«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Сёмины школьные годы начались в середине застойных 70-х и закончились в перестроечном 85-м.
Как-то так получилось, что ещё с начальных классов у Сёмы выработалась острая неприязнь к любой общественной деятельности. Он на дух не переносил различные классные часы и школьные собрания; его любимым литературным произведением из школьной программы было стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся»; каждое слово гимна Советского Союза он считал тошнотворной издёвкой; он искренне недоумевал, почему мальчика, предавшего своего отца, все называли пионером-героем, а на первомайские демонстрации он ходил исключительно для того, чтобы вдоволь наглазевшись на пионерок и комсомолок в мини-юбках, «сплавить» свой транспарант какому-нибудь лоху-активисту и в самый разгар шествия смыться с друзьями куда-нибудь на берег Днестра или в Кицканский лес, где выкуривались первые сигареты, распивались первые бутылки водки и целовались первые девочки.
Несмотря на это, его раз за разом продолжали выбирать на различные руководящие должности. Кем он только не был: и старостой класса, и председателем совета отряда, и ответственным за сбор металлолома, и даже командиром каких-то инфантильных красных следопытов. Он из года в год заваливал любую порученную ему работу, а его всё равно продолжали куда-то выбирать. Видимо, это была такая своеобразная месть его классной руководительницы, которой Сёма ещё будучи в третьем классе признался, что в шахматном матче между Карповым и Корчным он болел за Корчного, чем ввёл её в жесточайший ступор.
– Сёма, как ты отнёсся к тому, что Карпов всё-таки выиграл (!) у Корчного? – ехидно спрашивала Вера Вячеславовна, делая ударение на слове «выиграл».
– Плохо я к этому отнёсся, Вера Вячеславовна! – по-детски честно отвечал Сёма. – Я за Корчного болел.
Сёма говорил правду. У них в семье действительно все болели за Корчного. Да и как могло быть иначе? Ну за кого ещё могли болеть папа Аркадий Абрамович и мама Сима Григорьевна, в матче за мировую шахматную корону между одним из «символов советской эпохи» и еврейским «предателем Родины»?
Вера Вячеславовна оказалась дамой очень злопамятной и Корчного запомнила Сёме надолго. Но самой изощрённой её местью стал шестой класс. На первом классном собрании первого сентября, на Сёмино удивление, она про него почему-то забыла. Где-то уже ближе к средине учебного года вдруг опомнилась и решила назначить совершенно не интересовавшегося политикой пофигиста Сёму политинформатором. В его обязанности входило раз в неделю, по понедельникам, проводить получасовую политинформацию на заранее заданную тему. Сёму хватило ровно на один раз. И если лекцию на тему «Обвиняем империализм» он ещё как-то худо-бедно провёл, то от беспредела под названием «Простые советские люди повсюду творят чудеса» решил во что бы то ни стало отмазаться.
Придя домой и достав из почтового ящика газеты «Известия», «Советская правда», «Пионерская правда», «Комсомольская правда» и просто «Правда», Сёма долго вчитывался в статьи и публикации, пытаясь понять какие же такие «чудеса» творят «простые советские люди» и не найдя ни одного подтверждения сему «гениальному» тезису, решил просто тупо прогулять школу.
Сёмина мама работала детской участковой медсестрой и у неё в сумочке всегда были чистые бланки справок, позволявшие получить освобождение от занятий. Сёма эти бланки постоянно тырил, просил свою старшую сестру, у которой почерк был более взрослый и сформировавшийся, заполнить их самым распространённым диагнозом ОРЗ и, когда ему было надо, прогуливал уроки. Но, как назло, в этот раз в маминой сумочке справок не оказалось…
– Ну-с, – постукивая указкой о свою пухленькую ладошку, ухмыляясь, сказала Вера Вячеславовна. – Сёма, давай.
Выйдя к доске, Сёма начал тупо читать речь Брежнева на проходившем тогда 26-м съезде ЦК КПССС, включая «бурные аплодисменты, переходящие в продолжительные овации». Когда Вера Вячеславовна попыталась было намекнуть Сёме, что, мол, речь-то, на самом деле, хорошая, но к заданной теме не имеет никакого отношения, Сёма, еле сдерживая смех, тут же возразил, что Леонид Ильич является самым что ни на есть советским человеком, а его речь на 26-м съезде – это и есть самое настоящее чудо. И что «если вы, Вера Вячеславовна, с этим не согласны, то вам не место ни в коммунистической партии, ни в советской системе образования». Сёмины родители тут же были вызваны в школу, а сам Сёма «разжалован» из политинформаторов в юные натуралисты.
