Грета Ионкис | Явление Горенштейна

Грета Ионкис о жизни и творчестве замечательного писателя, о котором Андрей Тарковский написал в воспоминаниях: «Горенштейн – гений!»

15 лет спустя после смерти Фридриха Горенштейна (1932, Киев – 2002, Берлин)  к писателю, наконец, приходят известность и признание. Франц Кафка ждал своего часа вдвое дольше… Его мы вспомнили не случайно: в мироощущении двух писателей есть нечто родственное. Зато Горенштейну было отпущено жизни вдвое больше, чем автору «Процесса» и «Замка». По творческой активности и мастерству, многосторонности творческого дара, жанровому многообразию, да и масштабам наследия  он обошёл всех  современников.

Первая его публикация – рассказ «Дом с башенкой» – появилась в «Юности» в 1964-м, и лишь почти через 30 лет (!) в Москве усилиями Советско-Британского издательства СЛОВО был выпущен без объявления (!) трёхтомник избранных произведений Горенштейна.

В Германии на исходе 90-х приобрела 2-й и 3-й тома «Избранного», они стали потрясением, откровением и открытием. Но как могло статься, что  имя автора мне было до сих пор неизвестно?! А ларчик просто открывался: критики трёхтомник «не заметили», даже не прозевали, а скорее «замолчали». В том же 1992-м грандиозный роман Горенштейна «Место» вошёл в «шорт лист» книг,  номинированных на Русского Букера. Но получил премию не он, а мой сокурсник Марк Харитонов. Горенштейн, проживавший уже 10 лет в Берлине, оскорбился, но не сдался: «Пишу ежедневно с терпением и надеждой».

Появилось немало примет того, что надежды Горенштейна сбываются, и среди них – постановки в Москве и провинции его пьес и инсценировок по романам и повестям  (одним из первых его ставил Пётр Фоменко) и появление в «Редакции Елены Шубиной» в 2017-м сборника его прозы «Улица Красных Зорь» с предисловием Дмитрия Быкова.

Сиротство, бесприютность, изгойство  Писателя

Фридрих Наумович Горенштейн принадлежал к моему поколению осиротевших детей врагов народа. Его отец, профессор политэкономии, был арестован в 1935-м и расстрелян в 37-м. Мать, педагог Энна Прилуцкая,  без промедления с ребёнком на руках покинула обжитую киевскую квартиру. Родом она и муж были из Бердичева. Война застала её там у сестёр. Чудом они успели втиснуться в последний эшелон, уходящий на восток. В эвакуации мать умерла, а мальчика забрали её сёстры.

В пьесе «Бердичев» (1975), по-бабелевски колоритной, Горенштейн сохранит их имена – Рахиль и Злота Луцкие, сам он узнаваем в племяннике Вилли. Моё школьное детство прошло в Одессе, потому неповторимая атмосфера бердичевского двора мне невероятно близка. Но Марк Розовский, москвич, родившийся на Камчатке, под конец публичной читки «Бердичева», которую он устроил у себя дома на проводах Горенштейна, уезжавшего в Германию, в конце вдруг зарыдал, и автору пришлось самому завершать чтение. Это ли не высшая оценка?! Но мы забежали вперёд…

Окончив Днепропетровский горный институт, Горенштейн был направлен на  шахту. Под землёй он проработал три года. Физического труда он и ранее не чурался, сложения был крепкого, но во время обвала чудом выжил, а из-за травмы ноги вынужден был оставить забой. Опыт работы отразился в повести «Зима 53-го года» (1965), писанной кровью сердца. Её одобрила, но не решилась «пробивать» Ася Берзер, ответственный секретарь «Нового мира»: труд и быт советских шахтёров был показан как каторжный, сопряжённый со смертельным риском. Повесть опубликует В. Максимов в «Континенте» (1978).

В 1962-м Горенштейн поступил  на двухгодичные Высшие сценарные  курсы в Москве. Вместе с ним учились Марк Розовский, Анатолий Найман, Юрий Клепиков. Горенштейн держался особняком, тусовок и «междусобойчиков» не любил. По окончании «кормился» кино, однако его имя зачастую отсутствовало в титрах (не упомянут в «Андрее Рублёве» Тарковского, для которого написал все монологи героя, или в фильме «Первый учитель», сценарий которого писал он, а не Айтматов, фильм прославил Андрона Кончаловского). Он – автор сценариев нашумевших фильмов  «Солярис» Тарковского, «Раба любви» Н.Михалкова, «Комедии ошибок» В.Гаузнера, «Седьмая пуля»  Али Хамраева. Им создано более 20 сценариев, а правлено и доведено до ума – за гроши! – ещё больше.

