Любовь Розенфельд | Благовещение

В первые дни после отъезда Виктора Лёля жила «просто так», ни о чём не думала, что-то ела, пила, работала в кассе. Потом, спустя какое-то время, она почувствовала, что с ней что-то не то. По утрам она должна была, ну, просто срочно, что-нибудь съесть. Раньше такого не бывало. А теперь нужно было хоть кусочек хлеба намазать повидлом, и становилось легче. Аппетит какой-то зверский разгулялся. Как ни странно, она почти не вспоминала Виктора, просто сразу же запретила себе это – табу. Нельзя – и всё. Она совсем перестала встречаться с мужчинами, не ходила на пляж, как раньше. Даже, если кто-нибудь по старой памяти предлагал ей сходить в палатку, выпить пива, она отказывалась с досадой.

Тревожил её аппетит этот и ещё кое-что. «А не климакс ли у меня?» – подумала как-то она – «нет, рановато вроде». Между тем соседи по посёлку стали относиться к ней внимательней, никто больше не шипел ей вслед, не норовил оскорбить. А один раз зашла ближняя соседка Рая, она принесла Лёле блинчики – налистники с творогом. Вот уж раньше такого никогда не бывало!

– Рай, честно, чего это ты вдруг?

– Дура ты, Лёлька! Думаешь, люди не видят. Да ты не тушуйся. Гордись! Понимаешь, ничего плохого в этом нет. Новую жизнь даёшь новому человеку. Я даже завидую тебе, мы-то тут все так старыми девами и сдохнем!

Лёля от неожиданности просто онемела, она даже побледнела, а Рая вскочила и бросилась к ней.

– Тебе плохо?

– Райка! Откуда ты взяла, что я в положении? – пролепетала Лёля.

– Ну, ты даёшь. Да видно же по тебе!

– Раечка! Ты серьёзно? Этого не может быть! Да меня же здесь сожрут живьём! – расплакалась Лёля.

А Рая стала её так ласково утешать, уговаривать, убеждать, что все ей завидуют, что всё хорошо. Наконец-то Лёля поверила, немного успокоилась.

– Как же я на улицу выйду? Как справлюсь, если на самом деле рожу… как?

– Да, мало ли без отцов ребятишек ростят, смотри, та же Нинка. А поднять, накормить всем миром поможем. Чего уж тут! Родить в твоём возрасте, тебе ж сороковник – да это же подвиг, без мужа, да-да, не возражай мне. Просто подвиг! Готовься, ешь, чтоб ребёнок знал с самого начала, что его ждут, любят. Поняла? Эх, мне бы… я бы павой ходила по улице, летала бы просто. А ты…

– Умоляю тебя, Раечка, только не говори никому, вот съежу в Феодосию на консультацию, потом видно будет. А ты не поедешь со мной, а, Рая?

– Поеду, чего там. Общий у нас будет пацан, один на двоих. Идёт?

– Идёт, – глаза Лёли посветлели.

Всю беременность она чувствовала заботу Раи да и других соседей. Приносили ей поесть, доставали апельсины («тебе витаминчики нужны!»). Время было нелёгким, кто молока принесёт, кто орехов, кто-то картошечки с огорода, а кто-то и курочку притащит приготовленную. «Ешь, Лёлька, поправляйся, корми своё чадо! Лёля вообще-то худенькая, теперь располнела, помолодела. Лет 10 с плеч сбросила. Предстоящего она не боялась, почему-то была уверена, что всё будет хорошо, чувствовала, что будет у неё мальчик.

Рожала Лёля на Благовещение. В Крыму цвели лилии, и все, кто её проведывал, приносили эти пахучие цветы. А врач был недоволен, лилии велел вынести в коридор. Ворчал: «Ещё позже рожать бы вздумала. 40 лет – это не шутки! Что я буду с тобой делать, если что пойдёт не так?» – спрашивал он Лёлю напрямую. А сам готовился к кесареву сечению.

Но роды прошли на удивление хорошо, смотреть на малыша сбежались все медсёстры. Не красный, чистенький, с волосиками. Подруги из посёлка ездили проведывать Лёлю, принесли гору пелёнок, подгузников, марли. Назвала Лёля мальчика Михаилом. Сначала хотела дать знать Виктору, а потом передумала. «У него вся жизнь впереди. Молодой! Что ж я ему жизнь сломаю. За что?»

Жизнь Лёли наполнилась новым смыслом. Заботы… купание, кормление, одежда. Молока у мамочки было много. С грустью подмечала Лёля сходство мальчика с отцом. Детского садика в посёлке не было, сидели с Раей по очереди с ребёнком. Так и вышел «пацан на двоих», пока одна работает, другая дежурит.

