Евгения БОСИНА | С чистого листа

С ЧИСТОГО ЛИСТА

* * *
Где-то на Житомирщине, в расстрельном рву, в
ноябре 43-го, обрела вечный покой моя бабушка
Регина, Гина, как называли её в семье. Только
сегодня нет покоя никому – ни живым, ни мёртвым…

Небо расколото, снова разбиты скрижали,
чёрные птицы летят по-над чёрным Днепром.
Бабушка Гина, вчера в тебя снова стреляли –
первого марта, в две тысячи двадцать втором.

Слёз больше нет, только высохли губы от жажды,
только огонь, озверелый, безумный, слепой.
Бабушка Гина, моя неубитая дважды,
что нам осталось от этой, по счёту шестой*?

Сколько же раз умирать, чтобы взять и воскреснуть,
сколько глядеть в эту страшную гиблую высь?
Встанем и станем – живые и мёртвые вместе,
чтоб до конца, чтобы поруч**, чтоб насмерть за жизнь!

Мы не забудем: огонь и обломки скрижалей,
и голоса из-под рыжей от крови земли…
Бабушка Гина, вчера в тебя снова стреляли –
всё, как тогда. Но убить – как тогда – не смогли.

_______________________
* Шестая заповедь: «Не убий».
** Поруч (укр.) – рядом.

* * *
Слова исчезли,
а ведь были, были…
Ушли в песок, суглинок, чернозём,
в горячий пепел, в свежие могилы,
чтоб стать однажды плотью и огнём.

Слова исчезли, без вести пропали –
нема гортань, кричит беззвучно рот:
в бою погибли, смертью храбрых пали,
а те, что уцелели,
те не в счёт.

А, может быть, от грохота оглохнув,
они, как птицы, разом взмыли ввысь
и стали эхом, выдохом и вдохом,
а новые –
пока не родились.

Слова исчезли…
В этом-то и дело!
Ни объяснить, ни крикнуть, ни позвать:
с землёй смешались, в небо улетели,
и нет других,
и неоткуда взять.

* * *
Больны глаза её пустые,
и меркнет, меркнет, меркнет свет:
росинка, родинка, Россия –
теперь пространство буквы «зет».

Нельзя дышать, и нечем плакать,
и явь страшней, чем страшный сон,
а там, за ним, за этим знаком,
перечеркнувшим горизонт, –

тоска заглохшего колодца,
небес обугленная твердь,
моё вселенское сиротство,
её невидимая смерть.

Прощайте ж, серенькие кровли,
дымок над гладью ледяной,
прощай, умывшаяся кровью,
своей, но более –
чужой,

прощайте, медленные реки,
снегов глухая ворожба,
прощай, так страшно, так навеки
перечеркнувшая себя

страна!
Угрюма и огромна,
ты мне приснилась или нет?
— Скажи, как звать тебя?
— Не помню.
Зови: страна на букву «зет».

* * *
Обступают. Глядят. Отчего б не сыграть?
Ты же помнишь?
Ты помнишь, как раньше, как в детстве:
Киев, Харьков, Гостомель, а дальше? Одесса.
Ну, давай, поворачивай времечко вспять!

Это просто такая игра – в города:
Николаев, Ахтырка, Изюм, Мариуполь,
это призраки-парки и улицы-трупы,
мёрзлый камень, пропахшая смертью вода.

Это в тёплое сердце вогнали иглу.
Посмотри: Волноваха, Попасная, Буча –
серый пепел и морок, зыбучий, тягучий.
Вытри слёзы, не надо! Продолжим игру.

Не по правилам разве? Да что за беда!
Вот ещё: Краматорск, Николаев, Чернигов –
проливаются кровью на землю чернила.
Чем потом прорастут?
Города, города

каждой ночью неслышно приходят ко мне.
— Чем же я виновата, чего вы хотите?!
Отпустите меня, – говорю, – отпустите
на чуть-чуть, ненадолго, хотя бы во сне!

Но теснится имён и теней череда.
Всё идут: Мелитополь, Ирпень, Бородянка…
Обступают, глядят.
До самого свiтанку*
мне теперь с городами играть в города.
______________________
* Свiтанок (укр.) – рассвет.

* * *
Вот бы взять –
да с чистого листа:
имена, наречия, причастья…
Двадцать третье.
Дальше – пустота,
дальше обрывается и гаснет.
Что мне делать с этой пустотой,
с этой нескончаемой зимою,
с каждой помрачённой запятой,
с каждым рвом, присыпанным землёю?

Что мне делать, Господи,
с врагом –
тем, кого роднее не бывает,
с этой болью, с этим языком,
на котором лгут и убивают?
Что мне делать с памятью моей –
дательной, творительной, предложной,
бедным садом, сиростью полей –
всем, что внутривенно и подкожно?

С этим Лукоморьем расписным
(лес и дол… русалка… бродит леший…),
в темноте светящимся, живым,
раненым, но всё же уцелевшим –
за чертой, у края февраля,
после тысяч горьких
«всё пропало!»?
Начинаем: с чистого, с нуля.
Ну же, дети,
с самого начала…

* * *
Я не участвую в войне – она участвует во мне.
Ю. Левитанский.

Она глядит безумным глазом,
молчит и щерит хищный рот…
Она убьёт меня не сразу –
сначала голос мой убьёт.
Меж слов, разъятых на фрагменты,
и коченеющих морфем
я буду жить ещё зачем-то,
сама не ведая зачем,
бродить средь холмиков бумажных,
где ни согреться, ни согреть –
среди смертей больших и страшных
такая крохотная смерть.

* * *
Будем плакать потом.
Время плакать ещё не пришло.
Будем плакать потом,
когда солнце обрушится наземь
и начнёт оплывать,
и тускнеть, и задышит с трудом,
и уставится ввысь
неподвижным оранжевым глазом.

Будем плакать потом.
А сейчас – понимаешь? – нельзя.
Будем плакать потом,
и душа твоя, птица немая,
как в селе плачея,
закричит – на разрыв, на излом…
А покуда молчи,
потерпи как-нибудь, понимаешь?

Будем плакать потом:
ведь потом наступает всегда.
О, заплачет потом
кто ни есть – от Гель-Гью до Итаки!
Если мы до тех пор
как-нибудь добредём, доплывём,
если только душа
до тех пор не разучится плакать.

Евгения Босина

Фотоиллюстрация Натальи Волковой