Бездомность, безбытность, неустроенность, нищета, да и прописки нет… То угол снимет, то каморку в Подмосковье, бывает, у знакомых заночует.  При этом упорно пишет «в стол» то, что опубликуют спустя много лет, а ныне признают классикой русской литературы.

Те немногие, кому он доверял  прочесть свои вещи, дивились их эпической мощи, тончайшему психологизму, знанию скрытых пружин людских поступков,  внедрённости в описываемую историю, а главное  литературному мастерству и тончайшему русскому языку, столь неожиданным в «бердическом провинциале»…  После публикации «Дома с башенкой» многие сокурсники стали смотреть на него другими глазами, всё чаще слышался шепоток: – Глыба!  Тарковский в воспоминаниях  однозначно подытожил: – Горенштейн – гений!

Тем не менее на родине он оставался маргиналом, его не печатали. Собратья по перу, «шестидесятники», посматривали свысока (в романе Аксёнова «Скажи изюм» мастер Цукер – карикатура на Горенштейна). Дело было не только в еврействе, он был чужой, вроде бы не диссидент-антисоветчик, но – бери выше! – Судия.

В итоге в 1980 году он оставил возлюбленное – сказано без иронии – Отечество и поселился в Берлине, где 20 лет безостановочно писал, как одержимый. На вопрос, почему не выбрал Израиль, он, еврей отнюдь не по паспорту, отвечал: «Настоящий писатель должен жить в Европе». Себе цену знал.

Во Франции и Германии его вещи выходили в переводах, ставились на сцене. Как публицист Горенштейн регулярно публиковался в берлинском журнале «Зеркало Загадок» (редактор – Игорь Полянский). На русском языке его книги, начиная с 1988-го  и вплоть до кончины, печатала в нью-йоркском издательстве «Слово/Word» Лариса Шенкер. Библиотека кёльнской общины приобрела там его политический роман «Дрезденские страсти», сборник «Три пьесы», «Летит себе аэроплан, кинороман о Марке Шагале», кинороманы «Александр Скрябин», «Под знаком тибетской свастики», исторический роман в 2-х томах «На крестцах» и книгу Мины Полянской о Горенштейне «Я – писатель незаконный» (2003).

Это была её первая книга, написанная ещё при жизни писателя. Затем последовали: «Плацкарты и контрамарки. Записки о Фридрихе Горенштейне» (2006), «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне» (2011).

Нечто личное  

Мина Полянская, её сын, муж Борис Антипов были близкими и преданными друзьями и неофициальными литературными секретарями писателя в последние 8 лет его жизни. Из-за нечитаемого почерка он диктовал им долгими вечерами огромный роман «На крестцах» и не дававшуюся ему «Верёвочную книгу», а они потом с магнитофона перепечатывали его труды, он правил рукопись. Так и работали. Супруги дежурили до последней минуты в больнице у постели уходящего от мучительной болезни Горенштейна, проводили в последний путь на еврейское кладбище и берегут  память о нём. Они привезли меня к его берлинскому дому. Поглядела на его окна, постояла на ступеньках,  по которым он взбирался на 4-й этаж, поклонилась его тени…

Библейский код Горенштейн

Читать Горенштейна нелегко  не потому, что он – философ или историк (а это так!),  и не потому что он о Боге и Христе  пишет так, как никто не писал (разве что Достоевский, с которым он – при всех перекличках – вел жестокий спор:  его  драма «Споры о Достоевском», 1973 неслучайна), и не потому что он подчас многословен, а тексты его многослойны,  но потому, что жизнь и человек, предстающие в его книгах, заставляют читателя содрогаться от ужаса или ярости, а то захлёбываться слезами от сострадания и впадать в смертельную тоску. Впрочем, Библия, с которой сроднился Горенштейн, – это тоже не лёгкое чтение.

