Икс равен…

О Дмитрии Быкове и его романе “Икс”.

Я не уверена, найдётся ли такой безумец, который бы посмел опубликовать монографию о Дмитрии Быкове с основательным литературоведческим анализом его творчества.

По крайней мере, при его жизни. Я бы не рискнула. То, что вы прочтёте ниже – не более, чем очерк по частному поводу. Хотя понятно, сколько когда-нибудь диссертаций напишут “веды” и рефератов студенты педагогических литфаков, паразитируя на его ярком, размашистом таланте.

Это будет уже легко, когда минует опасность получить ответ, после которого придётся менять ФИО и страну обитания. От стыда. И общего хохота вокруг. Быков для бездарей “вооружён и очень опасен”.

Вооружён своей огромной литературной эрудицией и пером сатирика, которое у него всегда в боевой готовности. А опасен страстностью и, пожалуй, пристрастностью. А почему бы и нет? Пристрастность – одна из граней индивидуальности, а без последней высокие слова: “одарённость”, “талант”, “призвание” лучше забыть.

Может быть, некоторые поневиннее, защищённые статусом ученичества, уже что-нибудь кропают. В юности искушения сильны. Да и, глядишь, попутно научатся чему-нибудь. Поэтому учитель Быков их, пожалуй, простит, хотя едва ли он даст тему “Быков” в разработку своим студентам из МГИМО или МПГУ и даже старшеклассникам в школах, где преподаёт. Разве что ради опыта полемики. Ах, все бы так и тому учили!

Те из литераторов, что мудрей, к полемике с ним не стремятся. Они помнят, что красный диплом МГУ Быков защитил по специализации “ Литературная критика”. А ещё они знают, что с оценками вообще не стоит спешить. И не только касательно Быкова. Талант имеет свою биографию, иногда лишь отчасти соотносимую с рабочей биографией и личной жизнью автора. Жизнь М. Бахтина, его нищая, полуголодная старость не повлияли на глубину и мудрость его литературоведческих суждений. Для меня, даже если я пристрастна, он – лучший советский литературовед. А для кого-то это А.Аникст. А для третьего – Д Лихачёв. Естественный разброс позиций, убеждений и мнений. В нестабильные времена, как наше, мы часто видим, как поворот событий заставляет любого из нас менять не только образ жизни, деятельность, но, порой, и убеждения. Или хотя бы корректировать их. Это нормально. Человек пополняет свой запас информации и делает выводы. Иногда опровергающие его прежние представления. Поэтому в любом учебном курсе творческий путь человека, заслужившего место в истории, делят на периоды. Только круглый дурак и невежда может усмотреть в творческой и личностной эволюции художника “измену себе”. К сожалению, дураков “не сеют, не пашут”. И как же они, снисходительные к себе, требовательны к носителю таланта! Наверняка, Быков, – да и не только он – часто слышит, что он должен то, должен это… А они ему не должны? Ничем не обязаны?…

В последнее время Быков почти совсем отошёл от участия в уличном протестном движении и политической полемике. “Взбесившийся принтер” Госдумы многих остановил. Люди хотят жить и заниматься своим делом, а не шить телогрейки в тюремных мастерских, сидя на диете для похудания – годами! Люди в России и вне её разочарованы ходом событий в стране. Многие просто считают, что сейчас не “время бросать камни, а время их собирать”. Судя по последним стихам Быкова, сердце его болит, душа устала, но ум бодрствует, ждёт и советует делать своё дело с наибольшей отдачей. ”Хочешь быть светилом? – Излучайся!” – сказал когда-то Феликс Кривин.

И Быков явно следует этому правилу – писатель, учитель и просветитель.

Сейчас он – в апогее своей карьеры. Его издают крупными тиражами, его не смеют уж слишком явно преследовать за убеждения. Его хранит любовь читателей, уже мировая известность и финансовый интерес издателей. И он успел выстроить эту защиту так, что его не тронули после событий на Болотной площади. Сегодня он – безусловный кумир читающей публики. Можно даже сказать – кумир эпохи, которую понял очень ясно и трезво. И вовремя, чтобы не попасть под колесо. Ему повезло, потому что судьба дала ему замес ума, таланта, иронии и смелости. А ещё она подарила ему когда-то интеллигентную семью и столицу. Это немало, но это – всё! Его достижения в литературе, открытия радостного учительства и просветительства, все завоевания в медийном мире – результат четверти века интенсивного творческого труда. Не только литературного. Я не собираюсь вам, людям Интернета, зачитывать его библиографию или список премий и наград. Сами знаете.

