Батька Лир на вольном белорусском

Чикагский «год Шекспира» продолжился «Королем Лиром» Белорусского свободного театра. Представлять его в подробностях нет, наверное, особой нужды: история этого полу- (если не совсем) подпольного коллектива широко теперь известна, и он был уже в Чикаго с другими спектаклями. Скажем только, что сейчас основатели и режиссер живут в эмиграции в Лондоне, часть труппы пытается играть в Минске, встречаются все на гастролях в разных странах.

«Лир» появился в репертуаре, по преимуществу актуально-современном и не очень привязанным к традиционной драматургии, практически по заказу, в рамках затеянного лондонским Глобом фестиваля «глобального» Шекспира (Globe to Globe), на многих языках из многих стран, еще в 2012 г. С тех пор периодически показывался на разных площадках и вот наконец доехал до малой сцены нашего Шекспировского театра.

При входе вместе с программкой раздают квиточки с предупреждением для страдающих аллергией на арахисовое масло, которое используется в одной сцене. Надо бы, наверное, предупреждать и тех, у кого может оказаться аллергия на, скажем осторожно, вообще современный театр (что в нашей, надо признать, глубокой театральной провинции – речь о драматической сцене, обо всех иных видах разговор другой – может быть, и не так легко диагностируется, ибо очень уж ограничен контакт с потенциальным раздражителем). Или хотя бы заранее сказать, чего ждать не стоит – прежде всего, понятно, академической, полновесно-текстовой и аккуратно костюмированной классики. Дело не том, в общем-то, что тут все перелицовано-переодето – да видали такое в куче вариантов, и одеть кого угодно в любые одежки уж давно почти что непременный хороший тон, что на театре, что в кино. И не в том, что разыгрывается скорее дайджест огромной пяти-актной трагедии в довольно-таки резкой редактуре-обработке – кто ж теперь и берется за такие тексты в их изначальной полноте, кроме особых, музейных по сути, институций. И даже не в том, пожалуй, что играется, принципиально, на белорусском (с английскими субтитрами, разумеется) – хотя это обстоятельство важно, это, по прессе судя, то смущало, то особо вдохновляло иных британских рецензентов, а для нашего специфичного, как бы сказать, межъязычного зрителя, может оказаться дополнительным препятствием, как в силу обманчивой близости-понятности, так и в силу, что греха таить, определенного языкового снобства, сознательного или нет.

Дело все же в чем-то ином, более общем – в самом типе зрелища, к которому надо быть готовым. Это то, что называется, в определенной театральной теории, «грубый театр» – восходящий к фольклорным истокам, к площадному представлению, берущий стилистику как от старых масочных канонов, так и от революционных практик 20 века. Разновидность театра вполне благородная и известная в иных блистательных образцах; и про этом предполагающая свою тонкую настройку и оркестровку. Что белорусский спектакль лишний раз подтверждает, и в силе своей, и в слабостях (или чрезмерностях – на чей-то вкус).

Энергетика тут не щадящего ни себя, ни зрителя почти прямого выплеска и действует заразительно. Сценическая фантазия (или хотя бы изобретательность) – тоже. На поверку это оказывается театром богато метафорическим – и лучшие из этих зримо-действенных метафор чреваты дальними смыслами и остаются в благодарной памяти как знаки истинного театрального опыта. (Удержусь от соблазна описывать и толковать, не портя впечатление потенциальному зрителю – спойлеров здесь надо опасаться не сюжетных, но относящихся к самой ткани, из и по которой такой театр ткется.)

Это слаженное ансамблевое действие – не только что короля играет свита, но, кажется, и наоборот. В пиках напряжения оно становится групповым, или больше того, как бы родовым действом, почти что обрядовым – когда поверх и помимо намеков и аллюзий выходят на совсем иные горизонты.

Королевны соревнуются в признаниях дочерней любви – в полу-пародийных номерах, под этакий доморощенно попсовый гламур – приговаривая-восклицая: бацька-бацька! Да, понятно, это и есть нормально-нейтральное ‘отец’ по-белорусски, но никуда не деться – и пусть актеры-режиссеры тоже не лукавят – от других коннотаций: знаем, кто именно и какой, и кому там ‘батька’… Да и странно было бы в трагедийном исследовании власти, что родительской, что любой и вообще, от этих смыслов-подтекстов отмахиваться. Но когда тут же эта массовка вдруг станет хором и запоет-завоет – почти «белым голосом», будто прямо на связках и без полутонов – народный распев, то другие дали (при)открываются.

И понимаешь, что таким-то образом (вкупе с той метафорикой, которую не хочется до времени демаскировать, скажем только, что строится она на «элементах», стихиях и материях, как тому и положено) и можно тонко и точно настраивать «грубый театр» – на настоящую силу и глубину. Не потому ли и удается выйти на финал трагедийный не в громогласности, а разве что не в шепоте – и впрямь ‘лировский’, без обиняков и масок.

О том, что еще открывается (или, может быть, упирается в тупики) в этом, и вообще в таком, театре, равно как об актерах, режиссуре, сценографии – возможно, будет еще случай потолковать подробней и без оглядок на гастрольное расписание.

«Король Лир’» идет до 14 февраля (и на данный момент не все еще до конца распродано) – см.: www.chicagoshakes.com