Недалеко от Лёли жил старый холостяк Йося. Собственно старым он не был, ему было 47 лет, на макушке виднелась проплешина, сам рыжеватый. Просто не сложилась у него семья, жил одиноко. Называли его в посёлке в шутку Иосифом Прекрасным. А он и не обижался, отшучивался. Иногда из его ветхого домика можно было услышать звуки скрипки, сынок Лёли Миша так и рвался «в гости» к дяде Иосифу, когда слышал звуки доносившейся музыки. Наконец зашла Лёля с сыном к соседу послушать скрипку. Сели, смотрели, как Иосиф достаёт из футляра скрипку, как напирает смычок канифолью. Вот заиграл он, а у мальчика глаза стали большими, в них просвечивались слёзы. Лёля качнула головой в сторону Миши, показывая Иосифу, как мальчик реагирует на музыку. Музыкант отложил скрипку, а Миша тихо так попросил: «Ещё». Тогда Иосиф заиграл весёлую мелодию молдавского «Жаворонка».

В тот вечер он превзошёл себя, так зажигательно играл, выдавал такие трели, переливы, музыка взлетала высоко, потом неожиданно падала вниз, замирая на одной вибрирующей ноте…

Мальчик был бледным, потерянным, а потом вдруг расплакался. Иосиф отложил скрипку, обнял Мишу, прижал к себе и сказал только: «Да ты музыкант, мальчик!»

С тех пор Лёля искала своего пацанёнка только у Иосифа прекрасного. Он забывал обо всём, перестал рисовать, не пытался бегать к морю. Его приходилось буквально вытягивать из Йоськиной халупы, чтобы покормить.

– Не злись, – говорил Иосиф, – всё от Бога, он поднимал палец вверх. – А скрипку тебе придётся покупать, мать, пока четвертушку…

– Вот ещё не хватало! – отмахивалась Лёля. Ему только шесть лет недавно исполнилось. Скрипку?! Да я её и не понимаю, вашу музыку!

Тем временем Мишка учился играть на пустых струнах, держа большую скрипку прямо за корпус, до грифа рука не дотягивалась. Хоть и нелегко было, но что-то уже начало получаться. Тогда Иосиф сам поехал в город и привёз таки скрипку-четвертушку.

Через два месяца ошеломлённые Лёля и Рая были приглашены «на концерт» в домик Иосифа. Миша с Иосифом играли на двух скрипках, то вместе, то по очереди. Играли они что-то жалостное, Лёля не удержалась и расплакалась, а Рая не могла прийти в себя от восторга: «Гордись! Уже музыкант, такой маленький!» Вскоре пришлось ехать в город на экзамен в музыкальную школу-интернат. Экзамен был сдан с блеском. Но как не хотелось Лёле оставлять сына в интернате! Но возить его в город каждый день возможности не было.

Мишка же расстался с ней довольно легко. Для него всё было в новинку. «Мам! Приедешь за мной в субботу! Не скучай! – и всё»

Вскоре четвертушку пришлось менять на бОльшую скрипку. Звук стал сильнее, глубже, мальчик не выпускал её из рук. В этом теперь была вся его жизнь. Он приезжал иногда с кем-нибудь на выходные, наскоро окунался в море и спешил к Иосифу с отчётом. Успехи его были разительными. Казалось, что его больше ничего на свете не интересует. Лёля же думала, что он даже не видит и не чувствует, что ест. Он крутил ручки приёмника и выискивал ту самую музыку, которую Лёля никогда не понимала. Он переживал каждую ноту вместе с невидимыми музыкантами. Когда приезжал домой, играл дома упражнения. Гаммы – туда и обратно, через ноту, скачками.

– А нужна ли я ему? – спрашивала Лёля, увидевшись с Раей. – Я уже сейчас не понимаю того, что он любит. Что же дальше-то будет?

Рая успокаивала:

– Гордись. Он талант. Правильно Йоська говорит, что всё от Бога. А ведь мы его вырастили, выкормили!

– А Йоська отнял, – жалобно добавляла Лёля.

Но как-то её пригласили на академический концерт в школу, в город. Лёля надела свой самый лучший наряд, её Миша играл с пианисткой. Зал притих. А он? Он ничего не боялся, играл, и глаза у него блестели. «Может, в самом деле «от Бога»? – удивлялась Лёля, слушая оглушительные аплодисменты в маленьком зале городской школы. Потом какая-то женщина поднялась на сцену и вручила её Мишке шикарный букет. Надо же! А Мишка вдруг улыбнулся, спрыгнул в зал, подбежал к Лёле и положил ей букет на колени. Все захлопали ещё громче. «Это мать, его мама», – шептали люди.