При всём том, Быков непрестанно учится сам.

Он всех потрясает объёмом информации и памяти. И хотя я, пожалуй, не согласна с категоричностью и субъективностью некоторых из его оценок, я не хочу переводить разговор в сторону “нравится – не нравится”

Говорят, Быков не читает только тогда, когда он пишет или говорит в микрофон. При этом написал он уже столько и так сильно, что возникает вопрос, спит ли вообще?

Разумеется, с книгой вместо подушки, но когда? 🙂

Сейчас я вновь перечитываю “Икс”. Удивительно, как глубоко и всесторонне и как при этом лаконично сумел осветить глубочайшую драму советского общества автор, которого уже привычно укоряют за избыточность. Внешне это оригинальная версия авторства “Тихого Дона”. Поэтому мы в главном герое Дмитрии Шелестове легко видим сходство с Михаилом Шолоховым. Да и другие персонажи память старшего поколения легко свяжет со знаковыми фигурами интеллигенции конца 20-х – 30х годов.

Кратко сюжет можно изложить так: Амнезия от раны, казалось, полностью стёрла память юного офицера-белогвардейца Алексея Трубина, и новый жизненный опыт сформировал новую личность – яркую, одарённую, но вполне советскую мировоззренчески. Молодой журналист, он получает в почте редакции заинтересовавшие его анонимные наброски романа. Эти записи участника казацкого сопротивления на Дону дают ему яркую идею и работу на много лет. Отталкиваясь от них, он пишет роман века – эпопею Гражданской войны, не осознавая себя её участником. На самом же деле записки эти его собственные. А сам он уже с осени 1925-го живёт под чужим именем Кирилла Шелестова, которое искренне считает своим, и с документами, по которым он на восемь лет младше. И не избежать бы ему бед от красной власти, не выдай тогда его, раненого, добрый одинокий учитель за своего племянника. И ему самому, беспамятному, и всем остальным.

А роман “Пороги” получался настолько талантливым, что авторство Шелестова подвергается сомнению. Откуда такая глубина и знание конкретики у 26-летнего человека? Сомнения не вполне уходят даже после реабилитации Шелестова авторитетной комиссией и экспертами. Но толки стихают, потому что многие, лично знавшие его офицером, опознают его по фотографии на обложке “Роман-газеты” или встречают вновь и оберегают своим солидарным молчанием. Для сорокачетырёхлетнего Шелестова возврат психиатром Дехтеревым его давнего, “я”, с его трагической памятью бессмысленной кровавой бойни под Ракитной, и исчезновение нажитого позже писательского мастерства становятся смертью заживо. Больше он ничего так сильно не напишет. “Входя в речной поток вторично, ты входишь уж в иной поток”, – сказано давно. Но его главный роман написан.

Быков в кратком вступлении говорит, что тема романа – творчество, авторство как таковое. Да, безусловно. Рабочий день писателя не нормирован, он не измеряется часами за столом. Нет главы у Быкова в романе “Икс”, где бы мысленная работа Шелестова над романом не возвращалась как лейтмотив. А та под указанием: «15 августа 1929, Москва», где он сладостно мучается над единственным абзацем о возвращении казака Панкрата домой с войны, просто открывает секрет литературного труда и мастерства. Вчитайтесь сами, получите истинное его понимание. (Только раз в жизни я получила такое же наслаждение, читая с подвываниями восторга статью Л.Мазеля о трёхстрочной Ля-мажорной прелюдии Шопена!)

