Игорь ХЕНТОВ | Эпоха

ЭПОХА

ПОЭМА

ФИЛОСОФСКИЙ ПАРОХОД

Отплывал от российских брегов пароход –
Впрочем, шли не впервой в дальний путь корабли –
Пароход был особым – вершился исход
Чести, славы и соли российской земли.

Ничего нет прекрасней, чем вольная мысль:
Бытия раздвигает исконную ширь
И стремится в бездонную звёздную высь,
Как неистовый и торжествующий вихрь.

Нет иного закона – отлито в веках
Указанье Творца – было, будет лишь так –
В душах граждан, а также в сердцах и умах,
Если изгнана мысль, воцаряется мрак.

Но ещё есть один непреложный закон:
Близ титана не может блаженствовать гном,
Даже если взобрался с усильем на трон –
У титанов и гномов различный геном.

Так ведётся – соратников банду собрав,
Щёки грозно надув, банды став во главе,
Без стыда гном являет змеиный свой нрав,
Заменив мраком ясный божественный свет,

А титаны одни перед гномов ордой,
И змеиная хитрость титанам чужда –
Потому, им не сладить с великой бедой
Несмотря, вопреки, ни за что, никогда.

И отплыли титаны в бескрайнюю даль
И творили, как только титаны могли,
Сохранив до последнего вздоха печаль
По униженным нивам родимой земли.

Что до гномов, в черёд свой отведали яд
И в Геенне свои искупают грехи,
Но остался живым ими созданный Ад,
Несмотря ни на что, бытию вопреки.

ЭПОХА

Развевались знамёна в канун Первомая,
Достиженья труда сказку делали былью,
А зека шли и шли по колымскому краю,
Становясь неприметною лагерной пылью.

Академики шли, агрономы, чекисты,
Те, кто жизни отдал коммунизма идее,
Музыканты, крестьяне, попы, анархисты,
Атеисты, католики и иудеи.

Сказку былью они, впрочем, делали тоже,
Кто пилою в тайге, кто кайлом или ломом,
Кто крыл матом, а кто приговаривал: «Боже,
Дай мне сил устоять в этом мире огромном!».

Уркаганы-законники правили балом
На привычную радость бугру или куму,
И эпоха девятым безжалостным валом
Выводила страданий искомую сумму.

А по радио вальсы звучали и марши,
Паганини каприсы, дуэты Россини,
А тела превращались в кровавые фарши –
Это было не где-то – в великой России.

Те, кто выжил, домой возвращались, но дома
Далеко не всегда ждали жёны и дети,
И бродили они под раскатами грома,
И остатки любви выдувал стылый ветер.

Те, кто выжил, конечно же, были из стали –
Из такой над нацизмом ковалась победа,
И курил свой табак несгибаемый Сталин,
А потом «Хванчкару» пил в тиши кабинета.

ЛИЦА

Варламу Шаламову – самому правдивому и талантливому свидетелю преступлений.

Жизнь моя уже немало длится –
Разучился охать я и ахать,
Но, когда смотрю на эти лица,
Неизбежно хочется мне плакать.
Девушка… совсем ещё девчушка –
Ей бы жить, рожать от мужа деток –
Пуля вышла точно из макушки –
Был палач старателен и меток.

Женщина с печальными глазами
Смотрит на убийцу твёрдым взглядом –
Боль души не описать словами…
Б-же, неужели было надо
Землю напоить людскою кровью,
Плотью утолить вампиров голод
И с больной садистскою любовью
В души напустить могильный холод?

Бабушка, твои б, в морщинах, руки
Целовал, как сын, когда б воскресла! –
Бесам только Ад воздаст за муки,
Пламенем паля сердца и чресла.
Стихли стоны павших в дальней дали
И в бездонной непроглядной выси –
Морщит бровь генсек товарищ Сталин,
Думая о смысле бренной жизни.

ДЕТСКИЙ БАРАК

Когда ребёнок стал и тих, и сед,
И одинок, как перст, в стране Советов,
То понимаешь, что прощенья нет,
Поскольку на вопросы нет ответов,

А те, что есть, нельзя умом принять,
Ведь тигр и волк, медведица и львица
Готовы за потомство жизнь отдать –
Клыками и зубами будут биться,

А упыри в обличии людей,
Соринку сняв с усища на портрете,
Искусно выжигали дух детей,
Прекрасно видя, что пред ними дети,

И забивали насмерть малышей
Блестящими от ваксы сапогами,
И гнали жизнь грядущего взашей
Пудовыми, как гири, кулаками.