***

Так Мишка и жил в интернате. Время шло. Школа-семилетка вот-вот должна была остаться позади. Мишке 13 лет, но подростковый возраст не сделал его агрессивным. Лёля скучала, когда его не было дома неделями, иногда бывали местные «гастроли», куда Мишку обязательно приглашали.

И как-то Мишка спросил у Лёли:

– Мама! Не обижайся, я хотел спросить у тебя…

– Вот оно и пришло, – подумала Лёля, угадав, о чём будет разговор.

– Нет, я не обижусь, сынок, спрашивай. Я давно уже ожидаю твоих вопросов.

– Понимаешь, мама, ребята удивляются, когда на гастролях слышат моё отчество «Викентьевич», вот я и решил спросить про отца. Понимаешь?

– Понимаю, конечно, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать всё. Первое, что хочу тебе сказать: твой папа очень хороший парень, просто так получилось, что он намного моложе меня. Вот я и решила отпустить его и не напоминать о себе. У него вся жизнь впереди, что же я буду держать его при себе! Но не знала я, что у меня в сорок лет появится ребёнок – ты. Хоть и нелегко одной, но ты же знаешь, все помогали особенно Рая, которую ты и называешь «мама Рая». Я ни о чём не жалею, сынок.

– Постой, постой, мама. А он-то знает, что я у него есть?

– Нет. Наверное, перед тобой я виновата, но не перед ним. Не знаю даже, где он сейчас, как сложилась его жизнь. Знаю только, что он сибиряк из Иркутска, что у него есть мама, а может быть, была. Да что уж об этом сейчас говорить! Прошлое не вернуть. Теперь мы уже чужие люди, у него, наверное, своя семья, дети. Забыл уже об отдыхе в Крыму…

– Ладно, мам, как вышло, так вышло, я всё понял. Только интересно, он умел играть?

– Он-то. Не думаю. Он музыки не понимал, как и я в то время. Я лишь теперь немного прозрела благодаря тебе. Привыкла, видно.

Разговор промелькнул и забылся, но Миша иногда думал об отце и как-то смутно надеялся на встречу.

Миновало полгода, приурочив к какому-то празднику, повезли одарённых детей на гастроли по Союзу. Мишку тоже в их числе. Успех был колоссальным. Маша устал, конечно, но из каждого города не забывал звонить маме. Правда у Лёли не было дома телефона, но у Иосифа был, он мигом бежал к Лёле и звал её к телефону. Они с мамой и Иосифом выхватывали друг у друга трубку. Лёля кричала, чтобы он не забывал вовремя есть, а Иосиф кричал своё: «Помни о звуке».

Об этом турне писали в газетах. Мысль о том, что они и в Иркутске будут, тревожила Мишу. Он понимал, сколько должно произойти совпадений или случайностей, чтобы он вдруг нашёл отца…

Но случайность произошла. Как? Тут нужен отступ об отце Миши, о Викентии, которого называли просто Виктором.

На концерт заманил дружка Саша, скрипач, как-то Виктор, который увлекался резьбой по дереву, попросил у него скрипку, глядя на неё, он сделал скрипку-малышку, сделал и футляр, обтянув его дерматином, а изнутри футляр обклеил красным бархатом. Получилось просто загляденье. Виктор сначала отнекивался: «Ну, куда мне на такой концерт?! Зачем?»

– Так детей провезли к нам. Редко такое бывает. Пошли! Возьмёшь свою модельку, маленькую скрипочку, а вдруг кому-то подаришь?! Удивишь какого-нибудь маленького скрипача!

В конце концов, Виктор согласился. Потом беспокоился о билете, но Саша сказал, что берёт это на себя. Но не получилось, записка у кассы извещала, что билетов нет, но могут появиться входные (стоячие места). Тут Виктор вспомнил кассиршу Лёлю. «Ну-ка, Саша, пусти меня к окошку, у меня с кассиршами получается». И чудо в виде двух «стоячих» билетов случилось. В зале полно народа. «Неужели так и будем тут стоять, за колонной» – ворчал Виктор. Но вот концерт начался, и друзья заразились возбуждением зала. А когда паренёк стал играть знакомый концерт на скрипке, Виктор заволновался и сразу же подумал: «Хорошо, что мою маленькую скрипочку взяли. Вот кто оценит эту работу!»

Мальчика со скрипкой вызывали два раза, он кланялся, подкладывал на свою острую ключицу платок и играл на бис что-то быстрое, короткое. Зал замирал, а потом взрывался аплодисментами.

Когда концерт закончился, многие ринулись за кулисы. Ребята-исполнители подписывали красивые программки со своими фотографиями. И когда почти никого не осталось, Виктор с другом подошли к мальчику-скрипачу. Виктор молча протянул ему маленький футлярчик.

