Елена Цвелик. Рав

«Да не станет насмехаться грядущее поколение над скромностью деяний и малостью трудов наших. Для тех условий – тяжелых и невыносимых‚ в которых мы жили‚ велики и громадны были эти дела. Во времена горести не отчаивались мы‚ совершалась работа малая‚ но непрерывная – из нее‚ из нее соткано полотно жизни‚ ибо дела незначительные сливаются в огромные и создают бытие человеческое… Да не будут потомки пренебрегать самой малой работой – и удостоятся тогда дел великих…»
Моше Мордехай Певзнер, еврейский летописец.

В беседах с учениками рабби Нахман из Брацлава (Бреслова, как его произносили евреи) предсказывал, что в мир идет большое неверие, и счастлив будет тот, кто устоит в такие времена. Он отсылал учеников к текстам пророка Даниэля, который говорил, что “будут отобраны и прокалены многие, а злодеи будут злодействовать, … и мудрые поймут” (Даниэль 12:10). Эти смутные времена пришли спустя столетие после ухода рабби Нахмана и обрушили неисчислимые бедствия на еврейский мир.

Именно тогда в самом Брацлаве появится человек, благодаря которому еврейская жизнь в городе не угаснет в течение без малого полувека. Его звали реб Мойше-Янкель Рабинович; он не являлся религиозным философом и не оставил после себя школы и теологических трудов, а был лишь раввином, достойно выполнявшим возложенную на него миссию.

Рав Рабинович – человек огромного мужества и силы духа, которого не сломили страшные испытания, выпавшие на его долю. Он с честью продолжил дело своего великого предшественника, рабби Нахмана, не изменил своей вере в годы преследований и террора и всегда оставался на высоте – даже там, где это было почти невозможно.

Раввин Мойше-Янкель Рабинович (1883-1970). Брацлав, 1961 год. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

В этой работе, посвященной раввину Мойше-Янкелю Рабиновичу, мне хотелось бы рассказать подробнее о его жизненном пути, но прежде я предлагаю читателю сделать небольшой экскурс в историю еврейского Брацлава.

Еще при жизни рабби Нахмана и по его рекомендации раввином города стал его последователь, реб Арон Гольдштейн (1775-1846), сын реб Моше из Херсона. Реб Арон обладал не только обширными знаниями, но и красивым голосом, что позволяло ему исполнять обязанности хазана в большой синагоге Брацлава. Он имел также склонность к уединенным мистическим переживаниям, которую поощрял рабби Нахман, сравнивавший реб Арона с первосвященником.¹

После смерти рабби Нахмана, реб Арон оставался ближайшим другом и союзником его ученика, рабби Натана Штернгарца. Умирая, реб Арон Гольдштейн завещал своим потомкам сохранить верность учению р. Нахмана. И сын его, реб Цви-Арье, и внук, реб Хаим, стали впоследствии даянами в Брацлаве.

Рабби Натан Штернгарц посвящал все свое время заботам об укреплении общины бреславских хасидов и изданию трудов рабби Нахмана. Его правнук, реб Авраам Штернгарц (1862-1955) также внес значительный вклад в дело развития бреславской традиции (именно ему принадлежала инициатива вместо Умани совершать паломничество на гору Мерон, на могилу рабби Шимона бар Йохая).

После смерти рабби Натана в 1844 году движение возглавил его ученик, реб Нахман Хазан, переселившийся впоследствии в Умань, куда переместился и центр бреславского хасидизма. Еще при жизни рабби Натана бреславские хасиды подверглись гонениям и преследованиям, инициированными “савранским ребе”, Мойше-Цви Гитерманом, и цадиками чернобыльской династии, в результате чего движение стремительно теряло свою популярность в Умани и окрестностях, а во второй половине XIX постепенно пришло в упадок и в самом Брацлаве.

Известно, что рабби Нахман, переехав в Брацлав в 1802 году, получил от общины дом, расположенный рядом с бейт-мидрашом Бешта, с видом на улицу, ведущую к рыночной площади. В 1813 году последователи р.Нахмана построили на месте некогда сгоревшего его дома и бейт-мидраша собственный бейт-мидраш, названный »новым».

Базарная улица в Брацлаве, 1900 год. Фото П.М. Костецкого, владельца местной художественной фотографии. В доме, расположенном в конце улицы (перпендикулярно базару) с левой стороны, когда-то был “новый’’ бейт-мидраш рабби Нахмана. Фото из архива В.Козюка.

Брацлав, начало ХХI века: в конце улицы – здание бейт-мидраша р. Нахмана, фото Ефима Цирульникова.

Уже в 1853 году брацлавская община включала в себя четыре молитвенных общества: общественную деревянную синагогу, а также три молитвенных дома: »Старый бейт-мидраш» (300 прихожан, раввин Мейлах Галицкий, »Новый бейт-мидраш» (300 прихожан, раввин Ицхак Гельман), и »Клауз» (203 прихожанина, раввин Шмуэль Сирота).2

На фотографии – здание центральной (“большой’’) синагоги у притока реки Пуцовки. Брацлав, вторая половина XIX века.

Накануне Первой мировой войны в Брацлаве проживало более 6000 евреев; община содержала одну большую синагогу, где собирался простой ремесленный люд, и шесть молитвенных домов, куда ходили хасиды различных направлений, среди которых доминировали сквирские и садагорские. В городе также было несколько десятков хедеров и частное еврейское училище.

Евреи, составлявшие в этот период более половины населения Брацлава, практически все были заняты в торгово-промышленной сфере: им принадлежало большинство из 15 промышленных предприятий, в том числе две мельницы, кожевенный и медоваренный завод. Евреи держали две типографии и шесть городских гостиниц, более сотни магазинов и лавок, а также склады муки, яиц, леса, аптечных и писчебумажных товаров.³ Среди евреев были врачи, дантисты, фельдшеры, акушерки, юристы, маклеры, банковские служащие, хотя значительная часть еврейского населения жила на доходы от ремесла, в основном портняжного и мелкой торговли на рынке, где дважды в месяц бывали базарные дни.

В Брацлаве в те годы служил казенный раввин Авраам Ольшанский, а общиной руководил духовный раввин Авраам-Яков Рабинович, сын Арье-Иеуды, получивший смиху от литовских раввинов: р. Хаима Соловейчика из Бреста, р. Занвиля Клейпфиша из Варшавы и p. Шимона Дова Анолика из Шедлиц.

Соблюдение традиции в те времена было глубокой внутренней потребностью еврейства, и такой образ жизни служил своего рода отдушиной. Хотя синагога и не могла избавить жителей местечка от социального расслоения, безработицы и нищеты, она давала ощущение, что люди не одиноки, и им есть на кого положиться.

И хасиды, и миснагеды Брацлава довольно мирно уживались друг с другом; к этому их вынуждала повседневная забота о хлебе насущном и взаимная зависимость в экономическом и социальном отношении. Несмотря на внутренние противоречия, евреи Брацлава выступали убежденными противниками ассимиляции, и до начала первой мировой войны город оставался хранилищем еврейских традиций и языка идиш.

Если февральская революция 1917 года предоставила евреям России гражданское равноправие, отменив черту оседлости, то октябрьская революция повлекла за собой крушение еврейского патриархального мира в бурном водовороте погромов Гражданской войны.

Громили все: и красные, и белые, и поляки. Громили деникинцы, петлюровцы и многочисленные местные атаманы, громило крестьянство. Громили не только людей и дома, стирали с лица земли сами еврейские поселения. Первая мировая, а затем и гражданская война привели к полной деградации власти, деморализации общества и люмпенизации крестьянства, а деградировавшие массы, к тому же обладавшие оружием, было легко спровоцировать на насильственные действия.

В 1918-1920 гг. только на Украине произошло свыше 1500 еврейских погромов; было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50-60 до 200 тыс. евреев. Около 200 тыс. было ранено и искалечено. Были изнасилованы тысячи женщин. Около 50 тыс. женщин стали вдовами, около 300 тыс. детей остались сиротами. В 700 населенных пунктах еврейская собственность была полностью изничтожена.⁴ Точное число жертв погромов вряд ли когда-нибудь будет установлено, поскольку многих евреев убивали на дорогах, в поле, в лесу, в поездах.

Истребление евреев в годы Гражданской войны было беспрецедентным по своим масштабам. Если учесть физические и психические травмы, десятки тысяч вдов и сотни тысяч сирот, то можно говорить, что погромы эпохи Гражданской войны оказали прямое воздействие приблизительно на один миллион человек.

“Цифры погибших в каком-нибудь пункте, в особенности, если они не велики, не дают никакого представления об ужасах этих погромов, о всей бездонности поразившего и поражающего еврейский народ бедствия. Потому что мертвые, хотя и перенесшие перед смертью тысячу нравственных и физических страданий, все же в конце концов успокоились в могиле и ни в чем не нуждаются. Но на десятки тысяч погибших имеются сотни тысяч уцелевших, многократно видевших перед собою смерть и все же оставшихся в живых. Эти люди, лишенные всего: своих отцов, жен, детей, своего пепелища, всех своих вещей, всех средств к существованию, физически и морально превращенные в инвалидов, – стоят перед неразрешимой задачей: как просуществовать, где найти приют, как спасти при современных экономических условиях себя и своих детей от голодной смерти, от надвигающейся осенней слякоти и зимней стужи, от грязи, от заразных болезней, от деморализации и одичания.”⁵

Известно, что с мая 1919 года по март 1921 года Брацлав пережил 14 погромов и фактически находился в этот период в ситуации “непрерывного погрома”. Точное число жертв установить не удалось, но 300 домов было разрушено, 600 детей остались сиротами, 1200 евреев лишились средств к существованию.⁶

С середины 1919 года община Брацлава уже не имела своего раввина; более того, в городе не оставaлось ни одного шойхета (раньше их было семь), и тогда брацлавские евреи принимают решение пригласить к себе из Ладыжина р. Мойше-Янкеля Рабиновича.

Из воспоминаний Рахили Нахманович, дочери реб Мойше: «Мы приехали после восстания. Страшное зрелище представлял тогда Брацлав. Количество убитых было очень велико. Много семейств было уничтожено полностью, а из отдельных – остались только представители. Бандиты не щадили ни стариков, ни детей. Точного количества не помню, но во всяком случае не меньше 500-600».⁷

Брацлавская еврейская община в тот период находилась в таком бедственном положении, что не могла себе позволить содержать собственного раввина, поэтому р. Мойше было предложено остаться там в качестве шойхета и моэля, а раввином – по совместительству, что допускалось в практике небольших общин. Он согласился, и, оставаясь шойхетом и моэлем, исполнял обязанности брацлавского раввина без малого пятьдесят лет.

Реб Мойше был известен глубокими познаниями в религиозной литературе и строгим соблюдением заповедей. При этом он был человеком, стоящим на земле и понимающим тяготы простых людей. В каждом, кто обращался к нему, реб Мойше, внешне сдержанный, со свойственной ему теплотой и чуткостью умел увидеть что то доброе, приободрить и помочь. Реб Мойше Рабинович не принадлежал ни к какому хасидскому двору, хотя с глубоким уважением относился к цадикам, а был практикующим сельским раввином, беззаветно преданным своим евреям.

Переезд в Брацлав, в сердце хасидского мира, налагал на молодого раввина-миснагеда огромную ответственность, и он принимал ее. Наступали времена, когда сбывалось предсказание рабби Нахмана о том, в мир идет огромное неверие. Именно в эти смутные времена р. Мойше Рабиновичу суждено было стать раввином еврейской общины Брацлава. Много лет спустя, вернувшись домой после спасения из концлагеря, он поселится именно в том месте, где когда-то стоял дом Рабби Нахмана и продолжит свое подвижническое служение.

Реб Мойше-Янкель Рабинович родился в местечке Калиновка Винницкой области на Песах 1883 годa в семье Янкеля и Рейзы Рабинович. Он был первенцем, за которым следовали брат Шмул и сестры Рахиль, Брандл и Фейга. Шмул и Рахиль ушли в мир иной в довольно молодом возрасте, а младшая, Брандл, после замужества Кауфман, поселилась в Мозыре. Эта замечательная женщина в голодные 30-е принимала детей р.Мойше, которые приезжали к ней по очереди подкормиться и окрепнуть, а кроме того, регулярно посылала посылки с хлебом в Брацлав, чтобы семья брата не умерла с голоду.

Отец реб Мойше, Янкель Рабинович, держал извоз и был, по-видимому, довольно состоятельным человеком, что позволило ему не только дать сыну начальное еврейское образование, но и отправить его учиться в дальнюю литовскую ешиву. В возрасте тринадцати лет юный Мойше едет в Вильно, в »Иерушалаим де Лита» (»Литовский Иерусалим»), и с головой погружается в изучение Торы и Талмуда.

