Артур Кангин | Цветущая сакура и самурайский меч

1.

В Японию, в страну Вечнодымящих Вулканов, я выехал по приглашению самого императора Хурахито.

Император ждал землетрясения, сопутствующего ему цунами, однако, на прогнозы местных коррумпированных вулканологов не полагался, и срочно, по электронной почте, вызвал меня, независимого российского эксперта.

Я приехал налегке. Трико с лампасами. Резиновые шлепанцы. Футболка с символикой казанского университета. Вулканологический, чистой стали, стек-щуп. В стране Восходящего Солнца стояла весна, пора цветения местной карликовой вишни, сакуры, и опасаться простуды не имело смысла.

Остановился в скромном императорском дворце для приезжих. Всё как обычно в Японии. Бамбуковые циновки. Ярко надраенная медь чайной утвари. Передвигающиеся камышовые стены.

Ухаживать за мной приставили молоденькую, с яблочным румянцем на пухленьких щечках, гейшу.

— Как зовут тебя, милая? — спросил я, расчесываясь массажной щеткой у зеркала, изготовленного в форме самурайского меча.

— Сакура-Сан.

— Девушка-вишня?

— Ветка Цветущей Вишни, господин.

— Очаровательно.

— Я вся в цвету!

Мне нравились японки. Они такие маленькие. Мало едят. Быстро передвигаются. К тому же, у них до старости сохраняется наивное выражение лица.

— Есть у тебя жених, Сакура?

Девушка потупилась.

— Есть ухажер, — не сразу ответила она. — Самурай Хакиро-Сан. Но гейшам нельзя выходить замуж.

— Отчего же?

— Гейши должны услаждать слух и зрение гостей страны Восходящего Солнца.

— Замечательно! Пора бы и в России перенять ваши передовые обычаи.

— А ночью я должна услаждать гостей сексуально.

— Вот как! Скажите, пожалуйста! — в свою очередь потупился я.

Девушка невинно моргала огромными смоляными ресницами.

— И что твой ухажер, как его, Хакиро, нервничает?

— Грозится убить меня, а потом сделать себе харакири.

— Горячий молодой человек, — не на шутку опешил я.

— Можно идти, Юрий-Сан? — склонила маленькую, обворожительную головку Сакура.

— Постой! И когда же Хакиро планирует все это сделать? Харакири и прочее?

— В ближайшие ночи.

— Ах, ты! Иди же, Цветущая Вишня.

2.

Оставшись один, я умылся из медного таза с подозрительными благовониями, надел алое кимоно с золотыми драконами, прилег на циновку.

Уехать сейчас же!

Но за одну ночь любви с Сакурой и жизни не жалко.

Хотя, с другой стороны, жалко.

После тридцати всё только начинается…

И почему именно мне подсунули Цветущую Вишню с безумцем ухажером? К тому же, вооруженным до зубов.

Где справедливость?

После перелета «Москва — Токио» я смертельно устал, веки мои незаметно сомкнулись.

Проснулся я от свистящего звука шелка.

Приоткрыл глаза и сразу же, от восхищенного испуга, плотно закрыл их.

Сакура раздевалась прямо предо мной на циновке.

Маленькое, стройное, оливковое тело. Россыпь родинок у милого пупка. Трогательная незащищенность ключиц. И прочее! Прочее!

Я не выдержал и открыл глаза.

Гейша держала в руках какой-то неизвестный, похожий на мандолину инструмент.

Сочный аккорд из русских народных песен.

Девушка пустилась в пляс.

Точеные ножки озорно стучали по тростниковой циновке.

В карих, продолговатых, приподнятых как у кошки, глазах отражалась янтарная луна.

Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!

Стучали пяточки японки прямо перед моим носом.

О, это было выше моих сил!

— Милая, ну иди же ко мне! — заскрипел я зубами.

Сакура не заставила себя ждать.

Вы когда-нибудь спали с молодыми, розовощекими японками?

Нет?!

Значит, вы вообще не спали с женщинами, и до седых волос дожили девственником.

Вы торопливо толкуете о кореянках, монголках и мадьярках?

А я вам авторитетно говорю — это не то! Совершенно!

Ладно мадьярки. Допустим. Но монголки и кореянки?

Смешно, господа!

Мало того, что Сакура на зубок знала все позиции Камасутры, она еще в каждую позицию вносила свою изюминку и выполняла ее с блеском, присущим только особо одаренным гейшам.

Да, Небо соединилось с Землей. Инь и ян. А потом на Цветущие Ветви Вишни обрушился благодатный дождь.

О, как мы кричали!

В эту ночь даже восьмидесятилетний император Хурахито вдруг почему-то, словно уловив эротические флюиды, воспрял, и экстренно вызвал к себе всех своих наложниц. Даже престарелых!

— Сакура, родная, — рассматривал я свою кралю в медовом свете японской луны. — Неужели у вас все такие?

— Не знаю, — смежила, как крылья бабочки, реснички Сакура. — Но я — такая! Нравлюсь?!

В ответ я лишь по инерции страсти заскрипел зубами.