Ужасен факт, что упырей, как всех,
Явило в мир обычное рожденье.
Лежит невыносимо тяжкий грех,
Что скорбно начертало провиденье,

На каждом человеке, на стране,
На звёздах, что кружатся во Вселенной.
Как искупить, я знаю не вполне –
Верней, не знаю, если откровенно.

ВЕК

«Мне на плечи кидается век-волкодав» — Осип Мандельштам.
Век двадцатый зверюгой бросался на плечи –
Было больно, мучительно страшно –
Кто лишался от ужаса вмиг дара речи,
Кто конец свой искал в рукопашной.

Век вгрызался клыками, как правило, в горло,
И лупила кровь алым фонтаном,
Ну, а век, поделившись объедками с кодлой,
Становился от сытости пьяным.

Украшались хоромы с лачугами крепом
Под тромбонов и труб вокализы,
А из жил смерть плела нерушимые скрепы
На просторах бескрайней Отчизны.

Но встречались и те, кто бежали от смерти,
Счастья взяв ненадолго в аренду:
Жизнь о каждом в безумной, людской круговерти
Написала иль миф, иль легенду.

Век сменился иным, воровским, равнодушным –
Равнодушье сравнимо с туманом,
Что глаза разъедает, гортани и уши
Лицемерным, блудливым обманом.
Век иной, он почти что «Летучий голландец» –
Не ухватишь лишённое плоти.
Смысла нет наводить на коррозию глянец:
Если кто-то не понял, поймёте.

СМЕРТЬ МАНДЕЛЬШТАМА

Кто-то вырыл когда-то глубокую яму
У Саперки – вернее, не яму, а ров –
Там теперь городская вполне панорама –
Взор ласкают аллея и клумбы цветов.

У речушки Саперки случилась не драма,
Что есть жанр иль страстей необузданных взрыв –
Там Великий Палач раздавил Мандельштама,
Как ненужный России созревший нарыв.

Палачу убивать было вовсе не внове,
Как и лить до убийства на жертвы елей.
Он любил вид и вкус человеческой крови,
Что лилась из страны самых мелких щелей.

А Поэт был тщедушен, но силою духа
Надувал, как Борей, кораблей паруса,
А Палач не имел ни малейшего слуха,
И ему пелена застилала глаза.

А Поэт жил в пространстве зачитанных книжек,
А Палач – в мире ядом напитанных жал,
А Поэт презирал лебезящих людишек,
А Палач только их, как себя, понимал.

И, поэтому, рвущей сознанье, весною –
В бирюзовой дали пели песнь соловьи,
Палачом был Поэт подготовлен к убою,
И распалась гирлянда Вселенской любви.

И ушёл Мандельштам в сентябре по этапу,
Поменяв на барак чинный лоск площадей,
И менялись конвои, вагоны и трапы,
Для него, как для прочих распятых людей.

P.S. Зеки ставили на кон, кто жизнь, а кто майку,
Кто – подаренный милой кисет, кто – кастет,
И, при этом, делили убогую пайку
Арестанта, которого сутки уж нет.

Где лежит Мандельштам, никому неизвестно.
Лес и звёзды не знают, луга и поля,
Но, из множества версий, одна лишь уместна –
Без сомнения, спит он в планете Земля.

КОРОЛЬ ЛИР

А шар всё крутился, больной и грешный,
Менялись законы и стран границы.
Они убивали его неспешно,
Не пряча особо погоны, лица.

Ходили вчера под «ура» в походы
За Родину, счастье и дело мира –
Сегодня, по воле отца народов,
Они убивали с охотцей Лира.

А после убийства махнули водки,
Под чинным портретом вождя-кумира,
И, крякнув, впихнули икорки в глотки,
Собою гордясь, что убили Лира.

А Лир был похож на первопророка –
Сжигало всё сущее пламя взора –
Они жизнь прервали его до срока,
Вершители подлого приговора.

Машиной умело дробили кости –
Убийцам равно, что в жару, что в стужу,
И лютая смерть заявилась гостьей,
Забрав в мир иной, как награду, душу.

Сплошь вышли холопы с шутами в судьи,
Лжецы лепетали про честь невнятно,
А Лиры… Даны только Лирам судьбы
Рождаться и гибнуть тысячекратно.

На сценах трагедии шли Шекспира,
От страха пред казнью сбежала совесть –
Он был самым лучшим на свете Лиром,
Великий еврей Соломон Михоэлс.

МИРРА

Сделать подлость – разве это ново
(А особо классовым врагам)?
Здравствуйте, я Мирра Железнова –
Айзенштадт, точнее, Мириам.

Я жила в эпоху сталинизма,
И частенько было не до сна,
Ведь хлебнула доли журналиста –
Впрочем, им была не я одна.