Но не всё так однозначно. Быкова надо перечитывать. Каждую вещь. Неоднократно. Роман “Икс” окончательно убедил меня в этом. При каждом перечтении с упоением открываешь новый смысловой слой. Книга охватывает большой и драматичный период. Всё население романа, включая и главного героя, живёт в эпоху длительного социального катаклизма – сталинизма. Отталкиваясь от судьбы героя, помещая его в ситуации, знаковые для социализма между двумя войнами, автор пишет фактически биографию страны, всего её общества, пережившего насильственную гибель прежней России. Но поскольку герой – писатель, то внимание автора сосредоточено, главным образом на интеллигентской среде.

Читая, скоро осознаёшь, что важнее всего становится вовсе не спор в духе “А был ли Шекспир”. На первый план выходит тема человеческих судеб в условиях партийно-политического террора, с навязанной идеологией, на практике имеющей очень мало общего с громко провозглашёнными коммунистическими идеалами.

Вообще тот факт, что “Тихий Дон” (как и “Пороги” Шелестова) был опубликован, и автор не пострадал – какая-то счастливая случайность. Недосмотрела крепчавшая полит-цензура, и люди узнали правду о том, каково было выживать даже простым, необразованным людям в огне гражданской войны. И как мучительно трудно после неё обожжённым враждой людям было восстанавливать жизнь и отношения: подчиняться новым, жестоким законам и правилам, радикально её менявшим; требованию отвергать мораль и веру, впитанных с молоком матери; терпеть преследования за непролетарское или не бедняцкое происхождение и погибать без вины по произволу дорвавшегося до власти хамья.

Впрочем, именно выбор простой среды дал Шолохову возможность писать правдиво. Простой казак Григорий мог и колебаться, и ошибаться. С интеллигентных героев “Хождения по мукам” спрос был другой. Поэтому осторожный А.Толстой и привёл их в красный лагерь. Но я думаю, умный граф понимал, что впереди и у Рощина, и у Телегина – Гулаг. Замечу, что позже именно осторожность К.Симонова, перемежавшего чудную прозу “Живых и мёртвых” верноподданническими лозунгами, не дала истории поставить его трилогию рядом с бесспорным “романом века” – “Тихим Доном”. Смел и честен был, конечно, В. Гроссман, но он стал пасынком времени, а его эпопея “Жизнь и судьба” долго ждала своего часа. При Горбачёве дождалась.

Сколько интеллигенции покинуло в описываемые Быковым годы родину – не счесть! И та очень обеднела интеллектом, что заметно сказалось на генетике и отдалось глухим эхом во многих поколениях. Но были же и те, умные, образованные и талантливые, кого Быков называет “оставанцами”. Те, кто поверил идеологам коммунизма, остался и претерпел Гулаг или попытался врасти в зримо огрубевшую, часто опошлевшую жизнь страны. В романе последовательно проведена мысль о невыносимости для мыслящего и образованного человека жизни в духовной тесноте, запрограммированной государственно и навязанной всему обществу. Сравнимой с жизнью в бараке, который – при неподчинении – мог стать и лагерным. И особенно ужасна она для человека талантливого.

Литература – не музыка, она всегда связана с идеологией времени и места, более конкретна и поэтому более беззащитна перед цензурой. А учителем “правильного письма” мог стать и уже упомянутый Гулаг. В итоге, полки книжных магазинов обогатились чудными переводами зарубежной классики, а собственным стихам и прозе Т.Щепкиной-Куперник, Н.Гнедича, М.Лозинского черёд пришёл не скоро. Зато процвёл в литературе, в театре и кино исторический жанр. И кстати, хорошие книги о давнем очень удачно дополнили список школьного внеклассного чтения. Помнится, я с упоением читала трилогию В.Яна (Янчевецкого) о татаро-монгольском нашествии. А потом потрясла нашу историчку деталями кочевого военного порядка и быта Орды. А.Толстой было написал “Пётр Первый” вполне колоритно. Но отставать от времени писателям не хотелось, да и социальный заказ был. Сверху. И пришлось Толстому стать основоположником соцреализма. Но Быкова интересуют люди искренние, как Шелестов и его прототип, как А. Фадеев или М. Булгаков.

Две сцены романа “Икс”: совещание комиссии по идентификации авторства “Порогов” и поминки литераторами В. Маяковского, – представляют тогдашнюю литературную элиту во всей её специфической противоречивости. В её зависимости от политики, несвободе творчества и страхе репрессий.

