«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Из цикла «Привал на обочине». Эпизод сорок второй
Так случилось, что первые две мои детские влюбленности прочно связаны с простым, как полевой цветок, русским именем Надя. И обе Нади, замечу, были русоголовы, голубоглазы и стройны, как, впрочем, многие девочки-подростки в те времена.
Имя это сулило надежду, по большей части, несбыточную. И если первая Надя из третьего класса, с которой я и проучился-то всего ничего, от силы год, сразу после знаменитого ташкентского землетрясения 1966 года, даже и не подозревала о моей влюбленности, то история со второй Надей заслуживает более подробного описания.
С ней мы жили на Чиланзаре* в одном подъезде. Их семья — это папа, мама, она и младшая сестра, — на первом этаже, а моя, где тоже присутствовали папа-мама-сестренка, — на втором… Мы, если войти в подъезд, слева, а они справа. Мало того, Надя была у меня на виду не только во внеурочное время. Мы еще и учились в одном классе — с пятого по восьмой.
Объектом моих воздыханий она стала лет с одиннадцати-двенадцати, и мне мечталось, как водится, о взаимности. Оставалось только признаться, но не тут-то было. Проще страдать от неразделенной любви, чем однажды произнести вслух – «ты мне нравишься». Вздыхал себе, рисуя всякие картины, не пытаясь предложить банальные услуги по доставке Надиного портфеля от дома к школе и обратно. Не добивался я внимания «объекта» и дерганьем за косы и другими подобными глупостями.
Я разбирался со своими чувствами по шерлок-холмсовски, включая вычитанный у Дойля дедуктивный метод, согласно которому она должна была разобраться в своих чувствах и написать мне признание в любви в короткой записке на листке из школьной тетрадки в клеточку. А пока этого не случилось я, сидя на детской горке во дворе, внимательно, не упуская ни одной детали, наблюдал за Надиным балконом. Бывало, что, играя в пинг-понг, в ашички, чижика или ножички, я умудрялся держать в поле зрения и свою соседку-одноклассницу, которая прыгала у подъезда со скакалкой или чертила мелом квадраты для «классиков». Вряд ли, увлеченная игрой, она думала обо мне. К тому же в то время, когда проснулись мои чувства к ней, у Нади появился ухажер — чем-то похожий внешне на нее, такой же русоголовый и голубоглазый, живший где-то неподалеку. Учился он на пару классов старше нас и потому выглядел в ее глазах взрослым и подходящим для внешкольного общения. Надю отпускали на прогулки с этим самым мальчиком, но с условием, что с наступлением темноты, она как штык будет дома. Это мне было известно из услышанного как-то в подъезде напутствия ее сурового отца.
Конечно, меня так и подмывало проследовать за Надей и ее ухажером, когда они отправлялись на прогулку, наверчивая круги по дорожкам нашего 26-го квартала. Но переодеться в старого извозчика кэба не помогло бы мне никакое воображение, а плестись за ними, чтобы быть увиденным и, возможно, обсмеянным, желания не было. Додумать и зримо представить, как они будто невзначай касаются друг друга, бредя по пешеходной дорожке мимо кирпичных пятиэтажек, построенных московскими строителями сразу после землетрясения, я мог и на расстоянии. Главное, во мне жила надежда, что мальчик, как его там — Саша? Коля? Витя? — явление временное. А меня еще ждут и взаимность, и ответная любовь.
И что я находил в этой голубоглазке? Что, точно магнитом, притягивало меня к ней?
Милая привычка покусывать нижнюю губку или улыбка — то робкая, то кокетливая? А может, толстые косы с белыми бантами, которые разлетались по сторонам, когда она бежала по школьному коридору?
Вообще-то моя избранница была не из числа бойких отличниц и хорошисток, щелкающих математические задачки и с выражением читающих стихи Пушкина и Маяковского. Она слыла тихоней, училась ни шатко, ни валко. Зато вполне сознавала свою внешнюю привлекательность. Ведь на нее, двенадцатилетнюю, заглядывались не только ровесники.
После восьмого класса Надя поступила в техникум. Предположительно, учиться пошла она на стюардессу. Хотя вполне вероятно, далекая память, которая обычно куда надежней ближней, меня подводит.
