Илья Абель | Драматическая идиллия по Горькому

Полная авторская версия

Камерный в своем реализме, идущий за текстом автора спектакль «Чудаки», перенесенный на Малую сцену театра Маяковского, показывает не совсем ожидаемого Горького, писателя четких характеристик и конкретных выводов.

Однако, прежде, чем перейти к разговору о постановке Юрия Иоффе, следует напомнить несколько фактов, которые имеют прямое отношение и к самой пьесе, и к тому, как она прозвучала театре Маяковского.

Пьеса «Чудаки» – заключительная часть триптиха, сложившегося в творчестве Горького в годы поле революции 1905 года в России и в предощущении мирового катаклизма, каким стала Первая мировая война.

Наряду с «Чудаками» написаны были такие известные вещи, как «Последние» и «Васса Железнова», которые, по мнению исследователей творчества Горького, свидетельствуют о том, что герои их не осознают нерва времени и потому в буквальном смысле слова сходят со сцены. В них затронуты разные аспекты общественной жизни послереволюционных лет. Но если «Последние» и «Васса Железнова» есть по содержанию своему драмы, то «Чудаки» по авторскому определению есть комедия.

В контексте горьковского определения можно, наверное, считать, что «Чудаки» есть в некотором смысле пародия на «Чайку» Чехова. И здесь есть писатель, довольно заурядный, его романы и поиски настоящего слова. Его рассуждения о том, что он знает и видит неприглядные стороны жизни, но хочет учить людей доброму и светлому, также напоминают известные высказывания чеховских героев. Но в «Чудаках» Горького чеховское начало доведено если не до фарса, то до эксцентрики, хотя в спектакле Юрия Иоффе именно чеховская , а не горьковская нота слышнее всего.

В пьесе «Чудаки» – четыре действия, которые в спектакле сведены до двух. При том, что с текстом классика режиссер обошелся крайне деликатно: купюры незначительны и за единичными примерами вполне оправданы. А переход от одного малого действия к другому решен чисто театральным способом: работой художника по свету, что позволяет сохранить в рамках укрупненного театрального повествования атмосферу составивших его частей.

Несомненен и вопрос о том, о чем теперешний спектакль «Чудаки»? Если он только о бытовой истории влюбленностей писателя Мастакова, который везде ищет и находит свою музу на короткое время при стойком терпении жены, которая знает о его очередных увлечениях, то спектакль получился больше, чем история измен и прощений их.

Если он том, что в междувременье творческий человек не может найти себе настоящую тему и потому пишет какие-то наивные тексты с претензией на значительность, то и об этом тоже.

Если он показывает, как вне городской жизни, на даже, вне суеты, газетных новостей, при явном безденежье личность мастера слова сдувается, то и такое также отражено в спектакле «Чудаки», каким его сыграли артисты театра  Маяковского в тщательно выстроенной, филигранной по нюансам и подробностям постановке Юрия Иоффе.

Но все же автором пьесы был не Чехов, а Горький. Он резче в своих оценках, точнее в показе героев своих, определеннее в отношении к ним.

Наверное, проживать пьесы Горького не так и просто. Потому, что каждая реплика персонажа в них, как афоризм, потому, что они самоигральные, и нужен вкус, такт и профессионализм, чтобы не превращать их в демонстрацию лозунгов и правильных замечаний.

По сути, театру удалось сделать текст Горького живым и искренним, несколько снизив его пафос и переведя в регистр повседневности. Потому и возникает ощущение, что действие, которое разворачивается на площадке прямо перед зрителями – по-своему документально, как кино первых лет собственной истории, реалистично до правдоподобия. О том, что спектакль играется, в принципе, не забываешь, но артисты здесь настолько убедительны и недемонстративны, исполняя свои роли, что понимаешь, что это такой уровень самореализации в роли, какой кажется предельным при том, что веришь и словам, и состояниям героев пьесы в каждый отдельный момент спектакля.

Но все же камерность его кажется несколько излишней, мастерство бытования в роли чересчур самодостаточным, а спектакль – несколько затянутым, заторможенным.

То есть, если говорить о нем, как о сценической версии пьесы, написанной сто лет назад, то нельзя не отметить безукоризненного совершенства работы над ней. Если говорить насколько форма спектакля – его образ соответствует тому, что сказано в пьесе Горького, то тут следует говорить о заведомом, очевидном несоответствии.

Но возвратимся к содержанию. В «Чудаках» все любят всех и все несчастливы.

Елена (Наталья Филиппова) делает все, чтобы ее муж мог заниматься литературной деятельностью. Она оберегает его жизни и здоровье, она дорожит его успехами, поддерживает его всегда и во всем, подчинив свою жизнь и свое все существо только ему. Это какой-то особый род поклонения, обожествления, самоотдачи. Во всяком случае, так выходит по тому, что осталось в спектакле театра Маяковского. В тексте пьесы Горького она охарактеризована почти так, но в ее монологах она представлена жестче. Может быть, здесь дело не столько в преданности, а в самоутверждении за счет мужа-писателя. У Юрия Иоффе и Натальи Филипповой она прежде всего жертва, добрая, мужественная, сдержанная женщина, но жертва и ничего больше. Несомненно, именно Елена стала главной героиней спектакля «Чудаки», что несколько нарушает его единство, хотя он построен как явление ансамблевое, где премьерство исключено по определению.

