Борис ВОЛЬФСОН | СНИЗУ ВВЕРХ

СНИЗУ ВВЕРХ

***
Мир разваливается, −
он раздваивается,
и растраивается,
и расстраивается!

Выбивают пыль,
и сбивают спесь,
убирают стул –
кто успеет сесть?

Жизнь расстраивается −
ох, наломали дров, −
и расслаивается
облаков покров.

Сверху розово,
снизу – сизые –
с одноразово
годной визою.

Подлететь бы ввысь
поднырнуть бы вглубь…
Сядь и ноги свесь,
память приголубь!

Классицизм, ампир –
что занятнее?
А представь-ка мир
голубятнею.

Обойдись без лир,
помаши шестом,
созови свой мир
свистом-посвистом.

Сбрось с опасных крыш
сны-канаты, и
прилетят, глядишь,
все пернатые!

И хоть сам бескрыл,
вот нелепица,
соберётся мир,
склеит-слепится.

Выход из положения

Когда-нибудь – под вечер или ранним
дождливым утром – может быть, в четверг –
мы все проблемы наши устаканим,
перевернув их донышками вверх.

Осмыслив и уразумев, что нынче
вину свою нельзя залить вином,
мы, чем сходиться в бесполезном клинче,
перевернём стаканы кверху дном.

Отличный ход: с настойкою хреновой
расстаться и с похмелья не икать,
дрянь из стаканов выплеснув, а новой
не предоставив места, чтоб втекать.

Тут главное, не перепутать коды,
в густой не заблудиться трын-траве,
в тот час, когда, свои же антиподы,
мы учимся ходить на голове.

К чему скрипеть семи бесхозным пядям?
Дождливым утром или ясным днём
проблемы мы уж как-нибудь уладим,
хотя потом опять перевернём.

Снизу вверх

Имитируя движенье косяка трески −
чёрта с два запеленгуешь, отличишь от рыб −
субмарина раздвигает воду, как тиски,
и лавирует неспешно между серых глыб.

У неё запаса хода хватит на года
и запаса кислорода − на десятки лет.
А вокруг солёный космос − чёрная вода,
а внутри сидит команда, но меня там нет.

Потому что я отдельно, вовсе не дыша,
в эту бездну погружаюсь, породнившись с ней.
И летает над водою лёгкая душа,
ну а мне, пожалуй, жабры здесь куда нужней.

Повторяя очертанья, прижимаюсь к дну
и взвихряю плавниками муторную взвесь.
Я не то чтоб привыкаю, а скорей тону,
но, однако, чешуёю покрываюсь весь.

Те, кто сели в субмарину, по команде «Стоп!»
тоже рано или поздно киль о дно сотрут.
На планете пандемия и грозит Потоп,
так что я, пожалуй, выбрал правильный маршрут.

Своевременно, как видно, очутившись здесь,
я махну хвостом прощально миру-миражу.
Я к глобальной катастрофе подготовлен днесь
и теперь холоднокровно на неё гляжу.

Витражи

Нет, отнюдь не без разведки – в бой, −
но по плану, словно два стратега,
не впадали – строили любовь
эти двое, как конструктор Лего.

Подбирая каждую деталь,
извлекая ноты из астрала,
сопрягали стёклышки и сталь,
словно звуки звёздного хорала.

Не бродили чувства, как вино,
и страстям не требовалась проба.
Плавно в мозаичное панно
с двух сторон они врастали оба.

Без помарок строили под ключ.
Но когда в витражные спирали,
будто стриж, врывался яркий луч,
как же хорошо они играли!

***
Негромкий голос растворялся в гаме,
и можно было слёз не замечать…
Он иногда ей помогал деньгами,
давно на чувства наложив печать.

Он больше не любил –
воспоминанья
рассеялись, не посещали сны.
А эти деньги, эти воздаянья
служили компенсацией вины.

Она брала и не благодарила,
как чашку, что не склеишь, коль разбил.
И жизнь брела, безвольно и бескрыло.
И всё он знал, но больше не любил.

Разглядывая старую открытку,
написанную век тому назад,
он знал, что засчитает Бог попытку,
но лишь попытку, а не результат.

Эльсинор

В полночный час, когда у стен дворца
клубится смог, как воплощенье бреда,
приходит тень, но вовсе не отца,
а сумрачного гамлетова деда.

Он должен внуку преподать урок
допрежь его прогнать успеет кочет.
Несчастный принц от сырости продрог,
но встречу эту отменить не хочет.

Не то чтобы времён прервалась нить
и связь столь непохожих поколений,
но старый рыцарь должен объяснить
наследнику простую суть явлений.

Принц думает, что мир совсем иной,
а он, по сути, изменился мало.
И призрак громоздится над стеной,
на голый череп опустив забрало.

Его давно не мучает артрит,
но заржавели старые доспехи.
Он глухо из тумана говорит,
и смысл речей двоится в гулком эхе.