После окончания ешивы и получения смихи реб Мойше возвращается домой, и вскоре становится женихом Фейги Резник, дочери старого знакомого Янкеля Рабиновича. Известно, что после приезда сына, в канун Субботы, Янкель встретил Герша Резника в бане: у обоих были дети подходящего возраста, молодой человек произвел весьма благоприятное впечатление на отца девушки, и, недолго думая, друзья договорились о сватовстве.

Через некоторое время после свадьбы молодые отправляются в Ладыжин, где реб Мойше начинает служение в качестве раввина одной из синагог. У Фейги рождаются дети, но старшие умирают в младенчестве, поэтому официально первенцем считается Сарра, родившаяся в 1909 году, а за ней идут Нина (Нехама) – 1912 года рождения, Рахиль – 1914, Мордхе (Мотя, Марк) – 1917, Абрам (Аврейлик) – 1921, Роза – 1924, Гедаль – 1926 и Пиня 1928 года рождения.

До революции семья крепко стояла на ногах: реб Мойше служил раввином в местечке Ладыжин, община которого содержала синагогу и три молитвенных дома. Исключительная порядочность, честность и строгое следование учению, которое он проповедовал, снискали реб Мойше Рабиновичу всеобщее уважение евреев Ладыжина.

В начале ХХ века в Ладыжине насчитывалось 7762 жителя; из которых половину составляли евреи. Им принадлежали аптеки, гостиница, семь лесных складов и большая часть магазинов и лавок. Купец Альтман имел винокуренный завод, а мещане Рейдель, Штерин и Цвейтель арендовали водяную мельницу. В 1913 году из 543 членов Ладыжинского ссудно-сберегательного товарищества 511 были евреями.⁷

Весной 1914 года реб Мойше с женой и дочерьми Саррой и Ниной перебираются в село Михайловку Брацлавского уезда, где на седьмой день Пейсаха у них рождается дочь Рахиль. Родители ждали сына и были очень разочарованы появлением на свет дочери, ведь старшие тоже были девочками. Через три года у четы Рабиновичей рождается сын Мордхе, они счастливы, и все их мысли устремлены в будущее, но начинается революция, и состоятельные хозяева быстро превращаются в нищих бродяг.

Наиболее полную картину жизни семьи в те далекие годы воссоздают воспоминания дочерей реб Мойше, Рахили и Розы.

Итак, Рахиль родилась на Пейсах 1914 года и была третьей девочкой в семье. Ее детство пришлось на годы гражданской войны, погромов и бедствий. Рахиль росла в религиозной семье, и отрывки молитв, выученных в детстве, помнила до глубокой старости, хотя впоследствии стала атеисткой. Самое яркое воспоминание детства – первая банда в селе, появившаяся летом 1919 года:

“Наша участь была решена. Со всех концов села слышались выстрелы. Это убивали евреев – виновников всех бед во все времена. Из 60 семейств спаслись немногие: те, которые удрали в Брацлав или Тульчин. Банда ушла, и евреи села стали хоронить убитых. Мама посчитала, что меня, убитую, затеряли. Она переоделась в крестьянскую одежду и с несколькими приятелями из украинцев вышли на дороги искать мой трупик. И вдруг входит в дом наш знакомый, я ухватилась за него и не хотела выпускать. Потом пришла сюда мама, отблагодарила добрых людей, которые спасли мне жизнь, а отец в это время уже сидел шиву по мне…

Не прошло и недели, как опять зазвонили в церкви колокола. Началась вторая банда. Мама еле упросила, чтобы папа ушёл из дому. Сестренка Нина лежала больная скарлатиной. Только папа ушел, как мама стала одевать нас, чтобы тоже где-нибудь спрятаться. Вдруг Сарра закричала, что бандиты идут к нам. Зашел мужчина лет двадцати пяти, в белом костюме, на руках золотые браслеты и кольца, цепь часов выглядывала из бокового кармана. Это был Ляхович. Человек из семьи порядочной. Когда мы уже жили в Брацлаве – его привезли мёртвым. Сарра пошла смотреть его и узнала, а мать его стояла возле подводы и сказала: “То, что ты желал людям – ты сам получил”.⁸

Что представлял собой атаман Ляхович, видно из воспоминаний его современника, брацлавского аптекаря Лившица. “22-летний недоучившийся гимназист, сын и внук полицейских чинов, во время гетманщины был офицером какого-то куреня. Приехав на родину в Брацлав, он познакомился с младшей дочерью соколецкого священника. Через неделю он женился на ней.

С первых дней по приезде он явился ко мне в аптеку и попросил морфия, жалуясь на боль в ноге от полученной раны при битве с большевиками. Я однако скоро убедился, что имею дело с морфинистом. Он брал морфий в других аптеках, требовал, угрожал, плакал. Он собирался уехать с женой в часть, но в это время гетманщина пала под мощными ударами повстанцев, план отъезда Ляховича рухнул.

Наркосотенец, всосавший ненависть к чужой свободе, к крестьянству, ко всему украинскому с молоком матери, он не переставал надеяться и ждать поражения »украинской сволочи», как он выражался. Его надежды, однако, не сбывались. Потребление морфия усиливалось, и так он прожил до прихода первой большевистской части. Будучи ими обобран, этот психически больной юноша затаил злобу против евреев и коммунистов. Деньги, привезенные с фронта, иссякли.

И вот однажды ночью ему стучится кто-то в окно. Он уверен, что это коммунисты пришли его убить (в последнее время он страдал манией преследования). »Открывайте, не бойтесь. Это я (такой-то) хочу выпить», – это повстанец-организатор приехал к нему от имени батьки Петлюры организовать повстанческую часть. Наделив психопата чином, атаман уехал, а в больном мозгу дегенерата уже готов был план действий.

Так Ляхович организовал свою соколецкую банду, человек 20-30, с которой делал свои походы на Печору, Брацлав, Нeмиров, Тульчин и др. Он собственноручно резал, упиваясь кровью невинных жертв. »Я зарезал свыше 600 жидов», – говорил он печорскому священнику. Награбленное имущество он оставил у своего тестя, дом которого был головным штабом Ляховича. Через год после Печорского погрома Ляхович был найден убитым около Вороновиченцев. Убил его фельдшер, как говорят, на романтической подкладке.”⁹

Наркосотенец – ни прибавить, ни отнять. Офицер-монархист, люто ненавидевший мужичка-богоносца, »украинскую сволочь», и, тем не менее, не побрезговавший с его помощью грабить еврейское добро и вырезать его хозяев.

Из дневника Максима Горького: »Не надо скрывать мрачную правду, – ведь нигде в мире не режут, не истребляют евреев с такой горячей любовью к делу, как у нас, на Руси».¹⁰ Только ли на Руси? А разве история Украины не скреплена еврейской кровью?

Рахиль продолжает: “А пока он у нас дома и держит револьвер и спрашивает: «Где муж? Давай деньги, а то сразу убью». Сарра выбежала из квартиры, и я за ней. Сарра, очевидно, знала, где прячется отец, мы побежали, и она крикнула: «Маму убивают!» И мы побежали дальше по селу. В какую хату ни просимся – никто не пускает. В самую последнюю хату нас пустили, посадили в коноплю, вынесли нам коржи с молоком, а на ночь положили спать на сеновале…

Через несколько дней мы оказались в Ладыжине нищие, почти просители… Мама тогда дала себе слово, если мы станем снова хозяевами, – она никому не откажет в помощи. Так она и делала, хотя это дорого нам обошлось вследствие контактов с тифозными во время голода 1921 года”. ¹¹

Трагизм ситуации заключался в том, что, даже при наличии в некоторых местечках отрядов самообороны, которым удалось сохраниться вопреки запрету властей, евреям практически не приходилось рассчитывать на поддержку местного населения, которое либо сочувствовало погромщикам, либо само громило и было не прочь поживиться в разоренных домах.

Погромленным некуда было бежать – везде творилось одно и то же, за исключением тех случаев, когда выручали знакомые христиане.

Интересно, что в Ладыжине было гораздо меньше жертв от банд, чем в соседних местечках. Это объяснялось тем, что навстречу бандам выходили делегации евреев, представителей русского и украинского духовенства и местной интеллигенции. Главари банд предъявляли свои требования, евреи немедленно удовлетворяли их пожелания, и бандиты, как правило, уходили.

Переехав в Брацлав, р. Мойше Рабинович пытался скоординировать действия евреев и христиан по защите города от банд, но, к сожалению, не получил поддержки интеллигенции и духовенства из-за их антисемитских настроений.

В 1919 году через Брацлав проходили войска Директории, банды атаманов Григорьева, Волынца, Ляховича, Сокола, Тютюнника и Хмары. Вспоминает Рахиль Нахманович: “Помню предсубботний вечер. К нашему дому подъехал сын Кабалкина, тульчинского богача – еврея, знакомый отца. Он сообщил, что сегодня ночью через Брацлав пройдёт Петлюра. По-моему, все закончилось благополучно. Во всяком случае, в Брацлаве все банды оставляли более глубокий след, ибо интеллигенция, такие, как как поп Соколов, врач Пластухов и много учителей, поддерживала бандитов”.¹²

Итак, рассчитывать было не на кого, и реб Мойше, принимая на себя ответственность за жизнь беззащитных людей, выходил один на один навстречу бандитам. Это было большое мужество, потому что иногда бандиты брали евреев в заложники и после ряда издевательств убивали. Так случилось во время захвата Брацлава атаманом Соколом, когда были убиты Б. Лебешкис, И.Каган и другие именитые граждане.

Нападение банды Хмары на город чуть не стоило р. Мойше жизни. Когда стало известно, что банда подходит, раввин Мойше Рабинович собрал делегацию из десяти евреев и вышел на переговоры с атаманом.

Как только один из членов делегации спросил, что желает пан Хмара, последовал ответ: «Еврейской крови!». Все быстро расползлись, и р.Мойше остался один. Тогда пан Хмара велел одному из своих людей его расстрелять. По дороге реб Мойше попросил, чтобы тот убил его вблизи синагоги, и бандит согласился. Случайно они повстречали вора из местных, который шел поживиться еврейским добром. Тот уговорил бандита не убивать реб Мойше, так как он бедный, и у него куча детей. Каким-то образом это подействовало, и бандит отпустил раввина. Еле живой, бледный, Рабинович добрался до дома украинца Слюсаренко, где пряталась его семья. На следующий день все евреи местечка отблагодарили этого вора, и много раз ходили свидетельствовать, что он честный человек, хотя в конце концов он всё-таки попал в тюрьму.

A потом еще приходили банды, и каждый раз семья пряталась у надежных людей. Братик Рахили, Аврейлик, родился в 1921 году; он был худенький, с большим животиком. Если его спрашивали, почему он такой худенький, отвечал: «Потому что я из банд».¹³

Голод 1921 года, охвативший Поволжье и юго-восточную Украину, вызвал приток беженцев из голодающих районов в местечки Подолии. Появились они и в Брацлаве, и тогда ребецн Фейга выделила в доме комнату для голодающих и стала готовить им еду. Она сдержала слово, данное в Ладыжине, и активно помогaла тем, кто попал в беду. И Фейга, и реб Мойше часто навещали больных, которых разместили в ближайшей синагоге, и приносили им варенье, чай и белый хлеб. Там они подхватили возвратный тиф, которым переболела вся семья. В самой тяжелой форме перенесли болезнь Фейга и реб Мойше: они находились на грани жизни и смерти. Одна из беженок, Хума, стала тогда верной помощницей Фейги и какое-то время прожила в доме Рабиновичей.

Ребецн Фейга была деликатным и благородным человеком, она никогда ни делала людям зла и никого не осуждала. То, что проповедовал Хафец Хаим, было для нее не книжной мудростью, а стилем жизни.

Когда начался НЭП, семья немного приоделась: вместо мешковины стали носить платья из мануфактуры, которую приобретали в рассрочку, и кожаную обувь, a у Фейги даже появилось теплое пальто из крестьянской шерсти. Однажды Хума попросила у нее одежду – ей надо было съездить поискать своих детей, и Фейга, не раздумывая, отдала ей всё самое лучшее. Хума уехала и – не вернулась; но, если кто-то потом пытался сказать o ней плохое слово или назвать Хуму воровкой, Фейга запрещала это делать и говорила, что она, очевидно, не могла поступить иначе.¹⁴

Семья Рабинович; Брацлав, осень 1924 года. Сидят слева направо: Рива Резник, мать Фейги; Янкель Рабинович, ребецн Фейга и реб Мойше. Стоят: Рахиль, Нехама (Нина) и Сарра. На коленях у Фейги – дочь Роза, рядом мальчики – Мотя (Мордке) и Абраша. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович

* * *

С установлением в Брацлаве советской власти в городе осталось около 2000 евреев, из которых большинство составляли кустари, сбывавшие свои изделия на местном рынке.¹⁵ Практически вся крупная и средняя буржуазия была уничтожена, город лежал в руинах: рыночная площадь с полуразрушенными еврейскими лавками еще долгие годы являла собой печальную картину разгромленного до основания местечка.