Константин Мастаков (Евгений Парамонов) замечает и соседку по даче, и невесту умирающего молодого человека, и служанку по совету жены, слишком буквально истолкованному. Он – тень жены, будучи литератором не по призванию, а по обстоятельствам. Легкомыслен, не любит трудностей и категорически избегает их, как только надо принимать решения, оставляя их на долю жены. В его интонациях есть некоторая современная эстрадность, его образу не хватает приземленности и четкости. То есть, все, что сказано о нем Горьким в предуведомительной записке к исполнителям ролей в «Чудаках», артист изображает вполне узнаваемо, но немного банально и поверхностно.

Ольга (Дарья Повереннова), по словам Горького – авантюристка, ей мужчина нужен, чтобы устроить свою жизнь. В определенном аспекте она противоположность Елены, дама напористая, прямолинейная и самоуверенная. Однако, не столь примитивная и циничная, столь недалекая, какой ее играет Дарья Повереннова, тоже обыгрывая внешнюю характеристику, демонстрируя типаж, но не характер.

Николай Потехин (Александр Андриенко любит прежде всего себя, непросто относится к сыну, и ведет от скуки странную дружбу в бывшим полицейским Самоквасовым.

Его сын, Николай, доктор (снова намек на чеховских героев), в исполнении Игоря Евтушенко следует авторскому замечанию, но слишком мягок и похож на инфантильного неврастеника, который полюбил замужнюю женщину и не может ей простить того, что она так отзывчива на все, что касается ее мужа, Константина Мастакова. Спектакль начинается с того, что Николай Потехин сидит с саквояжем в ожидании поезда, чтобы возвратиться к себе домой. А заканчивается тем, что он же в той же мизансцене ждет поезда, чтобы уехать, поняв, что чувства его оказались невостребованными. В таком случае весь спектакль может быть воспринят как воспоминание Николая Потехина о том, что он оставил в родительском доме, о тех переживаниях, о тех чувствах, которые связаны у него были со всеми соседями по даче. Но тогда, как герою Игоря Евтушенко, так и всему спектаклю опять же не хватает жесткости. Николай здесь мягче, чем охарактеризован Горьким, как и Елена.

Вася Турицын, двадцатилетний по пьесе революционер, подорвавший свое здоровье, представлен излишне натуралистично. Дело не в том, что он постоянно говорит на повышенных тонах и носит на поясе лечебные принадлежности и несколько раз дышит с помощью маски, а в том, что чересчур однообразно обозначен характер несчастного жениха Зины, он именно как Буревестник, строки из которого Вася читает срывающимся, пробирающим до сердца голосом. Здесь задана исключительно трагическая данность, которая таковой и показан без оттенков и подтекста. Любит он и, по словам Медведевой, только самого себя, не может никому простить приближающейся смерти, изводит других, привлекая к собственной болезни внимание всех, что может вызвать сочувствие, но все же передано мелодраматично с элементами эпатажа.

Медведева, какой показывает ее Людмила Иванилова, сначала страдающая мать, которая мучается из-за горя дочери, жених которой должен со дня на день умереть от неизлечимой болезни. В финале спектакля она преображается, освободившись от муки, смерть того, из-за которого страдала ее дочь, раскрепощает ее, она ощущает себя женщиной, если не любящей, то любимой.

Зина, ее дочь, сыгранная Натальей Палагушкиной, одна из лучших ролей в спектакле. Девушка мечется между состраданием к жениху, приятными признаниями Самоквасова, который старше ее вдвое в свои 42 года, заигрыванием писателя Мастакова и тем, что не понимает, что же такое любовь. Перед нею примеры проявления ее в словах и поступках жены и любовницы Мастакова, так что она не знает что и кого выбрать. Женское начало в ней только пробуждается: ее трогают нехитрые комплименты Самоквасова, уверенный флирт Мастакова, сострадание к умирающему жениху.

Самоквасов очень трепетно любит Зину, он явно неравнодушен к ее молодости, к ее чистоте, будучи человеком злым по отношению к женщинам, по словам Елены, которая объясняет Зине, что красивые слова мужчины и его поступки – не одно и то же.

Служанка Саша (Анастасия Цветанович) не уступает ухаживаниям Мастакова и пытается по простоте душевной, как она считает искренно и наивно, раскрыть Елене глаза на то, что муж ей изменяет, прямо, открыто и цинично. Но получает от жены писателя немедленный отпор, тут же перешедший в извинения.

Таким образом, горьковские «Чудаки» – это не спектакль-обобщение, а спектакль нюансов.