“Мы все с вами, – говорит литераторам-комиссариям одарённый, проницательный и самый смелый из них Воронов, – немножко недозволенные люди… Нас всех… перерезало пополам, и все мы не совсем мы… Все мы, которые начали в двадцать, двадцать пять лет жить как бы с нуля, мы моложе своих лет и притом старше. Мы все пишем по чужой рукописи, и всё, что мы печатаем, – палимпсест. Что же мы цепляемся к одному?… Нас переломило, и новое в нас поверх старого, а где и перепуталось с ним…Мне двадцать девять, и мне же восемнадцать и навсегда будет восемнадцать, как было в Октябре; и мне же триста, столько я видел.”

Приспособление “оставанцев от искусства” было, для многих мучительным компромиссом. Печальная реплика Гердмана, вослед ушедшему Маяковскому звучит по сути как отпевание русской литературной классики, с её высокими стандартами таланта и мастерства. Не забудем: на дворе был 1929 год. Культура стала пролетарской. Не в том ли году в бонмо прототипа Гердмана – Эрдмана прозвучало: “Душенька, погляди в окошечко. Социализм ещё не кончился?” Гердман у Быкова озвучивает общее для присутствующих молчаливое убеждение: как старая жизнь умерла, чтобы дать дорогу новой, так и старая личность творить в новом мире не способна. Она должна умереть. В принципе, это один из философских базовых тезисов: “отрицание отрицания”. Но образ-то ещё евангельский: ”Зерно умрёт, давая жизнь ростку”. Гердман здесь под смертью имеет в виду отречение от старых понятий, старого “я”. Но киты, выброшенные на мелководье, задыхаются. Так ушёл С. Есенин. Потом – Маяковский, чья связь с его “сегодня” была слабее, чем утверждают школьные учебники. И это только двое из длинного списка потерь.

Б. Шоу цитирует евангельскую строку как вопрос согласному с её мыслью Шелестову. Тот уже успел к 1930-му году многое понять в жизни Советов и идёт на трудные ему компромиссы ради недописанного романа. Он уже осознаёт эту работу как главный смысл своей жизни. Позже он дорого заплатит за всё и замолчит, уйдёт в забвение алкоголизма. И не он один переживёт драму оживления памяти. История советской литературы дала много примеров ярко вспыхивающих, но скоро сходящих на нет дарований. Вспомнили себя свободными? Быков едва ли не первым осознал и сформулировал это как закономерность в романе, о котором речь. Воздвиг памятник талантам, убитым катастрофой-революцией. Правда, до него был Гейне, сказавший, что “когда мир раскалывается, трещина проходит через сердце поэта”

Революция – это же разрыв, разлом естественного процесса эволюции. Это всегда насилие и часто, если революция социальная, это кровь. Много крови, много смертей. Много жестокости. У меня есть искушение процитировать известный эпиграф А. Пушкина к “Капитанской дочке” о русском бунте – бессмысленном и беспощадном. Но роман написан в традиции мемуарной, как бы от лица Гринёва, и повествовательность воспоминаний смягчает драматизм. Подлинный ужас социальной катастрофы лучше всех, мне кажется, сумел передать В. Гюго в романе “Девяносто третий год”. Показал, как в революции люди теряют милосердие, звереют.

У скульптора В.Мухиной есть бронзовая скульптура “Пламя революции”. Это, собственно, неутверждённый эскиз надгробья Я.Свердлову. Я не знаю биографии этого революционера, но лицо у него на портретах мягкое и интеллигентное. А лицо этой мощно-примитивной фигуры с факелом, так и рвущейся из каких-то взвихренных одежд, ужасает! В нем ничего человеческого, никакого признака мысли или сознания – одна слепая ярость и жажда убийства. Жуткая вещь! Но это сама правда революции.

После неё на поле битвы остаются могилы, а по земле ходят победители, которых она сделала убийцами, и побеждённые в этой смертной охоте – подранки. Люди с раненой душой.