Почти все эпиграфы писатель заимствует из библейских текстов и апокрифов, а ведь эпиграф – это не украшение, а ключ к произведению.  Но были книги, в центре которых оказывались главные проблемы библейской этики, а то и вовсе персонажи Ветхого  и Нового Завета – это «Искупление» (1967) и посвящённый матери «Псалом. Роман-размышление о четырёх казнях Господних» (1975). В них то и дело встречаются ссылки на Пятикнижие Моисеево, цитируются библейские пророки.

В «Искуплении» добро и зло причудливо переплетены. Носителем абсолютного зла предстаёт чистильщик обуви ассириец Шума, который в первые дни оккупации подался в полицаи и самолично, по собственной инициативе забил лечивших его до войны известных врачей-евреев, в их числе – соседа-стоматолога, его жену, дочь-красавицу и пятилетнего сына. Размозжив им головы кирпичом, он свалил тела в выгребную яму с нечистотами. Дворник, с ужасом и страхом наблюдавший происходившее из окна, не сразу, но заявил в полицию. Там, опасаясь эпидемии (жара, зловоние, мухи), обязали его похоронить убитых. Ночью он вырыл яму у сарая и перетащил туда тела. Труп ребёнка за небольшую мзду   похоронил у кладбищенского забора.

Возмездие настигло палача в Польше. Приговор: 25 лет лагерей. Об этом сказано скупо: «Теперь же, больной страшными неземными болезнями, Шума по частям умирал в таёжном больничном бараке». Казалось, зло наказано, но оно пустило корни. Зло сеет смерть и возвращается как бумеранг.

В ту январскую ночь 46-го, когда приехавший на пару дней сын убитого стоматолога лейтенант Август, трижды горевший в самолёте, выкапывает трупы своих близких, чтобы похоронить на кладбище, в домишке их убийцы оплакивают смерть пятилетнего сына Шумы, погибшего по вине брата Хамчика. Виновник не испытывает мук совести, его переполняет ненависть к убиенным евреям. Между тем,  Август возвратился не как мститель, суд вершит тот, кто сказал: «Мне отмщенье, и азъ воздам».

Зло предстает в «Искуплении» в разных ипостасях. В юной героине Сашеньке уживаются жалость и злоба к овдовевшей сорокалетней замордованной жизнью матери. Катерина по доброте душевной пустила в дом не только нищенку Ольгу, но и её дружка, бомжа Васю, которого та подобрала на паперти. Сашенька их возненавидела, тем более, что мать ещё и оделяла их толикой еды, которую подворовывала, работая судомойкой в милицейской столовой. В слепом озлоблении дочь-комсомолка пишет донос на мать, на Васю. Их арестовывают. На ней – грех.

Но та же Сашенька распахивает сердце незнакомому лейтенанту, в которого влюбилась с первого взгляда, горем которого прониклась.  Не отходя от него ни на шаг, она спасла его от самоубийства. Тысячелетний женский инстинкт подсказал ей, как вернуть его к жизни: протянула руку, приласкала, не стыдясь окружающих. Она отдалась ему как суженному, как мужу. А в конце сентября 46-го года Сашенька родила девочку, внучку  убиенного еврея  Леопольда Львовича. Искупила свой грех.

Попытка проследить идею возмездия и искупления через повороты сюжета – это движение по верхам. Лучше обратиться к тексту: «Возмездие, месть доступны всем, искупление же только правым, на чьей стороне истина… Приближается библейская черта… До черты искупление совершалось веками, правоту обиженных можно было порой увидеть лишь через столетие, теперь же, за чертой, пройденной ценой жизни миллионов невинных, возмездие и искупление сольются воедино…»

Горенштейн производит ревизию устоявшихся моральных, в т.ч. церковных представлений. В «Искуплении» он  опровергает расхожее мнение об апостоле Иуде как о предателе (общеизвестна метафора «поцелуй Иуды») и, опираясь на апокриф  христианского теолога II в. Иринея, пишет о нём как о любимом ученике Христа, предавшем его, выполняя волю Учителя, пишет задолго до сенсационной находки коптской рукописи «Евангелия Иуды», до появления  романа поляка Панаса «Евангелие от Иуды» (1973). Зачем он это делает?  На мой взгляд, реабилитация Иуды – средство борьбы с антисемитизмом.