Виделись мы теперь реже, а мой романтический пыл сменился, согласно возрасту, желанием потискать Наденьку в темном уголке. Причем, иногда это желание осуществлялось благодаря нашим вечеринкам, которые звались «конторами». Надя приглашалась на них неизменно, и, если приходила, то на радость будущим защитникам отечества. У кого бы мы ни собирались, радиола «Рига» с винилами или катушечный магнитофон «Маяк» обязательно наличествовали. И как только ставились неспешные мелодии, под которые, выключив свет, можно было приглашать партнершу на медленный танец, я старался первым оказаться возле Нади. Она молча клала руки на мои плечи, а я, прижав ее к себе, постепенно добирался сухими от волнения губами до шеи с бархатистой и сладостной кожей. Касался я и золотистого завитка, что окончательно сводило меня с ума. Надя не отстранялась, но и не искала в темноте моих губ… А потом песня кончалась, я вынужденно отлипал, а Надя попадала в «лапы» другого партнера. И кому претензии? Моей девушкой она не была.
С другой стороны, в те немногие пересечения, даже не обязательно на «конторах», темы для нашего разговора исчерпывалась, практически не начавшись. Ну не о погоде же с ней болтать зимним вечером у подъезда. Увы, запойным чтением Надя не грешила, повального увлечения битлами и прочими поп-звездами не разделяла, спортом не увлекалась. Оставались, правда, фильмы. Но что-то останавливало меня от идеи пригласить ее в кино. То ли фильмов подходящих не было, то ли не хотел напороться на ее «нет». Это самое «нет» в подростковые годы чувствительней, чем когда уже выше крыши накопил как отказов, так и согласий…
Тем временем школа сменилась учебой в университете. Большую часть времени я проводил в Вузгородке или в разных питейных заведениях в центре города, куда мы неизменно приезжали после (а иногда и вместо) занятий на рейсовой маршрутке.
Студенческая жизнь с новыми лицами, общими интересами, дружескими попойками и гуртом девиц — филологический как-никак факультет! — стирали невидимым ластиком остатки моего детского увлечения. Надю я видел редко. Но когда сталкивался с ней нос к носу, замечал, что она, взрослея, только хорошеет и что, позови она меня в укромное местечко, где нет ни души, я бы пошел, не задумываясь. Но Надя не звала, и в глазах ее не было ни радости, ни томного кокетства, ни печали. Да и у меня на уме были теперь другие девицы, с которыми я вместе учился и весело проводил время.
Второй курс учебы я начинал в новой квартире. В тот год, где-то в апреле, отец получил ордер на жилье в ведомственном доме, и в июле мы переехали на проспект Космонавтов. Хотите — верьте, хотите — нет, но тринадцатый номер дома у нас при переезде не изменился. Благо, трискаидекафобией наша семья не страдала и во всякие дурные совпадения не особо верила.
Как сейчас помню, теплым субботним днем, накануне повальной мобилизации всех и вся на сбор хлопка-сырца (т.н. «белого золота») в соседнюю Сырдарьинскую область, к нам, как снег на голову, свалились гости, Надя с ее мамой. Наверно, правильней сказать тетя, если память не изменяет, Валя, с дочкой Надей.
— Вот приехали посмотреть, как вы тут устроились, — сказала тетя Валя и потрепала меня по плечу. — Взрослым-то каким стал!
Надя протянула мне руку, которую я пожал, пристально глядя ей в глаза. Я будто бы включил внутреннего Шерлока, как в былые годы, чтобы угадать, чем вызван их визит.
Родители завели с тетей Валей свой разговор. Вполне вероятно, той нужна была какая-то помощь. К отцу обращались многие, даже малознакомые люди, и он почти никогда никому не отказывал. А что же Надя? Неужели соскучилась по соседу-однокласснику? А может, просто за компанию с мамой решила прокатиться да развеяться.
Как бы то ни было, я повел ее на застекленный балкон, выходивший на новое здание республиканского МВД. С нашего седьмого этажа открывалась вполне себе сносная панорама — высоток в этой части города было немного — и можно было наблюдать за бегущими авто, за огибающими Туркменский базар трамвайными путями, за вереницей неказистых домов, которые доживали свой век в той части города. Стрелы башенных кранов, предвестники новых зданий и скорых перемен, были недвижимы, как и полагается в выходной день.
Я без особого энтузиазма рассказал гостье о моей учебе и о предстоящей поездке на хлопковые поля, где фантастической красоты степные закаты и вечерние возлияния — единственные светлые пятна в барачной жизни, чем-то похожей на невольничью, но с известной поправкой — невольники покидали плантации, лишь сыграв в ящик.
