Эдуард БРЕСЛЕР | Подражание Серебряному Веку. Саша Черный

Подражание Серебряному Веку. Саша Черный

О ВЫСОКОМ

Собрались однажды в гостях у певицы –
Шарпенко, Челюков и Шток.
Она что-то спела троим из «Марицы»,
Склонившись нелепо на бок.
Дрожали упруго покатые плечи,
Дышала возвышенно грудь…
Коптили и капали медленно свечи,
Лилась беспросветная муть…
Сосущего голода слышались нотки,
Сочился желудочный сок.
– Ну, хоть бы кусок прошлогодней селёдки! –
Изрёк назидательно Шток…
Им виделся стол, кружевные салфетки
И блюд изумительный рай…
Певицы же грудь прорвалась из корсетки,
Пройдя через выреза край…
В каком-то неистово-страстном угаре
По жилам последовал ток.
– Однако, орёт, как «расчёт» при пожаре! –
Подумал зевающий Шток.
Шарпенко дремал, не одаренный слухом,
Ударившись сильно об пол.
Он принял чуть-чуть для поднятия духа –
Храпел, словно раненый вол…
Челюков, увлёкшийся грудью певицы,
Оценивал женскую стать.
Он съел бы тарелку простой чечевицы,
К певунье отправившись спать…
Искусство голодному – неинтересно,
Акцент восприятия смыт.
Как выглядит всё безнадёжно и пресно,
Когда недостаточно сыт.

УТРО

(израильские мотивы)
Монотонно скрипнет дверь
И взлетит, ругаясь, муха…
Закружится, пискнет в ухо
И присядет на постель…
Сон нарушен, вот досада,
Наступает новый день.
Хоть бурчит спросонья лень –
Всё же просыпаться надо…
Оживает «схар-дира».
У соседей – снова ругань,
Эфиоп – черней, чем уголь,
Пилит пальму на дрова…
Прорвало с утра трубу
Мат изящен на амхарском
С подтвержденьем на бухарском,
Мол, видал вас всех в гробу!
С осужденьем предоплаты
Вышел Ицик в неглиже.
Деньги кончились уже,
На трусах – одни заплаты…
Со вчера он сам не свой,
Потрясает томом Кафки,
(Обкурился, видно, травки),
Бледный, явно не живой… –
Все несчастия – от них!
Лучше потрясите «русских»! –
Молвил Шая, в джинсах узких –
Мерзкий беспробудный псих…
На площадку вышел Фима:
– Ведь хожу я на горшок,
Всё потом кладу в мешок,
И ни разу, чтобы мимо!
Мы живём под жарким небом.
Братцы, рейтинг наш высок!
Да, мацу мешаем с хлебом,
Но чтоб в слив швырнуть носок?
Мы ведь с Маней – не засранцы,
Хоть иврит и невысок,
Кошка ходит на песок.
Может, всё же марокканцы?
Пребывают все в надежде,
Управдом терзает ус…
На столе стоит «кус-кус»…
Всё по-старому, как прежде…

НЕДЕТСКОЕ…

На старый чердак, где дырявые сети
И ветхий запущенный хлам,
Пришли пококетничать милые дети
О чём-то, неведомом нам.
Сидели вдвоём. Щебетали, как птички,
О чувстве глубоком своём.
Она теребила рукою косички
И густо краснела при нём.
Приблизилось трудного дня окончанье…
Желая гостей всех собрать,
Они пригласили к себе на венчанье
Игрушек бесчисленных рать.
И хоть протекала и капала крыша,
И стыла от холода кровь,
Эпитеты нежные в воздухе слыша,
Их всех согревала любовь.

ИДИЛЛИЯ

Три старые девы сидят на скамейке –
Безбрачия дали зарок.
Они из одной происходят семейки,
Знать, им не известен порок.
Три шляпки и дряблые белые плечи
В одежде и чувствах чисты…
А время жестокое вовсе не лечит,
И сны не рождают мечты…
Размеренна жизни секундная стрелка,
Но не нарушаем обет…
С руки ест орешки смышлёная белка,
Сошедшая вниз на обед…

ПАСТОРАЛЬ

Неприветливая дама
Кормит в парке голубей.
Бородатый поп из храма
Всё подмигивает ей…
Проститутка на скамейке
Пудрит свой замёрзший нос.
Кофточка из бумазейки
Повышает к телу спрос…
Две модистки сплетни точат
Про любовь и про алтарь.
Так неистово хохочут,
Что качается фонарь.
Ветер наклоняет ветки,
Пьяный дворник матом гнёт…
Птичьи трели здесь нередки.
Пастораль. Душа поёт…

МУЗА

Он ждал её. И вот явилась Муза
К поэту с залоснившимся жирком.
На ней нелепо красовалась блуза,
Как шкурка в подгорающем жарком.
Вошла она, залитая багрянцем,
Слегка доступна, явно подшофе,
Залитой неестественным румянцем,
Не в силах произнесть ни «бэ», ни «мэ».
Пиит был в плохо пахнущем халате,
«Забытым» в поэтической среде,
За руку пойманным на плагиате
И не печатающимся нигде.
Всем ярким видом, освежив палитру,
Поэзии немеркнущий венец,
Эрато принесла с собой пол-литру,
Чтобы с поэтом выпить, наконец.
И зазвенели радостно стаканы,
И полилась возвышенная речь.
Уснул котёнок в блюдце от сметаны,
Поэт Эрато* предложил прилечь.
——————————————
*Эрато – муза любовной поэзии