Местные власти игнорировали нужды евреев: их не принимали в комитет бедноты, исключали из профсоюзов, не давали инициативной группе кустарей землю для создания артели, ограничивали доступ евреев в городскую кассу взаимопомощи.

Только при поддержке “Джойнта”, который был вынужден работать с контролируемым большевиками Еврейским Общественным Комитетом (Евобщесткомом), кустарям удалось образовать в городе ссудно-сберегательное товарищество. На средства »Джойнта» Евобщестком открыл в Брацлаве амбулаторию, детский сад, ясли, столовую, а также еврейский детский дом для детей-сирот, потерявших родителей в годы погромов.

В 20-е годы значительная часть еврейского населения Брацлава — как и бывшие лавочники, мелкие ремесленники и служители культа по всей стране — была объявлена »нетрудовыми элементами», лишенцами. Их не только лишали избирательного права, но ограничивали в приеме на работу и в получении жилья, не предоставляли продовольственных карточек и бесплатной медицинской помощи.

Детям лишенцев надо было платить за обучение в школе, их не принимали в вузы. Положение таких людей становилось ужасным, а часто и безвыходным: они были обречены советской властью на нищету и вымирание.

Сразу после установления советской власти на территории СССР началась борьба с традиционным укладом еврейской жизни. Евсекция и комсомол боролись с ритуальным убоем скота и птицы, запрещали выпекать мацу, не позволяли делать обрезание мальчикам, заставляли учеников еврейских школ учиться по субботам.

Иногда эти энтузиасты встречали отпор. Весной 1924 года персонал еврейской школы Брацлава решил не отменять занятия в праздник Песах. Любопытно, что инициатива учителей не была подержана окружным отделом еврейского образования – школа получила распоряжение в дни Песах освободить детей от учебы.¹⁶

В 1929-1930 годах против служителей культа по всему Советскому Союзу проводилась активная кампания преследований: многие раввины, учителя Торы, шойхеты и моэли были арестованы, высланы или расстреляны.

Если в 1927 году в Брацлаве была зарегистрирована община Большой синагоги, то в 1934 году ее здание снесли, и община перестала существовать. Синагогу на ул. Пролетарской, что стояла напротив дома р. Мойше, закрыли в 1937 году, а в ее здании разместили… пекарню.

Остатки фундамента синагоги, снесенной в 1934 году. Брацлав, 2012 год.

В таких обстоятельствах реб Мойше Рабиновичу приходилось исполнять обязанности раввина нелегально: в миру он был Мойше-шойхетом, и зарабатывал на жизнь в качестве резника, а на самом деле исполнял обязанности раввина и моэля, что было весьма небезопасно, ведь за проведение обряда обрезания в тогдашних условиях можно было попасть под арест.

Будучи служителем культа, реб Мойше Рабинович принадлежал к категории лишенцев; по этой причине его старшие дети, посещавшие школу, подвергались дискриминации и чувствовали себя изгоями.

Из воспоминаний Рахили: “Уже прошло больше десяти лет после революции, а мы были так ограничены (в правах – ЕЦ). Во многом – из-за религиозности отца. Насколько труднее была наша жизнь, чем у ровесников, которые пользовались правом голоса! Если Сарра со своими подругами заходилa в избу – читальню, так кто-нибудь объявлял, чтобы все прекратили работу, поскольку вошли лица, не пользующиеся правом голоса.

Отец разрешил нам ходить в школу, но только с условием, что в субботние дни мы писать не будем. Он еле зарабатывал на хлеб, вносить плату за обучение не приходилось, поэтому нас часто выгоняли из класса. Но учителя меня всегда жалели, и, как только уходил секретарь, я снова входила в класс. Училась я хорошо, несмотря на то, что не было ни единого учебника. Ходила учить уроки к девочкам, которые проживали на противоположных концах города – к Голде Пархиловской, которая жила на Грабовецкой дороге, или к Шейнде Перепелицкой, которая жила за больницей на Марксовской дороге.

Одеты (если можно так сказать) мы были не лучше, чем ели, и поэтому я часто возвращалась такой замерзшей, что приходилось оттирать меня от кончиков пальцев до самых колен, и это всё делала наша мама дорогая”.¹⁷ В памяти Розы на всю жизнь осталась бедная обстановка в доме, отсутствие хлеба, мяса, зимой – тепла. “Ютились мы, маленькие дети (я, Гедаль и Пиня) на печке, чтобы не простудиться. ¹⁸ И все же в доме всегда было весело, особенно, если дети были сыты.

Несмотря на все трудности, реб Мойше много внимания уделял обучению сыновей ивриту.“Они изучали Хумаш и Поским⁶⁴ и разговаривали между собой на иврите, – продолжает Роза. – Я помню, как отец во время учёбы с мальчиками был очень строг и требователен. Помню также, как отец куда-то часто уезжал. Это евреи из разных городов Винницкой области приглашали его в случае рождения мальчиков.”¹⁹

Реб Мойше прославился как исключительный моэл; после проведенных им операций никогда не было осложнений. Его хорошо знали не только в Брацлаве и Ладыжине, но и в Гайсине, Ямполе, Красном. В годы войны именно евреи села Красного сделали все возможное, чтобы спасти его из концлагеря Печора.

Напротив дома Рaбиновичей, на улице Пролетарской, была чудесная синагога, представлявшая собой двухэтажное здание с куполом. Согласно обычаю, внизу молились мужчины, а наверху – женщины. “У отца был очень красивый сильный голос, – вспоминает Роза. “Акустика в синагоге была очень хорошая, и на всю жизнь мне запомнилось звучание молитв в его исполнении.”²⁰

Реб Мойше занимался ивритом не только с сыновьями, но и с дочерью Рахилью, которая изучала Пятикнижие вместе с братом Мотей у ребе из хедера. Рахиль была большая умница: она пошла в школу в пятый класс, совсем не зная русского и украинского языков, но преодолела все трудности, наверстала упущенное, и стала первой ученицей в классе по математике. Чтобы помочь семье, ей пришлось оставить учебу и пойти работать; позднее она успешно закончила педагогический институт и преподавала в школе географию.

Шел 1929 год, который Сталин объявил годом “великого перелома”, и по всей стране началась коллективизация, которая привела к полному обнищанию не только крестьянства, но и жителей городков и местечек.

Заработки отца упали, и родители не смогли больше оплачивать учебу Рахили, поэтому в седьмой класс она не пошла. Чтобы помочь семье, девочка давала в течение года уроки малышам, которые готовились пойти в первый класс. У Рахили было пять учеников, брала она по полтора рубля в месяц, и эти деньги были большим подспорьем для семейного бюджета.

Весной 1930 года Рахиль перебирается в село Крутые, к бабушке, где поступает на работу в ковровую артель, а на следующий год летом берет отпуск и отправляется на свадьбу Сарры в Брацлав. Семья была очень рада приезду Рахили, но “танцевать на свадьбе не хотелось — голод свистел во всех уголках. Предстоящие и настоящие трудности чувствовались во всем”.²¹

Деревня была обескровлена – безжалостными реквизициям, высылкой и уничтожением крестьянства, и в результате наступил голод, тяжелейший “голодомор” 1932/1933 годов, охвативший не только Поволжье, Северный Кавказ и Казахстан, но и Украину. Рабочим и служащим в городах выдавали карточки, по которым они получали минимум продуктов питания; крестьянам и лишенцам карточки не полагались, и они стали вымирать.

Весной 1933 года Брацлавский район попадает в первую группу среди районов Винницкой области по степени массового поражения от голода. По ряду сел района насчитывались тысячи семей голодающих колхозников. Еще худшим было положение деклассированной еврейской бедноты, среди которой отмечалось немало случаев опухания на почве недоедания и высокая смертность.

Вспоминает Рaхиль: ”У моей приятельницы Ирины не стало девочки шести лет. Говорили, что её соседи съели. Это было в Брацлаве. Tам же я видела, как одна женщина вбежала с ребёнком в подвал синагоги, что стоял справа нашего дома. На счастье, люди увидели и побежали за ними, и этого ребёнка спасли. У нас было много домов, а остались считанные – люди поумирали с голоду. А из скольких сёл не оставалось ни единого человека!”²²

В это время Розу увезли в Гайсин и сдали в какую-то больницу или детдом – там детей кормили. Из воспоминаний Розы: …«помню, что я первое время не притрагивалась к еде: мне казалось, что мать и все остальные родные от меня отказались и оставили в чужом городе навсегда. Через шесть месяцев вдруг появился извозчик брацлавский и увёз меня домой. Всю дорогу я очень радовалась, что опять буду жить дома. Но когда я зашла домой, меня как будто ударило в сердце: младший братик Пинечка, которого я очень любила, выглядел больным. Вскоре он действительно затемпературил, на ручке появилась какая-то опухоль и через две недели, не приходя в сознание, он умер… Мамочка очень тяжело перенесла его смерть, и однажды под утро я слышу, как она говорит папе: «Что делать, чтобы другие дети выжили?» Голод был страшный, и не было семьи, где не умирали бы дети».²³

Фейге и реб Мойше приходили посылки от Брандл, немного помогали и прихожане, у которых еще оставались какие-то запасы муки, но этого было недостаточно, чтобы прокормить детей. И тогда реб Мойше, понимая, что из-за голода детям дома не выжить, едет в Ленинград и договаривается с родственниками Фейги, чтобы они приняли часть его семьи. После этого в Ленинград уезжают Сарра с мужем, Мотя, а позднее – Абраша.

Рахиль Рабинович в то время работала в одесской артели «Трудартшмуклер», производившей нитки, шнурки и разнообразную мануфактуру, и зарабатывала себе рабочий стаже, необходимый ей, как дочери лишенца, для дальнейшей учебы.

Однако вскоре с артелью пришлось расстаться, поскольку ее рабочим перестали выдавать хлебные карточки, и девушка поступила на фанерный завод. Через некоторое время в Одессу приехала Нина, которая жила в Мозыре у тети Брандл, и привезла оттуда чемодан с продуктами. Нина устроилась на работу в штамповочную при кожевенном заводе, но привезенные ей продукты быстро кончились, и девушки начали продавать часть своих хлебных карточек, чтобы взамен купить немного крупы и молока.

Часто во время продажи кто-то просто вырывал у них из рук хлеб, и в лучшем случае им оставались только корки. Рахиль так оголодала, что стала падать в обмороки; тогда Нина настояла, чтобы Рахиль поехала к тете Брандл (Броне Яковлевне Кауфман) в Белоруссию на поправку; благодаря заботам этой замечательной женщины ее жизнь была спасена.

Несколько месяцев спустя Рахиль возвращается в Одессу: необходимо было срочно пройти паспортизацию. Впоследствии она вспоминала, слово «Одесса» у неe навсегда было связано с понятием «голод». Нина к тому времени находилась в очень тяжелом состоянии: она начала опухать и у нее горлом шла кровь. Рахиль уговорила Нину срочно отправиться к Сарре в Ленинград, чтобы прийти в себя. Через некоторое время в магазинах стал появляться коммерческий хлеб, и продовольственная проблема стала менее острой.

Дома, в Брацлаве, с родителями оставались младшие – Роза и Гедаль. Сначала они ходили в еврейскую школу, но в 1937 году, после ее закрытия, перевелись в украинскую. Мир вокруг становился все мрачнее: власти закрыли синагогу на Пролетарской, а другую разрушили, оставив евреям лишь маленький клауз (клойз). “Из Тульчина, Гайсина, Немирова приезжали евреи, тихо шушукались, и по выражению их лиц чувствовалось, что чёрная туча нависла над нами. Не помню, в каком году, отец стал поставщиком перьев для заготсырья: он резал кур, собирал все до перышка и заполнял мешки. Заготовители приезжали, забирали их, и за это отец получал деньги. Может быть, благодаря этому власти отца не трогали? Но мать всё время тревожилась за него, просила нас, детей, отца не огорчать и слушаться его”.²⁴

Сталинский террор набирал обороты, и в брацлавский еврейский детдом начали прибывать дети троцкистов; это были очень интеллигентные и доброжелательные дети, они прекрасно учились. Роза Рабинович искренне удивлялась, как “враги народа” могли так хорошо воспитать своих детей.