Что с добром соседствует плохое,
Рассказал мне лучший в мире Лир –
Земелах – так звал меня Михоэлс,
Добрый друг, учитель и кумир.

Я сражалась в качестве солдата,
Правда, лишь машинкой иль пером,
Но, поверьте, голос автомата
Был мне, тем не менее, знаком.

Верой в правду жизни пламенея,
Под разрывы бомб и русский мат,
Я писала о бойцах-евреях
В небольшой газете «Эйнигкайт».

«Эйнигкайт» на идише единство –
Идиш, как и русский, мне родной –
Я была с душой, как слёзы, чистой,
И ушла с такой же в мир иной,

Не забрав с собой крупицы фальши,
В сердце лишь впустив свинцовый ком –
Лира же они распяли раньше,
Чем меня, ещё в сорок восьмом.

Огласила я всего лишь правду,
(Правду вынь, учили, да положь),
Но у них ведь, у исчадий Ада,
Правда – это истинная ложь,

Ведь Герой Советского Союза –
Звания нет партии родней –
Только для героя, не для труса –
Ну а трус, конечно же, еврей.
Мир узнал Смушкевича и Маца,
Дегена, умевших воевать,
Было их с лихвой за полтораста
И отдавших жизнь не сосчитать.

Мир с ума, потомки, сходит снова,
Подлость правит бал и тут, и там.
С вами правда Мирры Железновой –
Айзенштадт, точнее, Мириам.

ДЕЛО ЕАК

Закончилась война. Искал весь мир
Избегнувших возмездия нацистов –
В России же тем временем Вампир
С восторгом убивал антифашистов:

Учёных, и артистов, и врачей
Талантливых, всемирно знаменитых –
Вампир собрал команду палачей
Из самых дельных и мастеровитых.

Не палачи… те пали на войне,
Измерив Ад от края и до края,
И души их витают в тишине,
К благоразумью выживших взывая.

А палачи… Отдельный разговор.
Вампир в подборе кадров был толковый –
В одном лице судья и прокурор
Страны, к повиновению готовой.

Безвинных крыли в бога, душу, мать
Пред казнью забубённые злодеи –
Антифашисты были – что скрывать? –
Всего лишь ненавистные евреи,

Что за Отчизну шли с последний бой,
Сквозь зной и стужу, бури, льды и пламя,
И прикрывали Родину собой,
Кто грудью, кто могучими мозгами.

Вершился суд. «Басманный», скорый суд –
Людей сожрали, словно агнцев, звери,
И бередил антисемитский зуд
Россию в самой полной подлой мере.

О, вечная еврейская вина
Пред цезарем, вельможей, фараоном!
О, ненависти к мудрости волна
Сегодня, завтра и во время оно!

Здесь не впервой торжествовала ложь –
Ей пели панегирики и гимны,
А истина – ну что с неё возьмёшь,
С Вампиром замордованной вражины?

И разыгрался грубый низкий фарс
В гротескном воплощении Процесса,
И свет в глазах оболганных угас,
И… факелами вспыхнул в зраках Беса.

И громко раздалась команда «Пли!»,
И жизней роковых распались звенья,
И слились с плотью хладною земли
«Козлы очередные отпущенья».

Но не прошёл и год, как в месяц март,
В еврейский развесёлый праздник Пурим,
Вампир отправился домой навечно, в Ад,
Де-факто и, конечно же, де-юре.

P. S. За новым троном новая метла,
У кукловодов новые игрушки.
…Моя печаль не очень-то светла,
Хоть светлой звал её великий Пушкин.

ДЕЛО ВРАЧЕЙ

Был Рюмин-полковник душой схож со зверем,
Безжалостным бесом из адской обители –
Шла пьеса на сцене Советской империи
С названием «Дело врачей отравителей».

Идеей спектакля была юдофобия,
И с нею в согласье даны наказания,
И речь прокурора легла, как надгробие,
Собой раздробив человечье сознание.

А сам драматург морщил брови колючие,
И зал в такт движеньям бровей аплодировал,
И верный холуй молвил слово по случаю,
Забыв, что победа бывает и Пиррова.

Задолго до действа плясали ничтожества
На стылых костях, величая злодеями
Тех самых, кто жизни спасая во множестве,
Имели вину в мир явиться евреями.

А судьбы врачей лишь вчера были звонкими:
Бои, лазареты по Г-спода милости –
Сегодня шёл суд, и холопы с подонками
Являли собой торжество справедливости.

Тому суждено, кто не тонет, повеситься,
Одежду не сшить из тряпья благородную:
Не знал драматург – пронесутся два месяца,
И сам он уйдёт навсегда в преисподнюю.

