недолгий первый, продолжительный второй с рождением сына и дочери, и завершающий третий, неожиданный для посторонних, но столь понятный для тех, кто принимал писателя таким, каким он был – интровертом, затворником, в чем-то – чудаком и не от мира сего, классиком, ранимым, в чем-то наивным и прямолинейным человеком.

Ему суждено было выжить после месяцев жесточайших боев во Франции и в Германии при открытии Второго фронта в конце Второй мировой войны. Участие в военных действиях, несомненно, также оставило в его сознании отпечаток, что выразилось не только в том, что в дальнейшем появились его рассказы о буднях войны, непатриотичные, лишенные пропагандистской ажитации, жесткие и правдивые, как память о тех, с кем он служил и кто погибал на его глазах, кто бился с фашистами в неимоверных условиях как погодных, так и чисто тактических.

После войны он не возвратился к литературному творчеству, поскольку даже в палатке между боевыми действиями, печатал рассказы на любимой машинке, чтобы потом отослать их в Америку. Сэлинджер продолжил то, чем занимался до войны. Но это уже не был паренек, мечтавший о славе и удаче ради их самих. Он все заметнее относился к писательству, как к служению, свидетельством чему стал роман «Над пропастью во ржи».

Кеннет Славенски описывает, как после смерти писателя в интернете стали появляться ролики читателей романа, герои которых говорили, как много значил для них Холден Колфилд. И в этом раскрывалась чистая правда взаимодействия литературы на читателей, ответного отклика их на прочитанное.

Потом Сэлинджер задумал сагу про семейство Глассов. И по-своему закончил ее «Шестнадцатым днем Хэпворта 1924 года», после чего замолчал до последних дней своего земного существования.

Он бережно относился ко всему, что связано с его произведениями. Тогда, когда стали появляться книги и статьи, в которых цитировались его письма, писатель просил конфидентов уничтожить их, что и было исполнено. Он тщательно оберегал частную жизнь семьи, сторонился любой публичности, считая ее ненужной тратой времени и сил. Ему все ближе становилось одиночество, самостоятельное отстранение от всего, кроме бункера, пристройки в доме, где он занимался исключительно литературными делами.

Чем заметнее Сэлинджер сторонился общения с окружающим миром, тем настойчивее, демонстративнее, циничнее и развязнее журналисты пытались выведать хоть что-то о нем ради публикаций в газетах и журналах, чем доставляли писателю непоправимый психологический урон.

Вышла даже книга, продолжавшая как бы его великий роман. Ему пришлось в судебном порядке доказывать, что образ главного героя «Над пропастью во ржи» есть объект авторского права, и потому не может без разрешения писателя использоваться кем-то другим. Понятно, что такого разрешения никто не получал, кроме журнала «Нью-Йоркер», с которым у Сэлинджера заключен был договор на первое представление написанного им, и нескольких издательств – в США и в Великобритании. И при всем том, с журналом и с издательствами он нередко доходил до конфликта, если ему казалось, что его прозу издают не так, как ему кажется наиболее приемлемым образом (надо сказать, что с ростом популярности Сэлинджера нередко появлялись издания его рассказов и повестей, как и романа не в том виде, как ему хотелось. За такой педантичностью отношения к тому, как тексты писателя приходили к читателю кроется не манерность прославленного автора, а именно пиетет перед написанным словом, тем, как оно должно быть воспроизведено в книгах и в журнальных публикациях).

Подводя итог, можно однозначно сказать, что в литературном отношении Сэлинджер оказался, без сомнения, счастливым человеком, поскольку ему суждено было пережить заслуженную славу, увидеть свои тексты напечатанными и востребованными читателями.

При том, что нельзя сказать, с другой стороны, что Сэлинджеру везло вне его литературных поисков и трудов.

В конце концов, одиночестве, на которое он обрек себя по собственной воле, воспринималось и как странность, и как некая аномалия поведения, чем оно, наверное, и являлось на самом деле.

Но следуя за интонацией биографического повествования Кеннета Славински, не стоит судить другого по законам большинства. Сэлинджер прожил почти столетие, практически двадцатый век и начало двадцать первого века в соответствии с внутренней установкой, с преданностью призванию, с ощущением миссии, которая на него возложена свыше, что требует отречения от суетного и внешнего, будь то благополучие и финансовая состоятельность. Он все более уверялся в правильности избранного им отношения к литературе в личном воплощении ее, последовательно развивая позицию некоммерческого бытования книг в обществе (хотя не отказывался от переиздания произведений, им написанных, но ровным счетом для того, чтобы имелась возможность посвятить себя только писательству и поддерживать семью, создать членам ее достойные условия существования.)

Понятно, что соприкосновения с биографией человека такого склада, как Джером Дэвид Сэлинджер, может показаться исключительным по непохожести его судьбы на то, что мы знаем про американских писателей хотя бы прошлого века (вместе с тем, какие-то точки соприкосновения с жизнью других литераторов в биографии Сэлинджера есть, чего, например, стоят его неоднозначная дружеская привязанность к Хемингуэю). Однако, во всех обстоятельствах, везде и всегда Сэлинджер оставался только самим собой, одиноким и самодостаточным по призванию человеком, который писал, как считал нужным и никак иначе, трудно шел на компромиссы, если вообще шел на них ради публикации написанных им произведений, жил в контексте того, что установил для себя сам, чему подчинил время, силы, волю, чему посвятил десятки лет достойного литературного присутствия в культуре США и Европы, как минимум, что было его радостью, крестом, испытанием, верой и заслугой.

Именно обо всем этом замечательно, без прикрас и преувеличений рассказал американский исследователь его творчества – Кеннет Славинский в совершенно великолепной по всем статьям книге «Дж. Д. Сэлинджер. Человек, идущий через рожь». Несомненно, что по своим достоинствам она может рассматриваться как образец литературной биографии конкретно Сэлинджера, как и произведения такого востребованного всегда и ныне жанра сейчас, уже в иных исторических реалиях, возможностях получения материала и работы с ним.

Илья Абель