Реб Мойше понимал, что детям надо учиться, чтобы выжить, и не хотел, чтобы они вели двойную жизнь, поэтому он старался оберегать их от лишних и ненужных переживаний. Роза помнит, как в четвертом классе на торжественной линейке ее принимали в пионеры. Она шла домой и переживала, как к этому отнесется ее папа.

“Я отца очень любила и дорожила его любовью ко мне. Каково же было моё удивление, когда папа, увидев на мне красный галстук, меня, большую девочку, поднял на руки и поцеловал. Всю жизнь я убеждалась, какой замечательный человек был папа! Он никому не навязывал свою веру и взгляды.”²⁵ Реб Мойше знал, что дети нарушают уговор, и пишут по субботам, но не трогал их – наоборот, то, что Рахиль, Мотя и Абраша получают высшее образование, было предметом его гордости.

Старшие дети и внуки приезжали летом, и родители были счастливы, что могут с ними повидаться. В предсубботние вечера атмосфера была праздничной: “Отец приходил из синагоги, лицо спокойное, одухотворенное. Говорит: «А гут Шабэс». Мы все в приподнятом настроении садимся за большой круглый стол. Отец читает молитву в честь наступления Субботы. Разговоры, разговоры… Мать нарядная, сияющая. Любуется своими внуками, счастлива, что у нее такие умные, образованные дети. Наверно не переставала молить Бога, чтобы дети и внуки были здоровы и счастливы, и чтобы никогда не было войны!”²⁶

Ребецн Фейга с детьми: слева направо стоят Рахиль, Мотя и Гедаль. Сидят: Абраша, ребецн Фейга, Роза. Брацлав, конец 30-х годов. Фото из частного архива семьи Рабинович/Нахманович.

Отец читал детям рассказы Шолом Алейхема, Менделе Мойхер Сфорима, Ицхака Лейбуш Переца и других еврейских писателей, читал на родном языке – идише. На страницах их произведений оживал мир еврейских местечек, мир души и сердца. Со школьных лет Абраша писал на идиш юмористические рассказы и охотно читал их родным. И как все смеялись и радовались, отгоняя от сердца тревожные предчувствия, а не за горами была война…

Семейное фото. Стоят слева направо дети р.Мойше Рабиновича: Нина дочерью Раей на руках, Рахиль, Абрам, Роза, Гедаль, Мотя. Сидят слева направо: Иосиф Босинзон,муж Нехамы, Рива Резник – мать Фейги, ребецн Фейга, реб Мойше, его дочь Сара с сыном Гришей на коленях. Нижний ряд – внуки Мойше Рабиновича: слева направо – Яков – сын Нехамы, Лия – дочь Сары, Азик – сын Сары. Брацлав, лето 1939 года. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Роза помнит маму, жизнь которой была нелегка: oна вечно стояла у печки, раздувая огонь, или у корыта с бельем. Водy приходилось набирать из колодца, еду готовить в русской печи: керосинки и примусов тогда еще не было. “A дрова порой сырые, не хотят гореть. Мать дует на них, глаза красные от дыма. Но сегодня суббота: она будет отдыхать, набираться сил для повседневных дел”.²⁷

Роза очень любила своих братьев, и, когда они приезжали в Брацлав, подолгу гулялa с ними по городу.

И Мотя, и Абраша были умными и способными ребятами: будучи очень одаренным в области технических наук, Мотя был успешным изобретателем и в 17 лет сконструировал приспособление к плоской вязальной машине для перестановки замков в положение, соответствующее тому или иному типу вязки. За свое изобретение Мотя получил тысячу рублей, a тогда это были большие деньги. Мотино авторское свидетельство Роза бережно сохранила до наших дней.

Мотя сочетал работу с учёбой в техникуме точной механики и оптики, а потом на механико-машиностроительном факультете в Индустриальном институте. Когда он приезжал домой в отпуск, то все время занимался учёбой, а также вел дискуссии с отцом, вероятно подвергая сомнению его мировоззрение.

К концу 30-х годов старшие братья и сестры разъехались (Рахиль училась в Одессе, остальные жили в Ленинграде), и с родителями остались только Роза с Гедалем. Материальное положение семьи улучшилось, дети ходили в школу, с удовольствием учились, и для них обоих это было золотое время. “Гедаль, мой младший братик, был моложе меня на 2 года. Красивый и способный мальчик: учился в школе на пятёрки и одновременно ежедневно с папой учил древнееврейский. Гедаль был очень любознательный и имел много друзей. Мы ходили с ним в Чуков пешком, чтобы посмотреть аэроплан или бродили вдоль берега речки и искали, где она начинается”.²⁸ Могла ли Роза тогда представить себе, как рано оборвется жизнь Гедаля …

Роза с мамой и бабушкой. Слева направо: Рива Резник, Роза и ребецн Фейга. Брацлав, конец 30-х годов. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович

За десять дней до начала войны Роза с Рахилью очутились в Ленинграде: Розе давно мечтала побывать в Петергофе, но нужен был пропуск на поезд, и тогда решительная Рахиль, имевшая авантюрные наклонности, “зайцем” довезла Розу в Ленинград.

Вскоре после начала войны Рахиль и Роза были эвакуированы на Урал, в город Чусовой, и о судьбе родителей и Гедаля ничего не знали. Провожал их Абраша. Война застала его на практике в Днепродзержинске, откуда он вернулся в Ленинград и вступил в ополчение. Абраша был добрый, веселый парень, имевший склонности не только к математике, но и к гуманитарным предметам, а чувство юмора не изменяло ему никогда. Умница Рахиль так же, как и брат, любила пошутить; Роза помнит, что по пути в эвакуацию их бомбили, и всем было страшно. Когда кто-то вскрикнул: «Бомба падает», одна женщина схватилась за грудь с воплем: ”Что вы так кричите “бомба”, чуть сердце у меня не разорвалось!”, Рахиль прошептала “Надо говорить – бомбочка”. Последовал такой взрыв хохота, как, наверное, потом на концертах Райкина. Люди успокоились и на время даже забыли об опасности.

Из мемуаров Розы: “В письмах с фронта, Абраша тоже иногда подмечал смешные стороны фронтовой жизни. “Ему дали роту из старых и молодых, и вот он говорит: “Товарищи, через несколько часов нам предстоит напасть на такой-то населенный пункт и выгнать оттуда немцев. Кто плохо себя чувствует, прошу сделать два шага вперед». Вперед вышли все, кроме двух солдат. Он посмотрел на них, как на героев, и подошел познакомиться. Они оказались глухими».²⁹ Абрам Рабинович погиб на фронте в 1944 году при взятии Нарвы. Сестры очень тяжело перенесли весть о его гибели…

Старший брат Мотя был эвакуирован из города Изюма в Томск и мог, имея бронь, проработать там всю войну, но ушел на фронт добровольцем. Последнее письмо от него сестры получили в 1943 году, он писал, что скоро будет в тех краях, где прошло его детство; после этого Мотя пропал без вести. Много лет семья жилa с надеждой, что он найдётся. Но так и ушли из жизни реб Мойше, Сарра, Нехама и Рахиль и никогда не узнали, где сложил голову их сын и брат…

В блокадном Ленинграде оставались Сарра и Нина с детьми, их мужей уже призвали на фронт. В первые дни войны погиб муж Сарры, Хаим Побережский, а муж Нины был тяжело ранен и вернулся с фронта инвалидом. Самую тяжелую блокадную зиму Сарра и Нина прожили в Ленинграде, и только в январе 1943 года им с детьми удалось эвакуироваться на Урал.

А теперь вернемся в Брацлав, который немцы заняли 22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны. Как и большинство евреев городка, реб Мойше с женой, ее матерью и сыном Гедалем были угнаны в Печору – концлагерь, который заключенные евреи называли “Мертвая Петля”. Подробнее о Печоре – в интервью ее выживших узников, которые собрал Морис Яковлевич Бронштейн:³⁰

До войны нееврейское население Брацлава составляло около 3030 человек, однако мы располагаем документально подтвержденными данными лишь о семи жителях Брацлава, которые спасли еврейские жизни. Это были:  Ефрем и Лидия Сруль, Мария Ткаченко и Анна и Фома Тарасовы с дочерьми Галиной и Ириной.

Благодаря помощи  этих семей выжили в оккупации Рахель, и Эва Бронфман а также Хая, Люба, Моисей и Рафаэль Ильвовские. ³¹ Рискуя жизнью ежедневно и ежечасно, спасители предоставляли беглецам убежище и обеспечивали их предметами первой необходимости.  Впоследствие эти люди были удостоены звания Праведников народов мира; их имена можно увидеть на Стене почета мемориала Яд Вашем в Иерусалиме.

Многодетной семье Мажбиц, которая находилась в концлагере в Брацлаве, помогали их соседи: Суприновичи, Островские, Пясецкие, Барановские, Марина Кушнир. Кто приносил еду, кто одежду, а кто брал к себе пожить на неделю-другую. Рахиль Мажбиц ждала ребенка и обратилась к румынскому священнику, с просьбой, чтобы ее отправили рожать в больницу, и он помог ей (Рахиль родила в больнице, на Пурим 1943 года, и девочку назвали Эстер). Когда Рахиль с детьми в марте 1944 года бежали из лагеря, им помогли укрыться от немцев дед Тымко из села Чернышевка, Ульяновы из Слободы и Ксения Ивановна Барановская.

Грамота о присвоении Марии Ткаченко звания »Праведницы мира». Израиль, Иерусалим, Институт памяти Катастрофы и героизма Яд Вашем, 2000 год.

Долгие годы тема Катастрофы на территории СССР всячески замалчивалась, и ни в одном учебнике, научном трудe или документальном сборникe o ней не упоминалась. Хотя анализ исследований на эту тему выходит за пределы данной статьи, мне хотелось бы напомнить, что коллаборационизм местного населения на Украине (Литве, Латвии) был настолько высок, что за пособничество в убийстве евреев в годы второй мировой войны пришлось бы судить слишком многих.

Украинцы до сих пор не в состоянии признать тот факт, что, если бы не сотрудничество с немцами, Катастрофа была бы невозможна: без помощи местного населения не могло быть и речи об истреблении сотен тысяч людей.

Жертвам были известны имена убийц и мародеров, часто соседей по дому. Но только некоторые из свидетелей соглашались назвать их имена: это было небезопасно, не поощрялось властями, и таким образом многие преступники избежали наказания. Лишь в годы перестройки бывшие узники гетто и концлагерей сказали то, о чем не осмеливались говорить раньше. Это случилось и с людьми, которых интервьюировали в рамках программы Спилберга, “Пережившие Шоа”, в частности, и с теми, кто находился во время войны в гетто и лагере Брацлава и в Печоре.

Об издевательствах над еврейскими детьми в Брацлаве вспоминает Евгения Спектор (Мажбиц), которой в 1941 году было семь лет. Отец ее был на фронте, и она оставалась дома с мамой, бабушкой и дедушкой. Немцы еще не овладели городом, а советские части уже отступили; кругом рвались снаряды, взрослые с детьми бежали в укрытия, и Женя замешкалась. В это время в дом влетели две женщины. Это были украинские учителя, которые, увидев Женю, набросились на нее и стали избивать подушками по голове, требуя немедленно сказать, где золото. Избитая, измученная и травмированная девочка еле вырвалась из их цепких рук, и бежала по улице, не помня себя.

Год спустя, уже находясь в гетто, Жене приходилось ходить по воду: выпускали заключенных раз в неделю, не сходишь – семья останется без воды. По дороге девочку ловили ее украинские сверстники и подвергали унижениям и издевательствам. А после войны они вместе учились, ребята выросли, стали врачами, и жили спокойно. Они с детства прекрасно усвоили, что с евреями можно не церемониться. О случившемся Женя никому не рассказывала, и только незадолго до смерти поделилась с племянницей.³²

Многие украинские полицаи, служившие в Брацлаве и Печоре, отличались особой жестокостью. Во время депортации в Печору, Фейга Резник, поддерживая в пути свою старенькую маму, заслоняла ее от побоев охраны. За это один из полицаев избил ее так, что отбил легкие. В Печоре Фейга долго не прожила, и очень скоро реб Мойше остался вдовцом.

Фаина Фельдман, одна из немногих выживших узниц Печоры рассказывает: “Погнали нас этапом в концлагерь “Мертвая петля”. По дороге очень многие умерли. Но не только от холода умирали. Я видела, как лопатой разрубили Лену – мы с ней учились в одном классе, у нее была такая красивая длинная коса… Еще разрубили одного портного с дочкой лет десяти…”³³

Памятник евреям, убитым во время депортации в Печору, поставленный при содействии Михаила Бартика, узника концлагеря »Мертвая Петля».

