«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
«Надо выжить. А чтобы выжить, надо быть незаметным. Вот урок, который усваивает тот, кого часто бьют… Еврею нужно носить маску, впитывать язык, необходимо быть актером, чтобы выглядеть таким, как все вокруг»
***
«Жизнь в диаспоре подобна участи лицедея: она приводит к тому, что человек «срастается» со своей маской, забывая, как выглядит его собственное лицо».
Раввин Адин Штайнзальц
Вопрос
Плотно, надежно летний вечер покрывает собой суету дня. Но вот в комнату, запыхавшись, влетает с улицы четырехлетний малыш. Ему необходимо выяснить и — немедленно:
— Мама, мы, действительно, евреи?
— Да, — только и успеет ответить.
Тут же хочет она спокойно, с достоинством пояснить: евреи — народ, как любой другой, все нации равны… Но сначала погладит сына по голове, прижмет к себе! Мальчик однако резко вырвется и, кажется, отбросит не только руку матери, но и непроизнесенные ею фразы. Интуиция ребенка точнее любых слов. Он чувствует главное безошибочно. Разобрал это главное по интонациям услышанных во дворе анекдотов, отдельных реплик, смысл которых не понял. Но он не сомневается, что не ошибся. И — боится, боится! Сам не зная, чего.
Все же сын с надеждой заглянет ей в глаза:
— Мама, неужели нельзя ничего поправить? Совсем ничего?
———
Разговор этот она передаст мне через пятнадцать лет. Несколько месяцев назад. И теперь я постоянно приглядываюсь к нему: какие выводы сделал для себя, когда понял, что «ничего нельзя поправить»?
Выводы стары.
Мальчиком он, к примеру, поражал всех своей щедростью: еще ходил в старшую группу детского сада, когда начал раздаривать все, что принято и не принято дарить. И дело не только в отзывчивости сердца: каждого встречного он хочет превратить в друга — во что бы то ни стало. И это ему удается — удается угадывать чужие слабости, входить легко в чужую жизнь. А два года назад он поступил на физический факультет университета и теперь уже делает серьезные доклады в студенческом научном обществе.
Формулирует ли он для себя свою надежду четко? Не знаю. Но угадываю ее: многочисленные друзья, научная карьера, а также карате, которым занимается с восьмого класса, помогут ему стать «не хуже других».
Раза два встречал его в кафе, в компании сверстников. Недолго, издали наблюдал — так, чтобы он не заметил меня, не смутился. Он был элегантен в обычной униформе моды тех лет — черной майке, брюках-«варенках». Был красив — все той же, одних раздражающих, других притягивающих красотой своего народа: матовая кожа, лучистые — серые, а временами голубые — глаза; смоляные, волнами волосы. Был раскован, весел, находил то и дело повод для шуток, однако, кажется, не был пошл.
Не странно? — спросил я себя. Ведь привык видеть его сосредоточенно погруженным во множество чужих и своих забот, тщательно отмечающим в маленьком блокноте исполнение ежедневного плана. Конечно, он всегда составляет этот план сам, давно и ни в чем не советуясь с родителями, которых, не сомневаюсь, нежно, но чуть снисходительно любит: будто обладает недоступным им знанием. Потому он иногда выглядит раньше времени постаревшим — точно придавлен серьезностью и бесповоротностью будущего.
Впрочем, вспоминаю: когда звонит телефон, он первым поднимает трубку и часто преображается — кажется, резкий, зимний сибирский воздух врывается в двухкомнатную малометражку с низкими потолками. «Ну, так что там у нас?» — произносит бодро. Эти слова —невольный условный знак самому себе — знак, который должен вызвать точно такой же условный рефлекс.
Он отворачивается к стене и — чувствую это по голосу — становится веселым, легким, юным совсем человеком.
——-
…Он все-таки пока еще такой разный, окончательно, до конца, не сформировавшийся.
Когда он открывает мне дверь, я смотрю в его глаза: в них — неистребимая наша печаль, всегдашняя готовность евреев понять всех, со всем примириться, во всем найти свою правду.
Я жму ему руку и думаю: что он ответит когда-нибудь сыну на тот же старый вопрос?
1982
Версия
Они притягивали меня своей загадкой еще тогда, раньше, когда его официальная биография была совсем уж скупа. Обычные еврейские глаза за большими стеклами очков.
Потом, после «перестройки», стали появляться странные подробности — в основном в желтой прессе, в газетах русских «патриотов». Но, впрочем, и в солидных изданиях. Дескать, фамилия его матери — Флекенштейн; рано умерший отец, кажется, тоже был евреем.
Серьезные люди в это не верили. Ну, скажите — как, каким образом еврей мог оказаться во главе КГБ, а потом стать руководителем антисемитского государства? И это — в эпоху строжайшей проверки анкет. Да и доводы очень шатки. Вот мать: известно ведь — ее просто удочерила еврейская семья.
Однако я поверил в это сразу. Не в том дело, что знал: еврейские семьи до революции не могли усыновить или удочерить ребенка, если тот не приходился им родственником. (Такова была традиция, объяснять которую сейчас — не к месту).
Меня убедили другие детали, одиноко и жестко торчащие из благостных воспоминаний о нем.
Как тщательно заметал он любые следы, ведущие в его детство, юность, молодость…
Направленный на работу в Петрозаводск и мечтающий о большой карьере, решительно и навсегда оставит в Ярославле первую семью. Хотя совсем недавно, своей рукой, вывел на обороте супружеского фотоснимка признание, похожее на стихи: «Если Вам когда-нибудь будет скучно, если Вы хоть на минуту почувствуете себя несчастными, то взгляните на эту фотографию и вспомните, что в мире существуют два счастливых существа. Счастье — заразительно. Оно вместе с воздухом проникает к нам в душу и в одно мгновение может сделать то, что не в состоянии сделать годы». >
Что потом проникло в его душу? В чем нашел счастье? Никогда больше не видел жену. С сыном и дочерью встретился только в старости, да и то не по своей инициативе.
Директор детдома, где он рос и где им так гордились, однажды передаст ему привет — на провинциальной партконференции, через его же, командированного туда, сотрудника. Тот имел глупость донести теплые слова до адресата. И на несколько лет был удален от шефа.
…Я думаю сейчас не о той, известной, его жестокости, которая была даже предопределена должностью. Я думаю о его жестокости по отношению к себе. О бессонных ночах. О том, как с оглядкой на разоблачение просчитывал каждый шаг. О том, как сам с подозрением вглядывался в собственные фотографии.
Хотел ли он когда-нибудь сделать пластическую операцию? Допытывался ли у врачей: в какой степени специальные контактные линзы могут изменить выражение глаз?
2004
Евсей ЦЕЙТЛИН