Новая жизнь была стране навязана. Выбор у людей был невелик. Легче это было победителям. Многие военные командиры остались в Красной армии. При чинах и почёте. Их как бы оправдывала профессия. Но всем чинов не хватило. Садист Маслов из бывших командиров, которого на войне даже сослуживцы считали зверем, осел в уютном кабинете бухгалтером с репутацией человека, неспособного и муху обидеть. И совесть его не мучила.

Но во вторую жизнь не все перешли благополучно. Многих обычных людей, втянутых в огонь войны, терзали жестокие воспоминания, которые им хотелось бы забыть. Особенно, тем, кто нёс тяжкий грех на душе. А несли его многие. И они стремились к обновлению своей жизни добром и полезностью, видя в этом искупление.

Бывшего комбрига Иващенко, нравственного по своей сути и думающего, война привела к презрению человека вообще как существа, своей жестокостью нарушающего гармонию Вселенной. Когда-то Иващенко спас от расстрела молодого пленного белого офицера. Тот поразил его не только достоинством перед казнью, но мыслью, что война и всё такое людское жестокое – преходящи. А есть Абсолютная Красота – во Вселенной, природе, вот хотя бы в розах. И эта красота вечна.

Позднейшая встреча этих двоих, из которых только Иващенко узнал того офицера в Шелестове, разочаровала обоих. Садовод-селекционер Иващенко, выращивающий розы, счёл собеседника лицемером. Ведь тот, как несведущий, расспрашивал его о той самой битве под Белой Церковью, где он попал в плен, и о кровавом «крошеве» под Ракитной, где они сражались оба, но по разные стороны линии фронта.

Сложнее всего было интеллигенции. “Эмансипе” Муразова, которая в юности писала стихи “с духами и кружевами” в раннем ахматовском стиле, позже “заболела” революцией и комиссарила в Красной Армии. Шелестов встретил её уже в редакторском кресле – замкнутой и сухой, очень скрытной. Одинокой. Лишь последующая дружба показала Шелестову, какую боль несёт эта женщина в душе и как она избегает воспоминаний. Такие часто потом уходили в веру. Искали у бога прощение и надежду. Муразова – подранок, как и Иващенко. И возможная будущая жертва Гулага.

В критических ситуациях люди слабые, слишком интеллигентные для грубой среды, не способные приспособиться или бороться, изобрели сублимацию бегства, спасения от страха и неуютной реальности – внутреннюю, экзистенциальную эмиграцию сознания. И Быков отслеживает её варианты, введя в повествование психиатра и исследователя памяти Дехтерева и его пациентов. Тема эта настолько важна писателю, что каждому из названных он даёт развёрнутую сюжетную линию, не ограничивая её одной главой или парой эпизодов.

Бегство разума в забвение или мир фантазий от невыносимой для сознания реальности хорошо известно психиатрам. Иногда это шизофрения, как у бухгалтера Логинова, пациента Дехтерева. Логинов – антипод Маслова: добрый, порядочный и робкий – святой, «блаженный, нищий духом» из тех, кому в Нагорной проповеди обещано Царствие небесное. От пугающей его реальности он спасается, периодически “выпадая”, из неё в некий воображаемый Капоэр – пока не рай, но место, где он себя ощущает совсем другой личностью, более яркой и значимой. Когда в блокадном Ленинграде Логинов умирает от голода, он счастлив, потому что его уже ждёт третий мир, лучше Капоэра, хотя пока ему неведомый.

С амнезией Дехтерев сталкивался и до Шелестова. Юную, прелестную и талантливую художницу Веронику он наблюдал ещё в 1913 году – между двумя её попытками самоубийства.

Во времена декаданса мечтательные красавицы ешё расставались с жизнью от несчастной любви. Он спас её – и получил в ответ не благодарность, а возмущение и гнев. В забвении она была счастливее.

Психиатр Дехтерев издали наблюдал Шелестова с профессиональным интересом ешё с 1929 года. Тогда аналитик-лингвист Стрельников, зайдя в тупик, пришёл к нему с текстом романа “Пороги” проконсультироваться. К Шелестову Дехтерев пришёл помочь, когда стал очевиден творческий кризис писателя. А ускорило преображение Шелестова мимолётное появление в его жизни Анны – его забытой первой любви. Отнятой войной, но ожившей в облике его героини Анфисы. Видимо, жила любовь где-то в уголке подсознания. К моменту появления Дехтерева Шелестов уже был почти готов принять правду его прошлого. Но не знал, что это убьёт смысл его настоящего. И что прошлое его тоже отвергло. Он чужд даже своим найденным родителям. У них горе давно отболело и ушло. И здесь вторжение в психику не осчастливило пациента.