“Остановились в восьми километрах, в конюшне. Нас уже ждали. Румыны, немцы… Сразу стали грабить”. Когда узников пригнали в Печору, их разместили в бывшей бане тубдиспансера на мокром бетонном полу. Фаина продолжает: “Легли все вповалку. Моя голова на чьих-то ногах, на моих ногах – чья-то голова. Так прошло два дня. Ничего не происходит, есть хочется. Моя мама полезла посмотреть, что там. Ее долго не было, мы ее уже похоронили мысленно, но она возвращается, сползает, падает. С перебитым позвоночником… Мама выжила, хотя у нее от повреждений голова соединялась с пальцами ног. После войны она посмотрела в зеркало, спросила: «Это я?». И упала в обморок. Ведь мама была красивая, высокая женщина”.³⁴

В концлагере Печора узникам не давали ни воды, ни еды, и размещали в неотапливаемых помещениях, где спать приходилось на цементном полу или промерзшей земле. Михаил Бартик вспоминал, что за водой все ходили к реке Южный Буг. На противоположной стороне реки – уже не Транснистрия, а территория, где хозяйничали нeмцы, которые тренировались в стрельбе по живым мишеням, то есть узникам Печорского лагеря. Oчень часто поход за водой заканчивался гибелью обреченных. Некоторые отчаявшиеся пускались зимой по льду на другой берег, тогда этот лёд становился красным от крови.

В отличие от немцев, которые иногда входили в лагерь с целью расстрела людей, румыны действовали более «благородно» – морили людей голодом, холодом и болезнями. Иногда счастливчикам удавалось что-то обменять на еду у местного населения, которое подходило к воротам лагеря. Те заключенные, у которых оставались вещи и драгоценности для обмена, могли какое-то время существовать, остальных ждала неминуемая смерть.

Часто дети с риском для жизни выбирались из лагеря и отправлялись в окрестные села на поиски еды. Надо отдать должное местному населению, которое им помогало: люди кормили детей, давали хлеб, картошку, фасоль. Иногда сердобольные местные жители перебрасывали еду через забор, но полицаи их отгоняли.

Рассказывает бывший узник Печоры, Лейб Немировский из Райгорода: “Я в лагере почти не находился, ходил по деревням, просил подаяние – лишь бы выжить, накормить больную мать, отца, двух сестер. Не всегда походы были успешны, ловили полицаи, избивали, сажали в немецкие комендатуры, но мне удавалось сбегать”.³⁵

В августе 1942 года в Брацлаве были созданы два рабочих лагеря для немецких строительных компаний “Тодт-Дортман” и “Хорст унд Йессен”.  Евреев использовали на работах в каменных карьерах и при прокладке дорог.  Работы не прекращались  ни в снег, ни в дождь, за малейшее неповиновение узников расстреливали, а в самом лагере шла охота за детьми. Вспоминает поэтесса Алла Айзеншарф, которой тогда было шесть лет: “Лагерь находился в бывшей школе Брацлава, где построили нары в три этажа. Приезжали эсэсовцы, выстраивали шеренги и забирали детей. В первый раз Мэрочку (десятилетнюю сестренку Аллы – ЕЦ) не заметили – она лежала на нарах, закрытая разными тряпками, а меня мама брала с собой, потому что я не могла долго ходить сама (девочка повредила себе связки, падая в подвал убежищa, где ее не успели подхватить – ЕЦ). Мама стояла крайняя и отшвырнула меня. Но она понимала, что нас все равно убьют. И придумала, как нас вывезти из концлагеря.

Мы скитались, побирались, ночевали, где придется…

Ну сколько можно в этих лопухах!

А нас искают немцы и собаки.

И страшно.

Он большой, как небо – страх.

 

Не ходят уже мои ножки,

Никак не подняться мне.

И Мэрочка на спине

таскает меня осторожно.

Однажды нас кто-то выдал. Когда мы ночью лежали на сеновале, маму взяли из лагеря, и немец с полицаем привели ее в дом, где нас прятали. Нас решили расстрелять. Была сильная непогода, и немец ушел, зная, что полицай справится с беззащитными людьми. Но Анна – женщина, у которой мы прятались, – стала рыться в комоде, нашла какие-то деньги и протянула полицаю. Тот сказал: «Мало!» И Анна пошла ночью по селу собирать деньги. Откупились от него. Он пострелял в воздух, чтобы немцы услышали, и ушел. Мама забрала нас в лагерь, но, понимая, что всех детей уничтожат, решилась на отчаянный шаг. Она подошла к Митьке, полицаю, который нас не расстрелял, и сказала: «Ты нам однажды помог, помоги еще раз. Нужны украинские документы для меня и детей, я хочу удрать из лагеря». Дала ему часики, что-то еще, и он вскоре принес документы.

Мы бежали ночью, группой в семь человек, которая концентрировалась в доме у немца, десятника работ. Его звали Фриц. Он спас несколько групп евреев – приводил к себе. Нас искали везде, но кому придет в голову искать у Фрица? Потом, когда все утихло, мы вышли ночью, разбились на две группы. У нас был проводник Яшка, еврей. Он переводил из концлагеря в гетто – в Бершадь. Так мы добрались до Бершади.”

 ^{*  *  *}

А теперь вернемся в Печору.  Если у узников гетто Шаргорода, Могилева-Подольского, Бершади, Джурина была возможность остаться в живых, то в  концлагере “Мертвая петля” шансы евреев на выживание оставались ничтожными. Холод, голод, эпидемии сыпного тифа, туберкулеза, дизентерии делали свое дело. Каждый день в Печоре умирали десятки людей. Доходило и до того, что в лагере имели место случаи каннибализма.³⁶

Печора: здание санатория, построенного на месте дворца графов Потоцких. Здесь находился главный корпус концлагеря.

От голода, холода и побоев ушла в мир иной мать ребецн Фейги, Рива Резник, а затем произошло еще одно трагическое событие: в Брацлавской тюрьме был застрелен полицаем младший сын реб Мойше, Гедаль, который, как и его друзья, был связан с партизанами. Незадолго до гибели Гедаля за побег из гетто были казнены его товарищи, молодые ребята из Румынии. Об их гибели рассказывает Евгения Спектор (Мажбиц): https://www.youtube.com/watch?v=m41Z-UReLhI

Из воспоминаний Розы: “Гедаль попал вместе с родителями в концлагерь «Печора». Одно время немцы или румыны взяли его переводчиком, и, быть может, он выжил бы, как некоторые, но Гедаль простудился, и мерзавец – еврей выдал его. Полицай, опасаясь, что Гедаль заразный, застрелил его, а тело бросил в выгребную яму.”³⁷

Реб Мойше смог достать его оттуда и похоронил, но где – никто не знает…

В страшных условиях Печорского лагеря, этого винницкого Освенцима, раввин Рабинович вел себя достойно, и, несмотря на тяжелые испытания, не падал духом и поддерживал других узников.

“В лагерном мире, нравственность сводилась к тому, чтобы как можно дольше оставаться в живых – любыми средствами. Oт рассвета до заката царили голод, усталость, холод и страх, не было места взаимодействию: каждый должен был выживать, полагаясь только на себя, заботиться лишь о себе самом. Все человеческие черты стираются: стыдливость узников поругана, они вынуждены испражняться на людях, их мучают с дьявольской жестокостью, они дезориентированы, подавлены.

Верующим жилось легче – все они были объединены спасительной силой своей веры… Их голод был божественным наказанием, искуплением, исполнением обета…Страдание – собственное или окружающих имело для них свое объяснение, а потому отчаяние их не было безграничным»».³⁸

Кто выживал в Печоре? Тот, кто сумел собрать волю, кто был дружен, кто делал все возможное и невозможное, чтобы выжить. Многие черствели душой и ожесточались; многие, но не реб Мойше: ибо, даже находясь в аду, он не утратил человеческий облик. Несмотря на испытания и беды, в его лице по-прежнему светилась чистота души. Он походил на одного из древних пророков, что всегда были со своим народом.

Находясь в гетто, а потом в лагере, раввин Рабинович не изменял возложенной на него ответственности служить евреям, поэтому еврейском традициям он следовал независимо от окружения и обстоятельств.

* * *

Хотя реб Мойше остался преданным вере на всю жизнь, но что-то и в нём было поколеблено после стольких переживаний и потерь. Перед его глазами проходили те, кто тихо угасал на цементном полу в Печоре, кто нашел свою смерть от пули или был похоронен заживо, те, по которым он не раз читал Кадиш:

Бродят Рахили, Хаимы, Лии,
Как прокажённые, полуживые.
Камни их травят. Слепы и глухи,
Бродят, разувшись пред смертью, старухи.
Бродят младенцы, разбужены к ночи.
Гонит их сон, земля их не хочет.³⁹

Когда Рахиль спросила отца, верит ли он по-прежнему (а это случилось уже после войны), тот ответил: “как нет человека, который бы полностью верил, так и нет человека, который бы полностью не верил”.⁴⁰

Однако раввину не в чем было себя упрекнуть, ибо, несмотря на страшные условия лагеря, он вел себя так, как было естественно для него: заботился о слабых, выполнял, несмотря на смертельную угрозу, обряды, благословлял заключенных на побег.⁴¹

Жизнь узников Печоры целиком находилась в руках комендатуры лагеря и полицаев, произвол которых не был ограничен никем и ничем. Любой узник мог быть подвергнут пыткам и казни за малейший проступок и даже без всякой причины. И тем не менее в Печоре имело место еврейское сопротивление, которое выражалось в простом стремлении остаться в живых вопреки действиям нацистов, направленным на поголовное истребление евреев.

Раввин И.Нисенбаум, погибший в Варшавском гетто, назвал этот вид сопротивления Киддуш ха-хаим (“освящение жизни”) по аналогии с принципом Киддуш ха-Шем. Сопротивление проявлялось в различных формах. Вопреки стремлению нацистов довести евреев до состояния животных, многие уходили из жизни непобежденными, не утратившими человеческого достоинства. Формами пассивного сопротивления были многочисленные попытки скрыться или бежать с территорий, контролируемых нацистскими властями.

В мемуарах Фаины Фельдман (Зусьман) рассказывается о том, как реб Мойше Рабинович благословил на побег из Печоры группу девушек, которых немцы должны были угнать на дорожные работы. Родители, зная, что их детям грозит неминуемая гибель, пришли за советом к раввину, и он сказал – бежать! Действительно, многим из тех, кто тогда совершил побег, в их числе и Фаине Фельдман, удалось спастись.

Бетя Исааковна Ильина, уроженка Тульчина и бывшая малолетняя узница Печоры, вспоминает, что им с мамой удалось бежать из Печоры при содействии местного раввина. Реб Мойше разрешалось выходить за территорию лагеря, и он помог Бетиной маме и девочке оттуда выбраться. Они дошли в указанном им направлении до гетто деревни Горишковка, где жили родители отца Бети, и там скрывались до самого освобождения. Подробности истории Бети Ильиной можно услышать здесь: https://www.youtube.com/watch?v=oULgo08adHo#t=219

Раввин Рабинович выполнял свой долг с первых дней оккупации, невзирая на опасности. Вспоминает Евгения Спектор (Мажбиц):

“Пришли немецкие войска. Надо было такому случиться, что именно в это время моей беременной маме подошло время рожать! Родился мальчик (Саша – ЕЦ), и это был пятый ребенок в нашей семье… Несмотря на происходившее вокруг, пригласили раввина Мойшe Рабиновича и его постоянную помощницу, известную в Брацлаве акушерку Геню, чтобы совершить традиционный еврейский обряд обрезания.

Помню всю процедуру в мельчайших подробностях: закончились все приготовления, и как только хотел Рабинович приступить к самому процессу, как в дом ворвалисъ эсэсовцы… Мы все растерялись от такой неожиданности, но эсэсовцы попросили продолжить обряд, даже приблизились, чтобы понаблюдать за происходящим. К счастью, все завершилось благополучно. Больше того, в течение следующих нескольких дней нас немцы не навещали и не трогали. Однако славную акушерку Геню немцы впоследствии убили… Такая же участь постигла многих. »⁴²

Да, почти все обитатели гетто, которых не угнали в Печору, были расстреляны в самом Брацлаве, и об этом имеются свидетельства очевидцев. После публикации “Семейного альбома” я получила отклик от одного из читателей, который приводит рассказ украинца Михаила из села Пархиловка, ставшего в феврале 1942 года невольным свидетелем этих трагических событий.

Несколько слов о первой акции, которую нацисты провели  в январе 1941 года.  В пятницу, 9-го января, полицаи собрали на Базарной улице 50 евреев под предлогом депортации в Печору, но когда группа вышла из гетто , ее повели к берегу Буга. Люди почувствовали неладное, началась паника, крики о помощи, детский плач. В толпе обреченных оказались и сестры Шмуленсон, дочери художника, который писал портрет одного из румынских офицеров, служивших в Брацлаве.