И Гамлет, осознав не до конца,
чья тень следит за ним суровым взглядом,
уже не деда слышит, а отца,
и чувствует, как ночь сочится ядом.

Двум призракам известно наперёд,
что изменить судьбу никто не вправе.
Принц отомстит и, как отец, умрёт,
и нет противоядья той отраве.

Бессмысленно шептать или трубить:
вот некролог и траурная рамка…
И гордый Гамлет выбирает быть
и погибает на ступенях замка.

Ну, что ж, со смертью лучше не шути:
умрут Лаэрт, Гертруда, бедный Йорик…
Гораций, твой удел особо горек –
оплакать всех и лишь потом уйти.

Смысл поэзии

Смысл поэзии не исчерпывается написанным.
Китайская мудрость

Поэзии смысл не в словах и созвучьях, и не
в прибое морском, расколовшем на части луну.
Мне кажется, он иногда заключён в тишине,
её и рифмуя, её и рисуя одну.

Мы можем подолгу молчать, оставаясь вдвоём,
и всё понимать, так душевно с тобою близки.
Поэзии смысл не в словах, а во взгляде твоём
и в прикосновенье твоей невесомой руки.

И всё же без слов этот планер уходит в пике,
скрываясь в тумане, который клубится в мозгу.
Сумею ль понять я стихи на ином языке?
Расслышу, конечно, понять же едва ли смогу.

Вот так растворяется мой бессловесный напев.
Молчание – золото, но, никого не виня,
иного богатства скопить в тишине не успев,
слова и созвучья на крыльях уносят меня.

Камень – ножницы – бумага

Чтоб победить в бою, нужна отвага,
чтоб проиграть − унынье и хандра.
А эти «камень – ножницы – бумага» –
какая-то нелепая игра.

Давиду помогла его рогатка,
на пятке прыщ Ахилла погубил.
А здесь нужны везение, догадка
и чтобы твой противник был дебил.

Однако, не надеясь на удачу,
заранее пишу письмо в Минздрав,
не ре-, а временную передачу
перетянув и в клочья изодрав.

Едва ли в силах выдержать экзамен,
растратив небогатый капитал,
я в сотый раз крошу металл о камень
и рву листки бумаги о металл.

Игра подстать душевному раздраю,
нулей в ней явно больше, чем крестов.
Но главное, понять, зачем играю,
я как-то не вполне ещё готов.

Я просто вижу: режет и сминает,
и рвёт, и поднимает на-гора,
и чем-то жизнь мою напоминает
совсем иная в сущности игра.

Однако пальцы вывернув неловко
и вновь назвав неверно вещество,
я думаю, что это тренировка,
хотя и не известно, для чего.

***
А знанье наше мелкотравчато −
и в этом некого винить.
И всё же правило буравчика
давно пора бы отменить.

Что знается, во что лишь верится,
что происходит с головой,
и для чего планета вертится
упрямо против часовой?

Довольно ль щучьего веления?
Саням не крикнуть ли: − Постой?
Кто задаёт нам направление,
но не пускает на постой?

Давно ни шёпота, ни крика нет.
Сводя усилия к нулю,
будильник мой упрямо тикает,
хоть я давно уже не сплю.

Куда бреду шажками мелкими?
К чему сравнение с травой?
Свет не гашу − слежу за стрелками,
а стрелки − против часовой.

Трое

Устроен мир, конечно же, не так,
как пишут легковесные поэты.
Разгадывать загадки не мастак,
я полагаюсь на авторитеты.

Недавний век – философ Кьеркегор,
на мир глядящий из-за мутных стёкол;
а много раньше – боги Тор и Гор,
один во льдах, другой – частично сокол.

По чашам разливает Тот кагор,
Исиду ждут как дорогую гостью
Тор с молотом, с железным клювом Гор,
а Кьеркегор – в очках и с толстой тростью.

Гор – древний Гамлет, верящий молве.
Коварный Сет нальёт отраву в ушко.
Но Сириус-Осирис в синеве
прожжёт дыру, как лазерная пушка.

Тор полон сил, а Гор намял бока
не Сету, а себе, − на плоской фреске
похожий на цыплёнка табака
в доспехах медных и турецкой феске.

Философы и боги, но харизм
на всех не хватит, жизнь иссякнет скоро.
Рождается экзистенциализм
в болезненном сознанье Кьеркегора.

Пески Сахары дремлют, как укор,
льды Арктики потрескивают грозно.
Тор – с молотом и с тростью Кьеркегор,
Гор одноглазый, − небо нынче звёздно.

Подобьем белых жертвенных ягнят
два облачка, и лунный свет мелькает.
А боги тайну знают, но хранят.
Да и философ только намекает.

***
Но ведь можешь же, можешь, можешь, –
ну, конечно, когда захочешь.
Впрочем, даже когда не хочешь,
тоже можешь, но без фанатизма.

Можешь − как бы на автопилоте,
без души, но весьма похоже.
И я тоже могу, конечно, –
например, не заметить подмены.