Не хочет ли автор призвать учёных и врачей к ответственности и сверх-осторожности, имея дело с такой тонкой материей, как душа?

Дехтерев, как его прототип – великий русский учёный В.Бехтерев, представляет в романе «чистую науку» Фигура Бехтерева важна: без открытия им метода возврата памяти невозможны были бы ни сама главная идея романа «Икс», ни его развязка. Две души в одном теле, борющиеся и обогащающие друг друга, угаданные им, подтверждают, конечно, уже другой философский постулат: «единства и борьбы противоположностей». Ветер мечется в расщелине камня, заставляя его звучать, петь. Так «поёт» статуя Мемнона в египетском храме. Монолит не зазвучит. Простаку в литературе делать нечего. Зато он адаптируется легче – что в толпе, что в строю. Талант в строй не поставишь. Но шелестовы видят мир шире, мыслят и чувствуют глубже – и за себя, и за другого, будь то ближний или дальний. Правда, даже истина и рождаются в конфликте этих борющихся сознаний, их идей, оценок и выводов. Их решений в творчестве и жизни. По крайней мере, кризисные катастрофы рождают гениев именно так. Роды эти нелегки и не безболезненны. Не случайно мнение о тонкой грани между гениальностью и безумием стало расхожим. Трудно врачу соблюдать принцип: «Не навреди!» в такой невероятно уязвимой сфере, как психиатрия. И, к сожалению, легко преступнику. Но это – отдельный и специальный разговор.

Вообще, тема внутренней ментальной эмиграции интересует Быкова давно. Он подбирался к ней в «Синдроме Черныша», в «Остромове». Человеческая психика демонстрирует удивительную изобретательность в критические времена или моменты. Которые, кстати: интересны Быкову и сами по себе. Не сводит ли его с ума горестная мысль от понимания кафкианства нынешней России? Он ведь и сам сейчас в центре социального эксперимента. В стране, которую норовят вернуть в прошлое.

Россия – страна великая. Даже в самом прямом смысле – территориальном. И как все огромные территории она трудно, а значит, плохо управляема. Уже давно. Россия – последняя большая империя в истории мировой цивилизации, все предшествующие распались. Видимо, существует какая-то критическая масса, величина, свыше которой единство невозможно. Лев Гумилёв в своих работах убедительно доказывает конечность и наций, и цивилизаций. И некоторые события последнего времени на нашей сравнительно небольшой планете вызывают у мыслящих людей тревогу за последнюю. Что до России, то она знавала «смутные времена», каждое из которых было народной драмой. В искусстве русском не случаен жанр, который так и называется и определяется внеличным характером драмы героев. «Борис Годунов» Пушкина, обе оперы Мусоргского, особенно «Хованщина» дают нам примеры. Но породила подобные сюжеты жизнь. Сейчас «смутные времена» называют системным кризисом. И что-то эти кризисы всё чаще приобретают характер мировых. А реакция общества на тревожные сигналы запаздывает. Как я неоднократно убеждалась, то, что считается очевидным, широкой публикой понимается слишком поверхностно. И ей-таки нужны напоминания, разъяснения и факты. Особенно когда речь идёт об историческом прошлом, важном для настоящего как урок.

И это как свою жизненную миссию поняли и Шолохов, и Быков, и его Шелестов.

Вера Левинская

Напоминаем, что творческий вечер Дмитрия Быкова состоится 28 января в 7ч. вечера в театре Mayer Kaplan JCC по адресу 5050 Church St., Skokie, IL 60077. Электронные билеты можно приобрести здесь: http://dmitrybykov.bpt.me/.Билеты также можно приобрести и в розничной продаже по адресу 714 S.Buffalo Grove Rd., Buffalo Grove IL (компания Wonders Of Nature)

Справки по телефону: 224-419-7449 или info@lazylionproductions.com