Не радуют жизни печальные хроники,
Как правило, с привкусом боли и крови:
Толпой мельтешат драматурга сторонники,
Стоят постаменты и морщатся брови.

Мои дорогие врачи-отравители,
«Убийцы в халатах», герои сражений,
Конечно, у пьесы есть верные зрители –
Их много, но память жива поколений.

БАЛЛАДА ОБ ИНВАЛИДАХ

На Валааме-острове славна природа видами:
Желаешь – в лес по ягоды, а хочешь – песни пой –
Запрятала там Родина бараки с инвалидами-
Героями, распятыми Второю Мировой.

В мешках на чудо-дереве на Валааме-острове
Тела на ветках вешали с абрисами лица,
И боль пронзала ярая, как жало кобры, острая
Обидой не добитые и души, и сердца.

Конечно, вызывающе, и глазу отвратительно,
Чтоб средь державной чинности, нарушив суть вещей,
Под синим небом ползали, как черви, в зале зрительном,
Безногие, безрукие с гирляндами из вшей.

В столице, на окраинах «никем непобедимая»
Искала их внимательно, как нищий медный грош,
А находя, румянилась, как женщина счастливая,
И отправляла пачками «за здорово живёшь».

О, знали пехотинцы бы и лётчики с танкистами,
В последний бой идущие на праведную смерть,
Что подлость трижды подлая на судьбы наслоится и
Намного лучше было б им не жить, а умереть!

О, ведали бы медики с их клятвой Гиппократовой,
Чьи совесть и умение сквозь горе проросли,
Что мастерство врачебное пошлёт в чертоги Адовы
Тех из тяжелораненых, кого они спасли.

Для них, сгоревших заживо в костре бесчеловечности,
Страна, ты стала мачехой, но всё же, их мольба
К вселенской справедливости скитается по вечности.
Россия, в Б-жьей милости есть и твоя судьба.

О, люди, дорогие мне, далёкие и близкие!
Как часто забываем мы про честь, и страх, и стыд!
В любом из нас печалится, в ком робко, а в ком истово
Тот с Валаама-острова несчастный инвалид.

АНТИСИОНИСТСКИЙ КОМИТЕТ

«У советских собственная гордость» –
Эту фразу знает белый свет,
Как и про невиданную подлость –
Антисионистский комитет.

Явно не хватило Холокоста,
Чтоб на наковальне раздробить
Чудом сохранившиеся кости
Тех, кому Творец назначил жить.

И особо верною идеей
Партии, великой и родной,
Стало униженье иудеев
Перед их отринувшей страной.

Униженье тех, кто шёл в атаки,
Кто лечил в кромешной мгле ночей,
Кто чинил израненные танки:
Воинов, рабочих и врачей.

Также академиков, артистов –
Истина была не дорога,
Ведь громить велели сионистов,
А точнее, лютого врага.

И молчали Шейнин, Блантер, Райкин
И Драгунский, белые, как мел –
А ЦК закручивал всё гайки
Так, как только он один умел.

И шептала гордая «Аксинья»:
Неужели… снова… как всегда…,
А в бездонном небе, полном сини,
От обиды плакала звезда.

В клетке львов пинать – большая доблесть,
И об этом знает белый свет:
Ах, какая я ж всё же это подлость –
Антисионистский комитет!

МАЛЬЧИШКИ-ДЕВЧОНКИ

Памяти распятых детей из «еврейской террористической организации» посвящается

Было всё далеко не ново –
Ни минуты не дремлет Бес.
Шёл февраль пятьдесят второго –
Над подростками шёл процесс.

Очевидной была вина их –
Ясный взор, совесть, смелость, честь –
Есть закон у звериной стаи –
За наличье сомнений – месть.

А сомненья таились в книжках,
Чрез сознанье струились ввысь.
Пили залпом из них мальчишки
И девчонки живую мысль.

От ума, как известно, горе –
Кто имеет, тому – “не быть” –
Средь беды и страданий моря
Изначально дано так жить.

О, мальчишки мои, девчонки,
Вам любить бы да песни петь –
Сука-смерть не прошла в сторонке,
Но на то она, сука-смерть.

О, девчонки мои, мальчишки,
Не ушли вы из зверя лап:
Слуцкий, Фурман, Гуревич – вышка,
Мазур, Мельников, Рейф… – этап.

Огласил приговор нацизму
Нюрнберг средь быстротечных дней,
А на Родине коммунизма
Бес еврейских душил детей.

Звёзд не счесть. Их бессчётна сумма,
Что есть гордость небесных сфер:
Уфлянд, Слуцкий, Гуревич, Фурман,
Улановская, Эльгиссер…

Игорь Хентов