Валерий Румянцев | Басни

Подкова

 Подкова плакалась давно,
Что каждый день бывает бита:
“Неужто вечно суждено
Мне прикреплённой быть к Копыту?
Скажите, в чём моя вина?” —
Она у Конюха пытала.
Но Конюх, пьяный от вина,
С Подковою общался мало.
Подкова, мучаясь, кляла
Несчастную подковью участь,
И жизнь страдалицы вела,
Пока не подвернулся случай.
Удар о камень был жесток,
Но с ним пришло освобожденье.
Мельканье лошадиных ног
Исчезло тягостным виденьем.
Она осталась жить в пыли,
В свободном сладостном покое,
Как позабытый инвалид,
Что пансиона удостоен.
Но счастие недолгим было:
Подкову ржавчина сгубила.

Когда, казалось бы, несчастья отступили,
Глядь, ты уже лежишь в своей могиле.

 Прыщ

 Прыщ был упитан, краснощёк,
И прямо излучал здоровье.
Хоть он был родом из трущоб,
Но вылез в высшее сословье.
Теперь он сверху вниз глядел
На родинки и на веснушки.
Он лез всё выше и хотел
Добраться до самой макушки.
Его амбициям заслон
Явила жизненная сила.
Вдруг сам собою лопнул он.

Жизнь не таких прыщей давила.

 Картина

Картина как-то говорила,
На море глядя сквозь окно:
“Да ничего не скажешь, мило
И на меня похоже, но
Огрехи есть здесь, как и всюду,
Их, к сожаленью, не отнять.
Я всё перечислять не буду,
Но всё же рамки надо знать.”

О мире очень часто люди
Сквозь рамки собственные судят.

Шнурок

Шнурок развязным стал. За всё цепляться мог.
И потому его прогнал Ботинок старый.
Но этот изворотливый Шнурок,
В который раз избегши кары,
Устроился завязкой у Мешка,
Куда Ботинок бросила Хозяйская Рука.
Мешок теперь валяется на печке.

Шнурки пролезут в тёплые местечки.

 Дева и Роза

— Я так люблю цветы! — сказала Дева,
Целуя ей подаренный букет.
Сдержать не в силах праведного гнева,
Со стоном Роза молвила в ответ:
— Когда б меня и вправду ты любила,
Тогда б цеты не позволяла рвать.
Как хорошо в саду цвести мне было
И как мучительно в букете умирать!

И так бывает: то, что любим,
Охотно мы берём и губим.

Гвоздь

Гвоздь в дачной лавке обожал людей.
Знакомство было шляпочным, но все же
Гвоздь твёрдо был уверен, что нигде
Существ прекрасней просто быть не может.
Он грелся человеческим теплом,
А значит, человеческим участьем, —
И было на душе стальной светло,
И разливалось ожиданье счастья.
Но тяга к большему всем в этом мире движет.
Страстями пылкими, как пламенем, объят,
Гвоздь из доски полез,
Чтоб к людям стать поближе,
Но был забит безжалостно назад.
Не раз, не два Гвоздь повторял попытки.
И чем теснее был с людьми контакт,
Тем большею оказывалось пыткой,
Что люди понимали всё не так.

Да, путь любви порой настолько труден,
Что к горлу просто подступает ком.
Гвоздь всей своей душой стремился к людям,
А получал удары молотком.

 Плата за лесть

Лиса. Ворона. Сыр. И сырный аромат,
Которым дуб с Вороною, как облаком, объят.
Лиса от сыра млеет
И льстит Вороне, аж язык потеет.
Ворона ж, стиснув клюв, молчит себе и ждёт,
Что рыжая ещё изобретёт.
Лисица — ас в словесных пируетах —
Давно оставив сзади всех поэтов,
Плетёт рулады, не жалея силы.
Слова Лисы Вороне гладят уши,
Какое счастье вновь и вновь их слушать.
И море лести птицу подкосило.
И знала ведь, что сыр — похвал причина,
Его добившись, скроется Лиса,
Но каркнула от счастья дурачина,
На суть вещей закрыв на миг глаза.

Что тут поделать — так устроен мир,
Нет даже слова правды в райском пенье,
Но всё же мы льстецам кидаем сыр
В награду за блаженные мгновенья.

Телёнок и Олень

Телёнок упрекал Оленя:
“Рога и быстрота, и рост —
Всё при тебе. Чем ты не гений?
Зачем пред псами хмуришь хвост?”
Олень в ответ: “Дрожу я с детства,
Услышав, как собаки лают.
В мозгах — туман, и кроме бегства
Я ни о чём не помышляю.
Мне драться с псами не с руки,
От страха в сердце только муки…”

Глаза у страха велики,
Но не забудь, что близоруки.

 Бешеная лошадь

Сел Человек на Бешеную лошадь.
Та понеслась неведомо куда
И сразу измотала свою ношу…
Мелькали степи, сёла, города.
Какой-то встречный на одной из улиц
Спросил: “Куда несёшься так, безумец?”
И донеслось в ответ: “И сам не знаю,
Я только пленник лошадиной власти…”

Как часто мы не понимаем,
Куда несут нас наши страсти.

 Слава

Явилась Слава к Мудрецу,
Решив, что он её достоин.
Но тот был холодно спокоен,
Сказав: “Мне Слава не к лицу”.
“А мне лицо твоё подходит…”
С тех пор, ограбив Мудреца,
В чужом обличье Слава ходит,
А Мудрость ходит без лица.

 Машинка и Бумага

Машинка, гордая собой,
Но недовольная судьбой,
Бумаге плакалась однажды:
— Я, ты прекрасно это знаешь,
Тружусь, не покладая клавиш,
Но не меня — Поэта хвалит каждый.
Как будто это он всё сочинил.
Нет больше сил
Безропотно терпеть несправедливость.
И долго продолжаться это будет?
И почему так слепы люди,
Скажи на милость?
— Ты не права, — Бумага отвечала. —
Не будь меня, и ты б всю жизнь молчала,
Ни строчки не смогла бы сочинить
И, если уж по правде говорить,
Не ты, а я — начало всех начал…
Они чуть не подрались сгоряча,
Но друг до друга не могли добраться
И только продолжали препираться.

Редакторско-издательский отряд,
Творцов литературы разбраня,
Себя Творцом, естественно, считает.
О, простота святая!

 Бесплатный сыр

Мышь как-то утром рыскала в лесу,
Чтоб к завтраку найти себе съестного.
Вдруг видит сыр, Ворону и Лису —
Совсем как в басне дедушки Крылова.
Ворона держит сыр. Лиса слюной исходит,
С куска заветного горящих глаз не сводит
И пудрит хитрой речью птице мозг.
Ворона слушает и тает, словно воск.
В конце концов глупышка клюв раскрыла
И потеряла бдительность и сыр.
Мышь этот сыр, естественно, схватила,
Подумав радостно: “Устрою нынче пир!”

Лиса с Вороной — старые плутовки —
Вновь получили завтрак в мышеловке.

Валерий Румянцев