Когда на первом же заседании юных любителей тычинок и пестиков была провозглашена акция на тему «Прилетай, товарищ птица!», Сёма понял, что больше пяти минут он тут в любом случае не протянет и, разразясь громким бичующим смехом, ни слова не говоря, гордо покинул помещение.
До окончания школы его уже больше никуда не выбирали, а всё, на что оказалась способна мстительная и злопамятная Вера Вячеславовна, так это влепить Сёме две тройки по своим предметам – алгебре и геометрии, которые оказались у него единственными в аттестате.
В армию Сёму призвали в 87-м. Это было смутное, но очень весёлое время. Сталина все открыто начали называть преступником; слова «перестройка», «гласность», «демократия» и «плюрализм мнений» прочно вошли в лексикон простого советского человека, а швыряние на стол партийными и комсомольскими билетами стало массовым явлением. Упустить такую возможность Сёма, естественно, не мог. Он долго размышлял, какую же придумать формулировку, объясняющую причину о его выходе из ВЛКСМ и, наконец, его осенило: «Не желаю состоять в организации, которая не оправдывает своего назначения быть авангардом советской молодёжи!» – издевательски корявым почерком вывел Сёма на помятом листке в клеточку.
Когда на комсомольском собрании, рассматривавшем Сёмино заявление, комсорг полка старший лейтенант Пиценко поинтересовался у Сёмы, что он имел в виду под «не оправдывает своего назначения», Сёма ответил, что «комсомольцы-добровольцы» нынче уже не те и что панки, хиппи и рокеры пользуются в молодёжной среде гораздо большим авторитетом, чем комсомольские активисты. После того, как лицо старлея стало похоже на физиономию Веры Вячеславовны во время Сёминого признания в своих симпатиях к Корчному, Сёма понял, что цель достигнута. Из ненавистного комсомола он был исключён и пошёл «шуршать» по кухонным нарядам. Но, как говорится, «нет худа без добра». Сёма научился так мастерски владеть «холодным оружием», что огромный ящик картошки чистил менее чем за час.
На дембель Сёма вернулся в 89-м. Времена продолжали оставаться смутными, весёлыми и интересными. Советский Союз хоть и присутствовал ещё на карте Мира, но уже реально трещал по швам; союзные республики, одна за другой, объявляли о своём суверенитете, а в их составе находились так называемые «сепаратисты», которые, в свою очередь, провозглашали собственную независимость. Не обошла сия участь и Молдавию.
Национальное самосознание коренного населения, крепко спавшее в течение семидесяти лет, вдруг неожиданно проснулось; в Кишинёве начали раздаваться голоса о необходимости придания молдавскому языку особого статуса и о переходе с кириллицы на латиницу; молдавские «националисты» начали враждовать с русско-украинскими «сепаратистами», а евреи, как всегда, лезли в эти чужие и ненужные разборки.
Тираспольский завод литейных машин имени Кирова, куда отец устроил Сёму работать токарем, чтобы сынок перед отъездом в Израиль не болтался без дела и привыкал к физическому труду (мало ли чего придётся хлебнуть на Земле Обетованной), находился в центре борьбы самопровозглашённой Приднестровской республики и объявившей о выходе из состава Союза, Молдовы. Участие в митингах протеста против молдавского руководства там стало едва ли не обязаловкой.
На Сёмино счастье у него в цеху нашёлся единомышленник. Его наставник Витёк так же, как и Сёма, на дух не переносил различные митинги, пикеты и демонстрации. Поэтому перед каждым подобным мероприятием они вместе распивали бутылку водки, дальновидно припрятанную Витьком в своей тумбочке, чтобы легче было переносить весь этот дурдом и, уже будучи крепко поддатыми, «шли в народ», главным образом для того, чтобы пофлиртовать с крановщицами и контролёршами ОТК, в одну из которых Сёма был влюблён целых два с половиной месяца.