Сделать вид или впрямь поверить,
что у нас все системы в норме,
и, хоть крыльями мы не машем,
но летим, не сбиваясь с курса.

В общем, всё мы с тобою можем,
пока баки не опустели.
Приземляться б ещё научиться, −
только это нужно вручную.

Соловьи

Мы с тобою пташки лёгкие,
нас не примет общепит,
но когда свистим и щёлкаем,
вся округа плохо спит.

И хоть мы на вид невзрачные,
неказистые, ничьи,
голоса у нас прозрачные,
как июльские ручьи.

Мы с тобой созданья серые
и теряемся в ветвях,
как следы незримой веры и
чуда знанья – на паях.

Наше пение замешано
на отчаянной любви.
А спросить попробуй, где ж оно,
только свистнем – соловьи.

Только свистнем и отщёлкаем,
как на счётах век назад.
И, воспользовавшись щёлкою,
упорхнём в соседский сад,

неприкаянные парии,
дети звонкой кутерьмы,
чтоб исполнить наши арии,
как молитвы и псалмы.

Вечерняя зарисовка

Мякоть сочная томатов,
запах водорослей, соль,
солнца диск, лилов и матов,
умножает день на ноль.

Небо серо-голубое,
тени длинные у скал
и шипение прибоя,
будто колу расплескал.

Этот вечер – только калька,
только оттиск на слюде.
Погромыхивает галька
в отступающей воде.

Фонари над автострадой,
не зажжённые пока,
и тускнеющей громадой
кучевые облака.

И, как будто с курса сбился,
но уверен, что найду,
я ныряю в море с пирса –
в эту тёмную слюду.

И рыбёшкой притворяюсь,
хоть и знаю, что нельзя,
и плыву, и растворяюсь,
в дымке сумрачной скользя.

ВОРОН-21

Вариации на темы произведений Эдгара По

1.

Ощущение, что замурован –
холод, сырость и тьма, и так близко
камни, что размозжить невозможно,
размахнувшись, как следует, череп.

Без еды я бы прожил здесь месяц,
без питья – дня четыре от силы,
ещё раньше начнётся удушье.

Но умру я от ужаса прежде,
чем закончится воздух.
Скорей бы!

Тихо, тесно, темно, безнадёжно!..

2.

Дамоклов меч удерживает нить.
Под тяжестью его она струною
натянута. Что будет со страною?
Но слово сказано – его не отменить!

Бежать – куда? Ни в сторону, ни вниз…
Попытки увернуться бесполезны.
И не пускает занавес железный.
И тяжкий меч на ниточке повис!

Избрали сами мы свою судьбу:
давно могли бы вылететь в трубу,
как в присказке про цаплю – сохла, мокла,

пока не сдохла. Времени запас
ещё не вышел, есть ещё у нас…
Но сколько – знает только меч Дамокла!

3.

Марш бравурен, но траурны перья –
чёрный ворон летит с похорон.
Это кладбище словом «империя»
величал перевозчик Харон.

Будет крыльями воздух спрессован.
Ворон свой «невер мор» проорёт
и, зловещий, задвинет засов он
в скобы ржавых железных ворот.

И уже невозможны повторы,
все попытки бессмысленны, − что ж,
свет из окон портьеры и шторы
по линейке обрежут, как нож.

И хотя нам предскажут антенны
тектонических гулов отбой,
затрещат и обрушатся стены,
погребая и нас под собой.

Старый еврей

Овладеваю кодом
жизни без перемен:
чтоб не казалась мёдом −
маца и хрен.

Вверх не смотрю, под горкой
догрызаю кусок −
с жизни сухою коркой
пью виноградный сок.

Что расколол, не склею,
но не пойду к врачу.
Может быть, захмелею −
трезветь не хочу.

Чтоб избежать искуса,
не выправляю крен.
Жизнь в две краски, два вкуса −
маца и хрен.

Я ещё полетаю

Подсознанья остаточный принцип − химеры,
миражи, безуспешный побег от тоски, −
торможение в плотных слоях атмосферы,
на песке обгоревшей обшивки куски.

Оказалась ошибочной схема паренья,
в парашютных крепленьях превышен натяг,
стропы спутаны, смято о грунт оперенье,
и фантомные боли гуляют в снастях.

За ближайшим барханом маячит оазис,
тот, которого нет – лишь дымятся пески,
а в мозгу раскололись надстройка и базис, −
подсознания происки, запах тоски.

Будто кур, угодивший в классический ощип,
бормоча неразборчиво: «Горе уму», −
я к себе сквозь себя пробираюсь на ощупь,
но на что натыкаюсь, никак не пойму.

И однако же снова, пригнувшись на старте,
изнутри приготовившись прыгнуть вовне,
по маршруту, который не виден на карте,
я ещё полетаю – хотя бы во сне!

Август 2020 г. – март 2021 г.

Борис Вольфсон

Фотоиллюстрация Натальи Волковой