3.

На следующий день я с утроенной энергией облазил весь вулкан Фудзияма. Тщательно проколол его во многих местах стальным стеком-щупом с набалдашником из медвежьей кости.

Опасения императора Хурахито оказались напрасны.

Парочку годков вулкан еще поспит, постоит под паром.

Спускаясь с отрога вулкана, я встретил юношу с самурайским мечом за поясом.

Японец злобно зыркнул на меня и сплюнул в сторону.

— Кто он такой? — спросил я у одноглазого, с зеленовато-седой косичкой, меняльщика йен на баксы.

— Хакиро-Сан, — хитро прищурил лисий глаз меняльщик. — Ухажер Сакуры-Сан.

— Что-то он психует?!

— Еще бы! После того как к нам приехал какой-то русский с репутацией мартовского кота, Хакиро-Сан не находит себе места.

— Чего же он хочет?

— Убить поганого русского, а потом сделать себе харакири.

— Да, это просто маньяк какой-то!

— На его месте я бы поступил точно так же! — весело подмигнул меняльщик.

— Вы хотите меня убить?

Японец опешил:

— Почему именно вас?

— Это так… К слову.

Я тщательно вытер стальной стек-щуп об изумрудную траву газона и, непрестанно оглядываясь, пошел в свое пристанище, императорский дворец для приезжих.

4.

Эту ночь спалось исключительно плохо.

Не помогла даже увлекательная игра в маджонг и страстные ласки Сакуры-Сан.

Глубоко за полночь, предчувствуя что-то недоброе, я перебрался из спальни в умывальную комнату и прилег на циновку рядом с медным тазом.

Стояла оглушительная тишина.

Лишь тревожно гукали японские совы.

Апрельский ветер нес в крошечное оконце под потолком живительную прохладу и лепестки цветков сакуры.

Не только!

Не только лепестки и прохладу…

Если бы всё ограничилось только этим.

Вдруг в это оконце с феноменальной пластичностью кто-то протиснулся и барсом подпрыгнул к моей постели.

Меня в ней не было!

Я как предчувствовал.

Напрошенный гость выхватил из-за кушака кривой обоюдоострый самурайский меч и принялся безжалостно рубить мое ложе.

— Умри! — закричал пришелец.

Прижав к себе, как римский щит, медный таз, я зорко затаился в умывальной комнате.

Сакура-Сан включила ночник.

И что мы увидели?

Точнее — кого?

Хакиро-Сана с блуждающей улыбкой на вспененных губах.

Моя порожняя циновка оказалась изрубленной в клочья.

Задарма пропал труд доброго десятка несчастных старушек-циновщиц.

Безобразие!

Такое неуважение к чужой работе!

Мало того, нарушен был ночной сон.

Холодная медь придала моим рассуждениям уверенность и даже отважность.

Сакура-Сан вскочила на изящные ножки и залепила Хакиро-Сану звонкую пощечину.

— Что ты наделал, Хакиро?

— Где он?

— Нет, что ты наделал?! Я первая спросила!

Юноша чуть не плакал:

— Я все равно убью его!

Тут, прикрывая срамное место тазом, вышел и я:

— В чем, собственно дело, молодой человек?

— Попался, котяра! Она — моя! — Хакиро кинулся на меня, но Сакура, с неожиданной энергией, перехватила его руку с мечом.

— Я — ничья, Хакиро, — вкрадчиво произнесла девушка. — Я — гейша. Вольная жрица любви. И останусь гейшей до конца своих дней. А в Японии японки живут удивительно долго.

— Все равно я убью его! — настаивал неугомонный.

— Он — гость. Один из многих. Ты будешь, Хакиро, убивать всех моих гостей? — горько усмехнулась Сакура.

Юноша бросил кривой меч и, утробно зарыдав, выпрыгнул в тесное оконце.

Благо моя спальня на первом этаже, ушиб ему не грозил.

5.

На другое утро мы прощались с Сакурой в аэропорту.

— Значит, я один из многих? — энергично заиграл я желваками.

Сакура порывисто обняла меня тонкими руками.

— Дурачок, — прошептала в ухо, — иначе он убил бы тебя. Медный таз самурайский меч разрезает, как вологодское масло.

— Ты всем это говоришь?

— Тебе первому, — на глазах девушки блеснули слезы. — Хочешь, я уеду с тобой в снежную и страшную Россию? Там, правда, повсюду всюду бродят медведи, а мужики отплясывают перед Кремлем в красных козлиных сапогах?

— Ну, зачем же? — насторожился я. — У меня там жена, дети, алименты… Какие медведи? Ты путаешь с шапито.

— Вот видишь…

— К тому же, я еще ни разу не надевал красные сапоги.

В самолете я прочитал в свежей газете о камикадзе. Он, в знак какого-то протеста, протаранил на стальном скутере китобойное российское судно.

Был ли этим камикадзе знакомый мне Хакиро-Сан?

Не уверен.

Я плохо его знал.

Мне он никогда не нравился.

Я не вел с ним бесед о китах.

Хотя поговорить именно об этом стоило.