СКАМЕЙКА

Она вошла в жизнь его незаметно,
Чарующе-нежной и мягкой походкой
И, будучи с виду такой неприметной,
Вдруг стала в ней самою важной находкой.
Её он нашёл на тенистой аллее,
Сидящей одной, на скамейке ажурной…
И что-то спросил, от конфуза алея,
Она же отделалась фразой дежурной…
Но дальше оттаяла. Цепь совпадений?
Иль, может быть, воздух, был сильно морозным?
С деревьев продолжилось листопаденье,
А их разговор стал мгновенно серьёзным.
Они говорили о многом и разном
О главном и даже о второстепенном…
Всё это казалось так жизненно-важным,
Таким интересным и вдохновенным…
И глядя на них, не ворчала погода.
Ведь встретились всё же, с закрытием века,
Всегда неподвластные силам природы,
Навеки влюблённые два человека.

СРЕДА

В чёрной шляпке входит дама,
Видом приводя в конфуз.
Устремляем взор усталый
К покровительнице муз.
Всё лицо – пергамент старый,
Цвета охры с синевой…
Внешний габитус – усталый,
Как у тряпки половой.
Хоть лицо изрыто оспой –
Кладезь гибкого ума
Держится легко и просто –
И осанкою пряма.
В мире знатоков искусства
Не найти второй такой –
Деньги сыплет, аки чувства,
Очень щедрою рукой.
И вокруг сей светской дамы «Дарования» снуют.
Дарит на «искусства храмы»,
Денег – куры не клюют!

ИНЦИДЕНТ

На кухне коммунальной – оживление.
Соседке влили что-то в сладкий чай…
И улетучилось последнее сомнение,
Что всё случилось как бы невзначай.
Непредсказуемы и мнения, и доводы.
Искоренить всю скверну на корню!
Тут в мир иной возможны даже проводы
Или предание квартиры всей огню!
Фемида враз уже нашла виновника,
Он с отравлением отправлен «на покой».
Хоть представлял и мелкого чиновника,
Не спрятался от мести роковой.
Но кто тогда стащил иглу для примуса?
Виновник – мёртв, а я понять хочу,
Кто со стола похитил сказки Римуса,
А в суп налил зловонную мочу?!

МАДАМ

Мадам, Вы так изысканно приятны!
Скажу я Вам без всяких дураков,
Хоть мне Вы недостаточно понятны,
Но обойдёмся без обиняков.
Ведёте Вы салонные беседы,
Высокопарно в воздухе паря.
Благотворительные так вкусны обеды,
Что разглядеть не можете меня.
Я здесь, внизу. Я не витаю вовсе.
Прикрыв стыдливо веками глаза,
Всё жду команды: «Милый, приготовься!»
И по щеке уже ползёт слеза.
Наш бал закончен и задуты свечи,
Мной не изведан сладостный покой.
В холодный и промозглый зимний вечер
С другим в пролётке вы уехали домой…

ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ

На выставке художественной мути,
Среди многообразия течений
Бомонд собрался выяснить по сути
Художественность творческих мучений.
Иссушенная жизнью критикесса,
Взяв в руки развалившийся блокнот,
Описывала тонкости процесса,
Любой нюанс и кисти поворот.
По залу дефилировали дамы
И, нездоровый сдерживая смех,
Поглядывали искоса на рамы,
Всё теребили ниспадавший мех…
И в атмосфере тягостной печали
Народ от скуки адовой зевал…
Обманщики всего наобещали,
Но лишь сквозняк угрюмо завывал.
И вдруг сквозь серость этой обстановки
Пробился солнца полноценный луч!
Вошла она, поправив прядь с головки,
И бёдрами разбила толщу туч.
Вздымался бюст и развевались складки,
Всё это было, видно, неспроста.
Под тканью мягко двигались лопатки,
И наполнялась смыслом пустота.
– О, боже мой! – вздохнула критикесса,
И в свой блокнот вписала примечание:
«Во избежание ненужного эксцесса,
Так важно форму взять на содержание».

ТРАГЕДИЯ

Рождённый ползать, в предрассветной рани,
К божественному слабости питал.
Апполинарий Титькин в божьем храме
Средь образов возвышенно витал.
Безбожно пил и жить не мог без «тяги»,
И в поисках ответа на вопрос
Пришёл в Храм Божий поступью дворняги,
Всё теребя свой посиневший нос.
Скостит ли Бог сей грех наполовину
Иль скажет: «Да, в аду тебе гореть!
Ну, обрати свой взгляд на сиротину,
Начни уже сочувственно жалеть!
Душа замучена – отнюдь не хлебным квасом,
Порок терзал всё тело, словно гнус.
Судьба промчалась затхлым «третьим классом»,
Он потерял к постылой жизни вкус!»
Священника найдя для разговора,
Пред ним открылся, словно на духу.
Уже смирившись с силой приговора,
Он теребил в волнении доху…
Так приглянулся батюшке раб божий
Глубоким осознанием вины,
Что пригласил его в осенний день погожий
К себе – на кулебяку и блины…
И вскоре, среди блюд и возлияний,
Средь самогона, водки и вина,
Вдруг горько пожалел Апполинарий,
Что он не окочурился вчера.

Эдуард Бреслер
Иллюстрация автора

Книгу Эдуарда Бреслера «По прерии стиха» можно приобрести у автора eduard.bresler@gmail.com