Стержневым героем романа «Псалом», объединяющим пять его частей, является Дан, Аспид, Антихрист. «Не тот Антихрист, о котором кликушествуют христианские живописцы и проповедуют философы … а Антихрист, который вместе  с Братом своим делает Божье… Один послан для Проклятия и Суда,  другой для Благословения и Любви…»

Дан из колена Данова, предсказанный Иеремией, Божий посланец, свидетельствует о четырех казнях Господних: это – меч, голод, похоть и болезнь. Впервые он  появляется в 1933 году на Харьковщине, поражённой страшным голодом. В грязноватой чайной он, еврейский подросток, явный чужак, подаёт нищей девочке Марии кусок «нечистого хлеба изгнания». Через несколько лет их пути пересекутся в Керчи. Похоронив мать и оставшись в полном одиночестве,  Мария стала припортовой проституткой, но, узнав, что это наказуемо как воровство, решила вновь просить Христа ради. Однажды,  ночуя под навесом на берегу моря, она услышала мужские шаги и обратилась к прохожему с просьбой о хлебе. Это был возмужавший Дан Антихрист, и он вновь протянул ей кусок «хлеба изгнания». Через этот хлеб приобщилась она к народу чужому, гонимому. А Дан в эту ночь приобщился к Марии через третью казнь Господню, единственную от которой он на земных путях не был защищён. Утром он ушёл до пробуждения девочки. Напрасно искала его Мария. Попав за бродяжничество в тюрьму, она там родила от Дана сыночка. Вскоре она умерла. Было ей  15 лет от роду. Дану же было приказано направляться во Ржев, куда он прибыл на исходе 1940-го. Близился час первой казни Господней  – меча (войны).

В стране, где само слово «еврей» было табуировано, могли ли эти книги быть опубликованы? Да и  в изображении русского мира, русской души он добрался до таких глубин, потаённых уголков и извивов, демонстрируя их суровую диалектику без всякой комплиментарности. Разве ревнители соцреализма такое прощают?

Несколько слов о романе «Место»

Об огромном почти 900-страничном вершинном романе, посвящённом отцу, говорить в рамках статьи невозможно. Лейтмотив его – сиротство, бесприютность и отщепенство. Отчасти роман автобиографичен (отец героя – расстрелянный комкор, мать умерла, скитания без прописки, жизнь из милости у родни и знакомых, голод).  И всё же Гоша  Цвибышев, от лица которого написана книга, – не alter ego  автора. Названия 4-х частей романа (Койко-место, Место в обществе, Место среди жаждущих, Место среди служащих) и эпилога (Место среди живущих) фиксируют этапы  извилистых, неправедных, бесовских путей героя.  Невыносимость его  бесправного положения и нарастающее от того ожесточение не могли не привести его на эти пути.

«Это, безусловно, роман об отщепенце, – пишет автор в предисловии. – Переход страданий в злобу, лирических мечтаний в себялюбие, разумных наблюдений в мнительность. Неуловимость правды и неправды изображена на фоне путаницы и неясностей российской жизни периода конца хрущёвщины – начала брежневщины».

«Воскресение духовного мертвеца, воскресение человека, убитого разнообразными, разнокалиберными, разношерстными парнокопытными рогатыми личностями, – вот идея, вот замысел романа «Место». А ты, читатель, решай, читать его или нет.  

«ЧОК-ЧОК. Философско-эротический роман» (1987)

Роман читается на одном дыхании. В аннотации он назван «пронзительным и светлым». Светлы лишь первые страницы о невинной чистой детской любви 9-летнего Серёжи и Бэлочки по прозвищу Чок-Чок. А в целом роман грустный и горький о непонимании между родителями и детьми, о трудностях подростков, когда могучий Эрос овладевает ими, о том, что случается, когда они жить торопятся и чувствовать спешат. А далее – история незадавшейся жизни героя.

«Медовое море небесной любви/ Телесным испортили дёгтем» – его предсмертное  признание. Посвящены стихи были Чок-чок. После смерти Серёжи жена нашла и  фотографию, на которой её муж, почти мальчик, сидел рядом со светлоглазой пухленькой девочкой. На обороте дрожащей рукой Сергея была сделана свежая надпись: «До свидания, любимая».

Выйдя вторично замуж, жена свалила бумаги и фотографии Сергея в кладовку,  как ненужный хлам, а его дочь сдала всё в пункт вторсырья за талон на книжку «Королева Марго».

Нет у Писателя светлых книг. «Грустно жить на этом свете, господа!», как сказал Гоголь, почитаемый Горенштейном.

Грета Ионкис