Когда на одном из подобных митингов какая-то косноязычная активистка продекламировала с трибуны строчки Маяковского «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин», – Сёма ещё как-то держал себя в руках. Но когда в конце мероприятия вся площадь в едином порыве заорала «Интернационал», его слабая нервная система и тонкая душевная организация оказались не готовы к подобной психологической нагрузке. На Сёмино счастье, голос у Витька оказался громче и глотка посильнее, и его пьяный в жопу «Интернационал» заглушил пьяную в стельку «Мурку», которую затянул Сёма в знак своего внутреннего протеста. Если бы не Витькино «сопрано», неизвестно чем бы всё это закончилось.
Насчёт «мало ли чего придётся хлебнуть на Земле Обетованной», Сёмин папа оказался прав. Огромный наплыв «русской» алии начала 90-х, острая нехватка рабочих мест и незнание языка сделали своё дело. После того, как Сёма попробовал себя в роли дворника, грузчика, почтальона и даже «разливателя» ацетона по бутылкам, по 12 часов в сутки в респираторе, параллельно занимаясь изучением иврита, он решил, что ну его на фиг и, поставив перед собой твёрдую цель – во что бы то ни стало разбогатеть, подался в квартирные маклеры.
Коммерческая жилка была у него ещё с совка. Но там дальше банальной фарцовки дело не доходило. Сёма частенько наведывался во Львов или Одессу, скупал там оптом «варёные» джинсы, турецкие свитера и прочие модные в то время шмотки, и благополучно продавал всё это на тираспольском базаре. Тогда Сёма и узнал, что такое конкуренция и как с ней бороться, нагло сбивая цены и сбывая свой товар чуть ниже установленного минимума.
Однако в Израиле всё оказалось совсем по-другому. Как кто-то когда-то мудро подметил: «В Еврейской Стране ты можешь быть только красивым, потому что умные здесь все». А гениальные строчки Губермана – «От Шабата до Шабата брат наёбывает брата» – Сёме ни раз пришлось испытать на своей шкуре.
С соседями по офису Сёма почти не общался и старался держаться обособленно. Отношения он поддерживал только со своими коллегами, и то эти контакты были сугубо деловыми. Исключение составлял Сёмин земляк Миша, приехавший из Кишинёва, который держал неподалёку небольшой магазинчик-киоск, куда Сёма частенько захаживал попить пива, поговорить за жизнь и пофилософствовать о смысле бытия.
Как-то во время одного из таких визитов, Миша сказал Сёме, что владельцы малых бизнесов собираются организовать демонстрацию протеста против тогдашнего мэра Петах-Тиквы Ицика Охаюна, и предложил присоединиться. В суть претензий к городским властям Сёма вникать не стал, но делать ему в тот день было не хрен и он решил пойти за компанию, чисто поржать.
У здания муниципалитета собралось около двух десятков «малых бизнесменов», с лозунгами и транспарантами в руках, среди которых выделялись два «арса», выкрикивающие в адрес спустившегося в народ мэра, различные лозунги, самым популярным из которых был: «Титбаеш леха!»
В один момент у Миши развязался шнурок на кроссовке и пока он его завязывал, он попросил Сёму подержать его плакат. В течение нескольких секунд перед Сёмой пронеслись его юношеские и армейские годы. Он вдруг вспомнил классные часы и школьные собрания, перекошенные физиономии Веры Вячеславовны и старшего лейтенанта Пиценко, и особенно тех самых лохов-активистов, которым он «сплавлял» свои транспаранты перед тем, как смываться с первомайских демонстраций. Сёмины воспоминания прервали крики «арсов» и щелчок фотоаппарата. Присутствовавший на мероприятии фотокорреспондент какой-то местной газетёнки, оказался отличным профессионалом и дело своё знал хорошо. И надо же было такому случиться, чтобы именно это фотография была выбрана в качестве иллюстрации к вышедшей на следующий день статье.
В это утро Сёма проснулся знаменитым. «Сёмка ты чё, охренел?» «Сёмка, ты чё в революционеры подался?» «Сёмочка, ты такой фотогеничный, особенно на фоне транспаранта, я прямо с тебя тащусь!»…
С тех пор больше ни на какие демонстрации Сёма не ходит. Ни за компанию, ни от не хрен делать, ни чисто поржать…
Дима Возмутитель-Спокойствия