Когда узников гетто прогоняли мимо кинотеатра, оттуда, услышав шум, вышла группа жандармов; девушки увидели офицера, позировавшего отцу, и с криками о помощи бросились к нему.  Случилось чудо: румын взял их под защиту и привел домой. Так сестры спаслись.  Участь остальных была решена: их пригнали к берегу Буга и там, поглумившись, расстреляли, а тела сбросили под лед…

Я помню с детства, как моя бабушка ежегодно, 9-го января, в память о своих родителях  зажигала свет в нашей крошечной ванной, и он горел там всю ночь. Возможно, она была уверена, что Шмила и Соню Красноштейн убили 9 января 1941 года, но есть версия, что их расстреляли в феврале того же года возле мельницы Солитермана.  Единственная свидетельница, которая видела моего прадеда в гетто поздней осенью 1941-го, – Муся Вайсман, тогда четырнадцатилетняя девочка.  ‘Это были уважаемые люди», – вспоминает о Красноштейнах Муся Львовна. Шмил Аронович был стар и болен, но принужден был ходить на общие работы вместе с другими узниками. Дом Красноштейнов оказался в пределах гетто, что немного облегчило ситуацию, но дни их были сочтены…

А теперь вернемся к свидетельству очевидца трагических событий февраля 1942 года.

Итак: «…Живу в Брацлаве, не еврей, уважаю этот народ… Есть информация, которая может быть Вам интересна. В 2008 году я лежал в больнице, в палату привели старика, нынче покойного. Он много рассказывал нам о войне. Когда речь пошла o расстрелe евреев, он сказал, что в то утро, его, 10-летнего пацана, мама послала к еврейке отнести яйца (она что-то сшила, и это был расчет такой, яйцами) в район пивзавода, и он на коньках, по льду, переехал через Южный Буг из села Пархиловка, что напротив Брацлава.

На берегу он встретил много людей, немцы начали кричать «цурук» (сюда) и кинули его в эту толпу, потому что он картавил. Спасли его местные полицаи, сказав, что знают его и его маму, что он не еврей. Получив пинка под зад, он в слезах побежал домой, и успел увидеть друга-eврея, с которым катались на коньках ранее; тот кричал ему раз десять “Прощай Миша, прощай, Миша…»

На другой стороне реки он лег в сухой бурьян, и видел, как их расстреливали, совсем не в том месте, где стоит памятник (имеется в виду стела памяти еврейских сирот из брацлавского детдома – ЕЦ); кстати, я выяснял очень четко, просил рассказать – где, он рассказал. Но там тогда были и взрослые, и дети, это точно.

Немцы оставили человек десять специально живыми, они по приказу фашистов и полицаев перетащили трупы застреленных в лунки, а потом этих евреев, которые перетаскивали, живыми кинули в лунки, и начали штыками топить, и – утопили. Весело так, говорит, все это делaли, со смехом. Но вот, сколько я ни спрашивал о месте расстрела, и уточнял до метра – то 100 %, судя с его слов, это происходило не там, а практически возле пивзавода”.⁴³ Действительно, у пивзавода в тот день было расстреляно 50 евреев.

Из листов мемориала Яд Вашем:

«В 1942 г. в феврале на р. Буг возле мельницы #1 г.Брацлава расстреляно и спущено в воду под лед 20 человек:

Мажбиц Мойсей

Мажбиц Руня

Закс Зусь

Борух Анна

Борух Лиза

Каган Геня Наумовна (Нохумовна – ЕЦ)

Купершмидт Айзик

Подлубная Соня

Грановский Беня

Жена Грановского

Фурер, дочь Иосифа с маленьким ребенком

Закс Геня с ребенком

Мейклер Шеля

Фамилии остальных неизвестны». ⁴⁴

* * *

Вспоминает Роза Рабинович: “В 1942 году, когда евреи гетто местечка Кроснэ (Красное – ЕЦ) узнали, что отец жив, что все его близкие в Печоре погибли, они послали туда людей с целью выкупить его у охраны лагеря. Это им удалось при помощи двух украинцев. Когда его вывели из лагеря, двигались ночью, а днём прятались в зарослях пшеницы. По прибытии на место поселили отца на чердаке одного из домов. Ночью он спускался и дышал воздухом. Света белого не видел. Это длилось до освобождения нашими войсками Украины.”⁴⁵

Карта Винницкой области: к западу от Брацлава – Печора, к северо-западу от Печоры – село Красное (Красне).

Скрываться в гетто Красного было далеко не безопасно: евреи местечка каждый час ожидали расстрела и не были уверены в том, что доживут до следующего дня.

Вспоминает Елизавета Быстрицкая, жительницa Красного, которой в 1942 году исполнилось 10 лет: «Жизнь в гетто была очень страшная. Антисанитария, свирепствовал тиф, голод, холод, дизентерия. Как можно было выжить в таких условиях – это уму непостижимо. Я все время говорила и сейчас говорю, что это просто Бог нас спас, чтобы мы свидетельствовали то, что с нами произошло».⁴⁶

Есть версия, что в спасении реб Мойше приняли участие буковинские евреи, депортированные в село Красное, и собравшие деньги и драгоценности на подкуп охранников Печоры. Существуют документальные свидетельства о том, что в Красном в то время функционировала синагога.⁴⁷

Как известно, депортированные из Румынии евреи сохранили традиции общинной организации жизни и чувствовали себя увереннее, чем местные евреи, за счет хорошего знания румынского и немецкого языков и более высокого социального статуса. Община стала залогом выживания.⁴⁸ В советской Украине задолго до войны еврейская общинная жизнь была разрушена, и каждая еврейская семья в гетто должна была выживать на свой страх и риск.

Oккупационные власти враждебно относилась к проявлениям религиозности в еврейской среде, к соблюдению обрядов, святым книгам, предметам культа. Поэтому попытка сохранения Идишкайт в лагерях и гетто тоже была формой сопротивления нацизму.

Свидетельствует узник гетто в Томашполе Я. Цаповский: «… Во время жизни в гетто многие начали возвращаться к еврейству. Если до войны не все евреи были религиозными, то теперь каждый еврей ежедневно молился. Наш ребе к тому времени умер, оставался шойхет, знавший все молитвы, он собирал у себя мужчин на миньян (синагогу немцы уничтожили сразу же, как вошли в местечко). Мы соблюдали субботу и все праздники ».⁴⁹

Буковинские евреи были очень религиозны, и узнав, что раввин Рабинович, жив и угасает в Печоре, решили вызволить его оттуда и найти ему убежище в Красном.

* * *

17 марта 1944 года советские войска освободили Брацлав и Печору. Из воспоминаний Бориса Неймана – полковника в отставке: “По приказу генерал-майора Конева я с разведвзводом первым ворвался в лагерь Печора. Разоружили румынских вояк. Со всех сторон лагеря по последнему снегу ползли люди. Простите, то, что осталось от людей. Не люди – кожа и кости ползли… Люди плакали, смеялись, гладили нас. Не верили, что после таких адских мук пришло к ним освобождение. Это было 17 марта 44-го. Запомнили навсегда. Такое не забывается».⁵⁰

Узнав об освобождении Брацлава, реб Мойше собрался в путь. Когда он вернулся в родные места, то своего жилья уже не имел, и ему удалось поселиться в полуразрушенной избе, принадлежавшей в прошлом Шахно Константиновскому. Через некоторое время в Брацлав приехала Полина (Перл) Гартер, солагерница реб Мойше. До войны она жила в Крыжополе, во время оккупации вся ее семья погибла в Печоре, и Полина решила обосноваться в Брацлаве, чтобы быть поближе к племяннице, Поле Кабацкой. Вероятно, решающую роль в ее переезде сыграло и то обстоятельство, что реб Мойше сделал ей предложение.

Евреев, уцелевших в гетто и лагерях, а также тех, кто возвращался из эвакуации, дома никто не ждал – ни соседи, ни государство. Их уцелевшие дома были заняты, а имущество разграблено. Вернувшиеся сталкивались в лучшем случае с недоброжелательно-равнодушным отношением, а в худшем – с проявлениями агрессивного антисемитизма.

В августе 1945 года в Брацлав к отцу приехала Рахиль с дочкой Ритой. Она была в положении, и через несколько дней у нее родился сын Перец. Жизнь была нелегкой, на Украину обрушился голод, и антисемитские эксцессы первых послевоенных лет имели место и в Брацлаве. В такой обстановке Рахили не удалось устроиться на работу, и она с детьми вернулась в Чусовой, где оставался жить и работать ее муж, Абрам Нахманович.

После возвращения реб Мойше из Красного, старшие дочери приехали к нему и уговаривали переселиться в Ленинград. Он долго колебался, а потом сказал: «Никуда я из Брацлава не уеду. Оставшиеся в живых евреи вернулись. Ради них я должен жить здесь».⁵¹ В 1945 году реб Мойше женился на Полине Гартер, и они поселились на улице Пролетарской, где занимали полдома. Полина Сендеровна (“тетя Поля”, как звали ее дети реб Мойше) была чудесным человеком, очень преданным своему мужу: они прожили вместе 23 года.

Полина Сендеровна не имела собственных детей и с огромной теплотой относилась к дочерям реб Мойше: иначе, как Рухалэ, Нехомэле, Рейзеле она их не называла. Для младшей, Розы, Полина была второй матерью, а для внуков Мойше Янкелевича – очень хорошей бабушкой.

Петр (Перец) Нахманович, который вернулся с родителями и сестрой в Брацлав в пятилетнем возрасте, считал Полину бабушкой и очень удивлялся, когда мамины сестры называли ее “тетей Полей”.

Семья Нахмановичей снимала тогда несколько комнат в доме учителя, Моисея Львовича Солитермана, потомка богатейшего брацлавского предпринимателя, Янкеля Солитермана.

Современный вид дома М. Л. Солитермана. В 1941-1944 годах здесь была жандармерия. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

В печально известные времена борьбы с космополитизмом был арестован зять реб Мойше, Абрам Нахманович. Это случилось в 1952 году, после переезда его семьи из Чусового в Брацлав. Абрам Перцович Нахманович был честным, порядочным человеком и прекрасным специалистом: на Урале он работал заместителем начальника ОРСа Чусовского металлургического завода, выпускавшего военную продукцию.

Абрам Нахманович был ценным работником и пользовался всеобщим уважением. Рахили и ее семье он был предан безгранично: когда Нина и Сарра с детьми эвакуировались из блокадного Ленинграда в Чусовой, Абрам принял самое деятельное участие в их судьбе. Роза считала, что он был для них как брат.

Абрам родился в Литве, в городке Байсагола, что недалеко от Шауляя, и в июне 1941 года оказался на Урале в служебной командировке. В первые дни войны, еще до прихода немцев, вся семья его была уничтожена литовцами. Абрам остался один, и страшные переживания по поводу гибели родных, не покидавшие его годами, послужили причиной его преждевременной смерти. Арестовали Нахмановича за якобы допущенные злоупотребления в раймаге, куда он только что был назначен заведующим; на свободу он вышел сразу после смерти Сталина.

Реб Мойше продолжать поставлять перья в контору заготсырья, что давало ему возможность не только сводить концы с концами, но и иметь устойчивый доход. Это позволило ему помочь дочери, пока зять находился в заключении по сфабрикованному обвинению.

В 1952 году у Рахили родился сын, Яков, и некоторое время спустя реб Мойше принял решение купить себе новый дом, а ту половину дома, которую они с Полиной занимали, отдать семье Рахили, что и было сделано.

Михаил Нахманович, правнук реб Мойше, на фоне дома #2 по улице Ленина, где проживал с конца 50-х по 1969 год его прадед. Брацлав, конец ХХ века, фото из семейного архива.

Дочери не забывали отца и приезжали к нему летом с внуками. В доме Рабиновичей собирались вся семья, и реб Мойше был счастлив.

Он по-прежнему оставался для своих евреев раввином, шойхэтом и моэлeм; в Тульчине в первые послевоенные годы не было своего моэля, и в тульчинские евреи всегда приглашали только Мойше Янкелевича.

Имя раввина Рабиновича было известно далеко за пределами Брацлава. К нему наведывались евреи со всей Украины: они беседовали, спорили, спрашивали совета, и он никому не отказывал.

И хотя молодежь уезжала в большие города и ассимилировалась, еврейская жизнь в Брацлаве сохранялась, теплилась, не желала умирать – и, в первую очередь, благодаря усилиям брацлавского раввина, который прекрасно понимал, что с уничтожением иудаизма, как религии и национальной традиции, исчезнет и само еврейство.