Вот Елена в разговоре с Потехиным-младшим говорит, что в ней не скрыто женское начало, что в ней есть что-то от зверя. И в тот момент поправляет заколки прически. Кажется, что она сейчас распустит волосы и страстно будет целовать доктора, жаждущего ее любви. Но мгновенный жест и призывная интонация тут же сменяются отповедью чувством молодого человека. (Весь спектакль выстроен симфонически на таких нюансах – мимика, жест, интонация, что придает каждой сцене его особую и редкую достоверность, ту камерность, то удивительное соприсутствие, которые если встретишь, то только в атмосфере постановки на малой сцене, что доведено Юрием Иоффе до максимальной выразительности.)

Несомненно, перед нами не ретро, а воссоздание в сегодняшнем восприятии давно прошедшего времени. Отсюда и отсутствие архаичности в костюмах персонажей (Мария Кравцова придумала всем персонажам одежду столь же старомодную, сколь и винтажную, которая не смотрится приметой другой эпохи, но намекает на нее безыскусно и достаточно определенно.)

А вот декорации спектакля, придуманные Анастасией Глебовой, находятся в полном соответствии с духом пьесы, в чем-то расходясь с почти идиллией странных отношений героев спектакля.

Это двухэтажная дача и забор рядом с нею, где вместо дверей  проемы пустые проемы (когда жених Зины умирает, то двери забора снимают и прислоняют к стене, как крышку гроба с венком в изголовье). А в центре сценической площадки – длинный стол, за котором постоянно кто-то собирается, чтобы выяснять отношения. Здесь Елена не раз пытается добиться от мужа правды, здесь происходит объяснение между нею и доктором, между нею и Ольгой, за столом собираются почти все участники спектакля, чтобы обсудить только что написанный рассказ Мастакова, а потом, в финале – чтобы высказаться до конца после смерти Васи Турицына.

Снова перед нами именно чеховская атмосфера, обжитая режиссером и актерами филигранно, но все же несколько в ином ключе, чем имел в виду Горький. Все герои спектакля чаще всего перед домом, на просцениуме, обсуждают то, что их беспокоит. При том, что стены дома и забор буквально нависают над ними, как образ рока, как предупреждение о том, как хрупко

их ожидание спокойствия и умиротворенности. С начала спектакля обозначено присутствие в жизни героев спектакля опасности, ощущение трагедии, которую они стараются не замечать, или делают вид, что не замечают, старательно и будто бы уверенно.

Комическое начало «Чудаков» заметно, выявлено деликатно, как и все остальное. Можно сказать, что в начале и в конце спектакля комедийная атмосфера заметнее (хотя в последних сценах, тех, где говорится о том, как герои «Чудаков» относятся к смерти Васи Турицына, смех неожидан и вместе с тем оправдан, как разрядка, что напоминает композицию некоторых американских фильмов, где в финале повторяются сюжеты из первых моментов их, но в ином ключе.)

Можно сказать, что ближе к окончанию первого действия и к началу второго спектакль по Горькому приобретает патетику трагедии, что несколько упрощается повседневной интонацией монологов и диалогов персонажей этого спектакля.

Подводя итог, можно сказать, что уровень и качество режиссуры и актерского присутствия в каждой мизансцене «Чудаков» в интерпретации Театра Маяковского поражают совершенством, школой, раскованностью, невероятной выразительностью, но все же успокаивают в результате, умиротворяют. В то время как должны будировать сознание, вызывать ответный отклик, а не переводить происходящее перед зрителями в прекрасно воплощенное в наше время бытописательство.

Следовательно, очевидны несомненные достоинства спектакля, как и том, что ему немного не хватает современного ритма, драйва, злости даже, более четкого отношения к героям пьесы Горького. Она воссоздана точно и правильно, но немного не то, что старомодно, а запоздало в акцентах и подробностях. Динамизм, напористость, ясность позиции театра по отношению к не слишком известной зрителям/читателям горьковской пьесе пошло бы ей , как кажется со стороны, только на пользу, усилив и улучшив то, что в ней есть живого, самодостаточного и общеинтересного, но порой заведомо растворенного в передаче содержания пьесы за счет ее подтекста и авторского посыла, того, что есть тема, в ней заявленная и осмысленная драматургически и пока не проявленная со всей резкостью, как это бывает в фотографии, даже если она художественная.

Некоторая размытость спектакля, что касается общей атмосферы его, правдоподобной в деталях, мешает восприятию целого, поскольку речь здесь все же не об изменах, а о любви, не о поисках темы литературного произведения, а о том, что есть литература в любое время. И все это хотелось бы увидеть в «Чудаках», какой пьеса могла быть и может быть при конкретизации некоторых линий и характеров, в ней описанных Горьким конкретно и в фокусе времени ее написания, чему не помешает дистанция в век при прочтении ее театром наших дней.

Илья Абель

http://www.mayakovsky.ru/performance/chudaki/