Надя больше слушала, чем говорила, глядя на меня с взрослым любопытством. Красиво уложенные башенкой волосы, аккуратная челочка, изящная шея, которую так жадно искали когда-то мои губы, мягкая улыбка. Что сказать — девица на выданье.
Потом было общее чаепитие с тортом и фруктами, под занавес которого тетя Валя неожиданно предложила:
— А не сходить ли вам, ребята, в театр?
«Опа-на, — подумал я, — тут еще и культурная программа наклевывается».
Надя опустила глаза, не ей же инициативу брать.
— Можно. Только я не знаю, что там сегодня дают, — сказал я с видом театрального завсегдатая.
— Да неважно, — простодушно заметила тетя Валя. — Прогуляетесь, пока еще дожди не зарядили…
— И на хлопок не отправили, — продолжил я, что дало отцу основание тут же продолжить: «И не мечтай!»
Это он к тому, что поездка эта состоится в любом случае, как бы мне ни хотелось от нее отмазаться.
— Я — домой, — сказала тетя Валя и строго посмотрела на меня. — Оставляю на твое попечение.
Я лишь кивнул в знак согласия.
В городской русский театр мы пошли пешком, благо, ходьбы до него было минут пятнадцать-двадцать. По дороге, исчерпав темы, которые спонтанно возникают во время подобных незапланированных встреч — а как там этот или где теперь та и перебираются имена не до конца забытых одноклассников — мы периодически умолкали. Я смотрел на Надю — легкий плащик, туфли-лодочки, сумочка на плече — и честно пытался понять, что мне в ней раньше так отчаянно нравилось. Надя считывала, наверно, мои тайные мысли. Женщины и мужчины в восемнадцать — не одно и то же. Вопросов личного порядка — есть ли у тебя кто-то, друг другу мы не задавали. Да и как бы это выглядело? Ведь мы не были бывшими. Моя толком даже не озвученная детско-подростковая любовь — не в счет.
Пьесу, которую мы смотрели, я не запомнил. То явно была не знаменитая постановка «Полета над гнездом кукушки», иначе бы память о потрясающем спектакле как-то соединилась с Надей. Мы сидели близко, плечо к плечу, и мне было слышно ее легкое дыхание. Промелькнула мысль взять ее нежно за руку и… И что?..
Приятный вечер с огнями неярких фонарей, шуршанием шин проезжающих машин, идущими в обнимку и о чем-то перешептывающимися, а потом вдруг резко в голос хохочущими парами, хранил тепло погожего дня. Мы шли с Надей после спектакля в сторону моего дома. Она взяла меня под руку, так вечером ходить по городу считалось и комильфо, и безопасней, а я умничал по поводу постановки. Филфаковский багаж давал уже о себе знать. Мы миновали строгий фасад могучего здания театра Навои, вышли к ЦУМу и, обогнув его, перешли через дорогу. Чуть поодаль на фоне модной кафешки «Голубые купола» с мозаичными чашами на крыше как-то потеряно смотрелись в вечернем освещении зеленые шаровидные клумбы. За столиками на открытой веранде сидели припозднившиеся посетители.
— Может, шампанского? — предложил я своей спутнице.
— Нет, что ты! — испуганно отозвалась она. — Уже поздно!
— А, ну да.
На автобусной остановке долго ждать не пришлось. Повезло. Буквально через пару минут подъехал автобус. «Очень кстати», — подумалось мне.
Я пожал теплую Надину руку, и она легко впорхнула по ступенькам в заднюю дверь. Услышал тихое «до свидания», машинально ответил: «пока». Надя не попросила проводить ее до дома, а сам я почему-то не догадался.
Когда «Икарус» тронулся, она грустно посмотрела в мою сторону. А может, мне так показалось.
Спрашивая себя много лет спустя: поступил бы я, вернись время чудесным образом назад,
по-другому, отвечаю: конечно! До дома бы уж точно ее доставил. В целости и сохранности. Но и только…
Бывает так, что несбыточная надежда, материализуясь, пытается изменить и порой меняет ход жизненных событий. Но сладостный миг вскоре оборачивается разочарованием. Возможно, тогда я об этом и знать не знал, но смутно догадывался. Кстати, знаменитый рязановский фильм, впервые показанный той же зимой, и, главное, его счастливый конец, не поменяли моей догадки о том, что несбыточность лучше пусть таковой и остается… И еще я до сих пор не уверен, что имя Надя — редкое. Но согласитесь, как нежно оно звучит, когда тихо произносишь его вслух.
Игорь Цесарский
* Район в Ташкенте. Прим. авт.