Еще в далекие двадцатые годы в городе побывали люди Якова Блюмкина (того, кто в 1918 году убил немецкого посла Мирбаха, перешел на службу к большевикам, и в середине 20-х стал резидентом ГПУ на Ближнем Востоке) и конфисковали у верующих много старинных книг для продажи в антикварных лавках Турции и Палестины. Каким-то чудом реб Мойше удалось тогда сохранить свою библиотеку.

Галина Пархиловская (Калерова), племянница Полининой подруги, Малки Розановской, помнит, что в доме реб Мойше было множество книг: они стояли в шкафу в его комнате и на полках в коридоре, и было такое ощущение, что потолок просто держится на них. То были старинные фолианты в кожаных переплетах, изданные в еврейских типографиях Вильно в 80-e годы XIX века, бережно хранимые хозяином в течение многих лет. Реб Мойше изучал Тору и Талмуд ежедневно в отведенные для этого часы, и домашние старались его не тревожить.

Из мемуаров Петра Нахмановича: “Мой отец очень уважительно относился к деду, а дед принял отца, поскольку тот знал иврит, мог читать Тору, и они находили общий язык”.⁵²

На Суккот во дворе у Рабиновичей устанавливался просторный шалаш – сукка, сплетенная из стеблей подсолнечника и кукурузы, а внутри ее – стол, обязательно покрытый белой скатертью, и стулья. Собирались гости, Полина Сендеровна приносила халу, и, произнеся благословение, р. Мойше разрезал ее, отсекая большим ножом ломтики для каждого приглашенного. Все годы за его столом встречал Шабэс кто-то из местных или приезжих евреев более чем скромного достатка (иногда и бомж), и чувствовал себя при этом дорогим гостем. Полина Гартер обычно пекла халу сама, и в голодное послевоенное время оставляла отруби из просеянной муки для семьи Галины Калеровой.

Суббота и праздники в доме Рабиновичей ассоциировались у детей именно с реб Мойше, о котором они всегда вспоминали с теплым чувством. «“Мойше-Шойхэт”, – продолжает Галина, – был красивый старик в ермолке, среднего роста, черноглазый, с белой бородой, любивший пошутить и умевший понимать и прощать наши детские шалости. Почти до самой старости сохранял он бодрость и подвижность».⁵³

Семейное фотo, Брацлав, 1961 год. Сидят – Полина Гартер, Мойше Рабинович и муж Рахили, Абрам Нахманович. Стоят – Лиза (Лия) – дочь Сарры, Нехама (Нина), Рита – дочь Рaхили и Абрама, Айзик – сын Сарры, Петр Нахманович, его мама Рахиль, Рая – дочь Нехамы. Внизу слева Лев – сын Нехамы, Мика – сын Раи. На коленях у Абрама Нахмановича – Борис, сын Лизы, справа, между Рахилью и Раей, стоит его сын, Яша. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Навсегда запомнились праздники в доме деда и его внуку, Петру Нахмановичу. «Пятница вечер и суббота – это всегда были дни, когда по еврейской традиции в доме устраивался праздничный ужин. За столом собиралась вся семья. Летом, когда на отдых приезжали из Ленинграда мамины сестры с детьми, семья увеличивалась. Бабушка Поля пекла хлеб (пока не снесли в доме русскую печь), дед читал молитву сначала с хлебом, потом с вином. Я до сих пор помню все эти молитвы. На столе – фаршированная рыба, обязательно куриный бульон с домашней лапшой, которую бабушка делала сама.

Меня, как подростка, в этих ужинах, конечно, и не в последнюю очередь, привлекала возможность пригубить вино из изюма, которое дедушка делал сам и разливал в пятилитровые бутыли. Вино было слабое. Дед хранил его в яме, прикрытой крышкой. Можно было сдвинуть крышку и налить. Помнится, я иногда злоупотреблял таким доверчивым хранением вина, но чуть-чуть».⁵⁴

“Общение внуков с дедом было постоянным, – продолжает Петр Нахманович. – Конечно, он мечтал, чтобы мы знали древнееврейский язык и умели читать Тору на иврите с полным осознанием того, что там написано. (Но я эти надежды деда, к сожалению, не оправдал. Хорошо запомнил только ивритский алфавит. Ну, что делать? У меня и мать была атеисткой, хотя родилась и жила в ортодоксальной еврейской семье.)

Дед был непререкаемым авторитетом в семье. Ни одно событие, будь то свадьба, хупа или развод не происходило без его ведома. Своей безграничной верой в Б-га и честностью он снискал уважение не только среди евреев, но и среди украинцев.

Я искренне уважал деда и знал его историю спасения из концлагеря, знал, что в Печоре погибла моя родная бабушка, мой юный дядя Гедаль. Но мы инстинктивно не беспокоили деда расспросами на эту тему. А сам он практически ничего не рассказывал. Это были очень больные темы. Когда из Ленинграда приезжали сестры матери, они ездили к Печорскому лагерю, на еврейское кладбище, где было огромное множество безымянных могил, в которых упокоились те, кто был замучен в концлагере”.⁵⁵

Общий вид захоронений жертв Печорского концлагеря. Украина, конец ХХ века. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Мойше Янкелевич иногда получал посылки из-за границы: от Джойнта, и старых друзей, от тех, кто его знал и помнил. Реб Мойше всегда ловил новости из Израиля и очень хотел туда поехать. В Израиле проживали родственники его семьи (по-видимому, по линии Фейги), с которыми он никогда не встречался; но годы брали свое, и сил на переезд не оставалось.

Как уже упоминалось, в послевоенные годы миньян собирался в частном доме у Базарной площади, и службы вел по-прежнему реб Мойше Рабинович. Вместе с ним молиться приходили брацлавские старожилы: Абрам Эльман, Наум Куцыпендик, Арон Рабинович и другие. Если мужчины строго следовали традиции и собирались на все праздники, то женщины приходили реже: в основном, на Рош А Шана и Йом Кипур (Йом-‘Кипер, как говорили в Брацлаве), на Изкор.

Реб Мойше по пути в синагогу. Брацлав, 60-е годы. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Мойше Янкелевич за субботним столом. Рядом с ним жена, Полина Сендеровна, и один из внуков. Брацлав, начало 60-х годов. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

В 1968 году умерла Полина Гартер, и Роза, узнав о случившемся, сразу же выехала к отцу. На похороны Полины Сендеровны она уже не успела и застала реб Мойше в очень тяжелом состоянии: у него была высокая температура, и он бредил. Роза помнит, как в бреду, он все время повторял: »Все, я умираю, умираю, как же евреи будут без меня?..»⁵⁶

Когда реб Мойше поправился, он согласился уехать к детям в Ленинград. Сарра, будучи уже на пенсии, некоторое время жила у него, и ранней весной 1969 года увезла отца в Ленинград. Было решено, что реб Мойше поселится у Нины.

Ниночка – именно так называли ее сестры – была исключительно мудрым, деликатным и благородным человеком. Рахиль считала, что она заменила им мать. Во время блокады семьи сестер выжили только благодаря Нине. Рахиль с восхищением писала о том, что доброта была ее талантом. Несмотря на то, что Нина закончила только четыре класса, она была очень интеллигентной: много читала, чудно пела, любила ходить в театр и на вернисажи.

На протяжении всей своей жизни она сделала людям много добра, причем не только родным и близким, но и чужим: Нина стала добрым ангелом и для Лизы Калеровой, и для Арона Зусьмана и для многих других. Ее личная жизнь не сложилась, но, со свойственной ей душевной тонкостью и чуткостью, Нина сделала все, чтобы отцу в ее доме было тепло. В какой-то степени этому способствовало и то обстоятельство, что муж Нины, Иосиф, был очень религиозен.

Вскоре после приезда реб Мойше настал Песах, и вся и семья собралась на сейдер. Несмотря на свой преклонный возраст (а ему было 87), реб Мойше обладал ясным умом, и очень живо и доходчиво поведал детям, внукам и правнукам историю праздника. Роза вспоминает, что, переехав на новое место, он по-прежнему много читал свои »гемурес», и беседовал о прочитанном со знакомыми евреями, жившими неподалеку.

Казалось бы, жизнь на новом месте складывалась неплохо, но в 1970 году серьезно заболела Нина. Ее положение было безнадежным, и, хотя от реб Мойше все скрывали, он стал догадываться и страшно переживал.

Третьего июля 1970 года Нина умерла. Дети думали, что отец ничего не знает, но Мойше Янкелевич все понял. Когда Нину увозили, он подошел к окну, чтобы посмотреть, что происходит внизу. Окно было довольно высокое, и реб Мойше попытался встать на скамейку, но в этот момент потерял равновесие. Он упал, сильно ударившись о пол затылком, и у него отнялась нога. На тревожный вопрос Сарры о его самочувствии, он ответил: »Это несправедливо, дети не должны умирать раньше родителей…».⁵⁷ Он страшно переживал потерю всех своих сыновей, и уход Нины был последней каплей в чаше его страданий…

Много лет назад, когда его собственный отец, реб Янкель, тяжело заболел, и дети реб Мойше за ним ухаживали, деда поразило отношение Нины, которая кормила его с ложечки и убирала за ним, не брезгуя. И сказал он тогда сыну: »Это дите у тебя самое лучшее».⁵⁸

Пятого июля 1970 года реб Мойше Янкелевич скончался. Он, конечно, мог еще жить, так как физически всю жизнь работал, был умерен в еде, соблюдал многочисленные посты. Он чувствовал, что нужен и семье, и людям своего Брацлава.

Это был человек, пронесший верность своему кредо сквозь гонения, скитания, гетто и лагерь. Он жил не по лжи, и ни при каких обстоятельствах не изменял принципам веры, на которых был воспитан.

Реб Мойше не оставил после себя теологических трактатов, он был практикующим раввином, из тех, на которых земля держится, но если бы его спросили, какие ценности определяют его жизнь, он, наверное, ответил бы так: “Я чистый еврей, я верю в Бога и безгранично люблю еврейский народ…”

Памятник раввину Мойше Янкелевичу Рабиновичу в Санкт-Петербурге.⁶² Фото из частного архива семьи Рабинович/Нахманович.

* * *

P.S.

Со временем дом на Базарной площади, где располагалась молельня, был продан, и помещение для миньяна в начале 80-х годов предоставил Лев Бенционович (Бенюмович) Грановский, который жил неподалеку от костела. Первая жена Грановского погибла (ее расстреляли в феврале 1942 года у мельницы Солитермана), а вторая умерла, и он отдавал большую комнату дома для мужчин, а маленькую – для женщин.

В 1998 году в Брацлаве проживало около 40 евреев, преимущественно стариков, находившихся на попечении еврейских благотворительных организаций Винницы. В праздники они собирались на квартире у Давида Геллера, неформального лидера общины. В 2002 году вскоре после своего столетнего юбилея скончался брацлавский долгожитель, Лейб (Хаим Герш Леви) Дикерман. Проводить его в последний путь пришли брацлавчане и жители окрестных деревень: русские, украинцы, поляки. Сура, жена Лейба, пережила его лишь на месяц.

Две мировые войны, революция, погромы, голод, сталинский террор и Катастрофа не обошли стороной ни одно еврейское местечко Украины, практически уничтожив и еврейскую общину Брацлава.

По свидетельству очевидцев в 2002 году в Брацлаве, где люди до войны не стесняясь говорили на идиш, осталось приблизительно 10 евреев.

Почти все уцелевшие в Брацлаве традиционные еврейские дома XIX – начала XX века либо находятся в аварийном состоянии, либо до неузнаваемости перестроены⁶⁵.  Особый колорит штетла – торгового центра местечка – здесь полностью утрачен.

Развалины дома Бурштейна, Брацлав, 2013 год. Фото Фаины Барышниковой.

* * *

В августе 1999 года в городе был открыт памятник Даниле Нечаю, ближайшему сподвижнику Хмельницкого, полковнику Брацлавского полка. Сей славный рыцарь отличился в многочисленных сражениях, однако на его счету осталось немало загубленных еврейских жизней: только при набеге на Меджибож, взятом его казаками в 1649 году, по приказу Нечая было уничтожено все еврейское население города. Это было так давно, что как-то и не помнится, да и кого на Украине можно удивить числом убитых евреев…

Памятник полковнику Нечаю в Брацлаве на фоне особняка г.Шойхета, 2014 год.

Известно, что в феврале 1942 года в Брацлаве были проведены массовые расстрелы еврейского населения. В 1969 году по инициативе местных евреев на брацлавском еврейском кладбище был воздвигнут памятник, посвященный евреям города Брацлава, погибшим в годы оккупации в гетто, лагере и Печоре.