– Ой, – просиял мальчик, – это скрипочка?

– Конечно, – подтвердил Виктор, счастливый его неподдельным восторгом, – открывайте смелее!

Миша (а это был именно он) достал из футляра инструментик, маленький смычок, улыбаясь, спросил:

– Неужели она играет? Можно я попробую?

– Конечно, – басил Виктор, – она твоя, вернее, ваша, – поправил он себя.

Мальчик двумя пальцами взял смычок, достал из своего футляра канифоль, чуть-чуть потёр волос смычка, произвёл тонкий звук.

– Это невозможно, – восхищался он, – кто же её смастерил?

– Это я увлекаюсь резьбой по дереву, а ваша игра меня просто восхитила. Вот вам подарок по заслугам.

– Можно мне узнать ваше имя, чтобы расписаться на программке? – Виктор протянул программку Мише, а у того вдруг вытянулось лицо.

– Что-то не так? – спросил Виктор.

– Простите, видите ли, тут написано Михаил без отчества, но я – Михаил Викентьевич, а вы, оказывается, Викентий…

Виктор внимательно смотрел на озадаченного мальчика и вдруг увидел свой жест – он точно так же потирал подбородок в затруднительной ситуации.

– Заканчивайте, мы закрываемся, – раздался чей-то голос.

Уже в проходе Виктор спросил:

– А кто твой отец, мальчик?

– Я его никогда не видел, – пробормотал Миша, – но точно знаю, что он из этих краёв…

– А кто мама?

– Мама Колесова Ольга, мы из Планерского, раньше посёлок Коктебель назывался…

Виктор остановился, когда вышли на улицу.

– Господи! Сколько ж тебе лет, сынок?

– Тринадцать. Неужели я нашёл вас?

– Да как она могла скрывать тебя от меня? Сашка! – Виктор вдруг вспомнил о своём товарище. – Боже! Если бы не ты… Это же мой сын!

– Ну и дела! – только вырвалось у Саши.

– Мы едем в гостиницу, – сказал Миша. Вы с нами? – обратился он к Саше.

– Нет, я домой.

– Саша! Прошу тебя, заскочи к моей маме, скажи, что я встретил друга, пока больше ничего не говори. Скажи маме, что я не приду ночевать сегодня…

Виктор с Мишей направились к автобусу, руководитель гастролей сначала преградил дорогу Виктор, спросив, куда он идёт.

– Это со мной, это мой отец, – сказал Миша с улыбкой счастья на лице.

И вот Виктор и Миша остались одни в номере. О сне не было и речи. Говорили всю ночь. Виктор спрашивал, Миша отвечал. Он говорил о маме, о соседке Рае, об учителе скрипаче Иосифе Прекрасном, как его называли, о музыке, о своих планах.

Витя слушал и хотел понять, почему же Лёля скрыла от него сына. Миша объяснил, как мог, запомнил мамины резоны.

– Понимаете («Понимаешь», – перебил Виктор) маме на пенсию, а ты такой молодой

Она не хотела связывать тебя ребёнком, да и не знала сначала, что я у неё буду в 40 лет.

– Понятно. Ты теперь привыкай, что у тебя есть отец, и не самый плохой. А ещё у тебя есть бабушка. Она на пенсии, старой себя не считает.

– У меня никогда не было бабушки, только соседи, – мечтательно произнёс Миша, – как бы я хотел её увидеть! Но мне уже завтра нужно ехать с группой дальше.

– Ну, как это? Нашёл отца, и ехать нужно?

– Не могу я подвести людей, понимаешь.

– Знал бы ты, как у нас хорошо, отдохнул бы…

– А жена у тебя есть? – немного лукаво спросил Миша. – А дети?

– Жены нет, а сын есть, хороший маленький скрипач, и я его уже очень люблю.

– Я обязательно приеду на каникулах. И никаких гастролей. Потом ты – к нам.

– Какой же ты всё-таки взрослый, ответственный. Я нашёл тебя чудом. Сашке всю жизнь буду ноги мыть и воду пить! А ты ложись поспать немного.

«До свидания, мой дорогой сын», – прочитал Миша, когда проснулся. Виктор написал сыну записку на обложке чистой программки, в ней было много ласковых слов. Виктор даже не подозревал, что он их знает, никогда не приходилось употреблять…

Он крупно написал свой адрес и тихонько вышел.

Миша стоял над запиской. Он был счастлив и мысленно стал учиться говорить слово, которого никогда не произносил раньше. «ПАПА, папа. У меня ЕСТЬ ПАПА!»

Любовь Розенфельд