Памятник евреям-брацлавчанам, замученным в лагерях Брацлава и Печоры в 1941-1944 годах. Сидят: Николай (Нусык) Машбиц, его сестра, Эстер Мажбиц (Нахманович) – узники Брацлавского лагеря. Рядом Галина Калерова (Пархиловская), внизу – Геннадий Гефтнер, внучатый племянник Эстер. Брацлав, 2009. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Совсем недавно, благодаря инициативе Александра Мажбица, узника гетто и лагеря, в Брацлаве, на берегу реки Буг, была установлена стела, посвященная памяти двухсот еврейских сирот, расстрелянных и утопленных карателями 22 февраля 1942 года.⁵⁹

Известно, что у пивзавода и мельницы Солитермана происходили акции уничтожения еврейского населения, однако там до сих пор нет ни одного памятного знака. Расстрелы проводили не только немцы, но и местные полицаи. Руню и Моисея Мажбиц убивал Гудзенко, который̆с приходом немцев обещал забрать их к себе и сохранить жизнь при любых обстоятельствах, так как задолго до войны они были дружны, и Моисей обучал его кузнечному ремеслу.

Брацлав. Река Южный Буг. Место расстрела 22.02.42. десятков евреев.

Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

Брацлав

Брацлав. Здесь, возле мельницы Солитермана, расстреливали евреев в феврале 1942 года. Фото из архива семьи Рабинович/Нахманович.

А этот дом в 1941-1944 годах находился в гетто. Какое-то время здесь проживала семья Мажбиц.

Старики Руня и Моисей Мажбицы были убиты в феврале1942 года вместе с нашей родственницей, акушеркой Геней Нохумовной Каган. По сведениям родных, вместе с ними были расстреляны мои прадед и прабабушка, Шмил и Соня Красноштейны. Тела убитых сбросили под лед.

Им всем – вечная память…

Внучка Руни и Моисея, Эстер Мажбиц, которую назвали в честь погибшей бабушки, родилась в оккупированном Брацлаве на Пурим 1943 года. Она стала женой Петра Нахмановича и матерью правнуков реб Мойше. Ее брат, Александр Машбиц, исполняя волю своей матери, Рахили, поставил памятник погибшим сиротам в Брацлаве.

* * *

Незаметно уходят последние свидетели нацистских преступлений, совершенных на Кровавых землях. В городах и местечках Украины стоят памятники жертвам фашизма, сооруженные узниками гетто и лагерей и их родными, а сколько еще осталось безымянных могил?

Именно о таких местечках, как Брацлав, где жили наши деды и прадеды, писал Василий Гроссман в статье »Украина без евреев», именно здесь было »пролито столько еврейского пота и слез, что, пожалуй, никому не придет в голову считать еврея гостем на чужой земле”.⁶⁰ Разве заслужили узники гетто, трагически погибшие во время февральских акций 1942 года, чтобы их имена были преданы забвению? Это не только еврейская, это и украинская история.

Недавно мы с мужем побывали в Риме и по традиции посетили Большую синагогу и Еврейский музей. Гуляя по улицам гетто, мы обратили внимание на маленькие латунные плиты на тротуаре, на которых были выбиты имена евреев, депортированных нацистами в концлагеря. То были “камни памяти” или “камни преткновения”, как их называют в Европе, поставленные в память о трагически погибших и живших здесь людях, а в большинстве случаев и целых семьях.

“Камни преткновения” в гетто. Рим, 2014 год.

Италия, как и вся Европа, чтит память своих погибших еврейских сограждан. Сегодня на тротуарах европейских улиц можно увидеть свыше 40 тысяч таких “камней преткновения”. Большая часть из них находится на территории Германии, но “камни” распространились по всей Европе – Франции и Польше, Нидерландам и Чехии, Бельгии и России. “Молодежь хочет знать правду”, – говорит художник Гюнтер Демниг – автор проекта “Камни преткновения”.⁶¹ – “Окончательно умирает только тот, чье имя забыто”.

Acknowledgement.

Автор выражает глубокую признательность Петру Абрамовичу Нахмановичу, без чьего участия эта работа не увидела бы свет, за предоставление уникальных материалов из частного архива семьи Рабинович/Нахманович и помощь в самых разнообразных исследованиях.

Автор признателен Морису Бронштейну, Вениамину Лукину, Галине Калеровой (Пархиловской), Александру Мажбицу, Ефиму Цирульникову, Рите и Леониду Трахтенбергам и Фаине Винокуровой за их интервью и консультации.

1. В.Лукин, А.Соколова, Б. Хаймович:”100 еврейских местечек Украины”, Санкт-Петербург, 2000, стр.162

2. Там же, стр. 172

3. Там же, стр.178-179

4. Погромы. Краткая еврейская энциклопедия, Иерусалим, 1992, Т. 6, cтлб. 569-575; «Украина», Там же, Т. 8, cтлб. 1226. Сводку мнений о числе жертв погромов см. О.В. Будницкий, Российские евреи между красными и белыми (1917-1920),M.2005, с.7

5. Сергей Гусев Оренбургский «Багровая книга. Погромы 1919-1920 гг. на Украине»

6. Лукин, стр. 180.

7. Воспоминания Рахили Нахманович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

8. Сергей Гусев Оренбургский” Багровая книга. Погромы 1919-1920 гг. на Украине”

9. Милякова Л.Б. (отв. ред.) Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918-1922 гг. Сборник документов Москва Росспэн,2007, стр. 485.

10. Aб Мише (Анатолий Кардаш) ШОА. Ядовитая триада, Иерусалим, 2014, стр.152

11. Воспоминания Рахили Нахманович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

12. Там же

13. Там же

14. Там же

15. Лукин, стр.180

16. Там же, стр.182

17. Воспоминания Рахили Нахманович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

18. Воспоминания Розы Рабинович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

19. Там же

20. Там же

21. Воспоминания Рахили Нахманович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

22. Там же

23. Воспоминания Розы Рабинович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

24. Там же

25. Там же

26. Там же

27. Там же

28. Там же

29. Там же

30. http://www.netzulim.org/R/OrgR/Library/DeadLoop/DeadLoop.pdf

31. http://db.yadvashem.org/righteous/family.html?language=ru&itemId=4035765; http://db.yadvashem.org/righteous/familyList.html?placeTemp=Брацлав&results_by=family&placeFam=Брацлав&language=ru

32. Воспоминания Евгении Мажбиц из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

33. http://www.solidarnost.org/thems/sudba-cheloveka/sudba-cheloveka_6864.html): воспоминания Фаины Фельдман (Зусьман)

34. Там же

35. (http://netzulim.org/R/OrgR/Articles/Memo/Nemirovski01.html)

36. (Rebecca L. Golbert, HOLOCAUST SITES IN UKRAINE: THE POLITICS OF MEMORIALIZATION

37. Материалы Чрезвычайной Государственной Комисии по расследованию фашистских преступлений на оккупированных территориях Советского Союза, ГАРФ, Москва

38. Леви П. Канувшие и спасенные. — М.: Новое издательство, 2010., с.121).

39. http://jennyferd.livejournal.com/2354707.html: стихи Ильи Эренбурга, написанные в 1941 году

40. Воспоминания Рахили Нахманович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

41. Винокурова Ф.А. Противостояние особенностям политики нацистского геноцида в Украине: документальные свидетельства, интерпретации, раздумья. – в журнале «Архивы Украины» № 4-5, 2001 год, http://www.archives.gov.ua/Publicat/AU/2001-4-5-6.php#Vynokurova

42. Воспоминания Евгении Спектор (Мажбиц) из книги Мориса Бронштейна »Мертвая петля», стр.235

43. http://kontinentusa.com/elena-cvelik-semejnyj-albom/

44. Материалы Чрезвычайной Государственной Комисии по расследованию фашистских преступлений на оккупированных территориях Советского Союза, ГАРФ, Москва

45. Воспоминания Розы Рабинович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

46. (http://netzulim.org/R/Divisions/Ashdod/Testimonies/263-Bekker.pdf) KRASNOE

47. (http://www.netzulim.org/R/OrgR/Articles/Stories/VinokurovaF.html)

48. Там же

49. Там же

50.(http://souzveteranov.com/index.php?option=com_content&view=article&id=175:2010-03-06-08-03-43&catid=49:rehovot1&Itemid=117

51. Воспоминания Розы Рабинович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

52. Воспоминания Петра Нахмановича из арховов семьи Рабинович/Нахманович.

53. Воспоминания Галины Пархиловской (Калеровой).

54. Воспоминания Петра Нахмановича из арховов семьи Рабинович/Нахманович

55. Там же.

56. Воспоминания Розы Рабинович из частного архива семьи Рабинович/Нахманович

57. Там же

58. Там же

59. http://kontinentusa.com/elena-cvelik-semejnyj-albom/

60. http://jennyferd.livejournal.com/663679.html: Василий Гроссман »Украина без евреев».

61. http://www.geo.ru/puteshestviya/smotrite-pod-nogi-0?page=1)

62. Памятник раввину стоит на еврейском участке кладбища памяти жертв 9-го января (бывшего Преображенского кладбища)

63. Лукин, стр.546

64. Хумаш – Пятикнижие, Поским – авторитеты в област еврейского закона (законоучители, мудрецы), выносящие галахические решения по вопросам, которые в явном виде не решены в Талмуде.

65. http://kontinentusa.com/evrejskaya-atlantida-shtetl-i-ego-cadiki/

Список литературы:

1. Круглов А. Энциклопедия Холокоста / Ред. И.М. Левитас. – К., 2000.

2. Винокурова Ф.А. Судьба евреев Транснистрии во время немецко-румынской оккупации: обзор архивных источников. – К., 2003.

2a. Винокурова Ф.А. Противостояние особенностям политики нацистского геноцида в Украине: документальные свидетельства, интерпретации, раздумья. – в журнале «Архивы Украины» №4-5, 2001

3. 100 еврейских местечек Украины: исторический путеводитель / Сост. В. Лукин, Б. Хаймович (далее – 100 еврейских местечек Украиньи). – Вып. 1-2: Подолия. – Иерусалим-Санкт-Петербург, 1997, 2000; 4. Сушон Л. Транснистрия: евреи в аду. Черная книга о Катастрофе в Северном Причерноморье (на воспоминаниях и документах). – Одесса, 1998.

4. Фишер Ю. Транснистрия: забытое кладбище / Сокр. пер. с англ. Д. Розенфельда. – Одесса, 2002.

5. Шафран А. Сопротивление нацистскому урагану: Мемуары / Ред., коммент. Ж. Анчеля; Сокр. пер. с англ., предисл., послесл. Д. Розенфельда. – Одесса, 2003. – 136 с.;

6. Rebecca Golbert: “Holocaust sites in Ukraine: the politics of memoralization”. http://www.ucis.pitt.edu/nceeer/2002-816-22f-Golbert.pdf

7. Бронштейн Морис. “Мертвая Петля”, Liberty Publishing House, New York, 2013.

8. Кандель Ф. » Книга времен и событий», т.3; Москва, »Мосты культуры», 2002 год

9. Погромы. Краткая еврейская энциклопедия, Иерусалим, 1992.

10. О.В. Будницкий, Российские евреи между красными и белыми (1917-1920), М., 2000

11. Сергей Гусев Оренбургский” Багровая книга. Погромы 1919-1920 на Украине». (Уточнить)

12. Милякова Л.Б. (отв. ред.) Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918-1922 гг. Сборник документов Москва Росспэн, 2007

13. Aб Мише (Анатолий Кардаш) ШОА. Ядовитая триада, Иерусалим, 2014, стр.152

14. Цвелик Е. Семейный Альбом: http://kontinentusa.com/elena-cvelik-semejnyj-albom/

Автор также использовал:

материалы данных института Яд Вашем в Иерусалиме и интервью из фондов Музея Катастрофы в Вашингтоне: http://collections.ushmm.org/search/catalog/irn511911 (с Михаилом Абрамовичем Бартиком), http://collections.ushmm.org/search/catalog/irn511912 (с Эстер Янкелевной Бартик), http://collections.ushmm.org/search/catalog/irn511936 (с Рейзой Янкелевной Ройтман), материалы из частного архова семьи Рабинович/Нахманович (мемуары Роза Рабинович, Рахили Нахманович и Петра Нахмановича, фильм Эстер Нахманович, воспоминания Евгении Мажбиц, Александра Мажбица, Фаины Фельдман) и материалы интервью, полученных от Фаины Винокуровой, Галины Пархиловской (Калеровой) и Александра Мажбица.

В эссе включены стихи Ильи Эренбурга и фрагмент статьи Василия Гроссмана »Украина без евреев».

Елена Цвелик