Николай Семченко | Ая

Ей верила разве что курьер Олечка Ахнина, отличавшаяся поразительным простодушием. А все остальные, стоило Ае повернуться к ним спиной, перемигивались и усмехались.

Странно, но Ая каким-то образом чувствовала, что творится у неё за спиной и, не оборачиваясь, судорожно передёргивала худенькими плечиками и просила тихим слабым голосом:

— Если вы считаете всё выдумкой-то, то это ещё не даёт вам права сомневаться в моих умственных способностях, господа…

— Ой, да что вы, Таисия Павловна! — вскидывалась программистка Арксентьева, больше всего на свете обожавшая всякие слухи и пересуды. — И ни капельки не сомневаемся, да пусть у меня последний зуб сгниёт!

У Арксентьевой, между прочим, и вправду был один-единственный настоящий зуб, все остальные — искусственные, из металлокерамики.

— Мы вам даже как-то и завидуем, — успокаивала Аю секретарша Люда. — Не каждой женщине выпадают такие романтические поклонники!

— Ах, какие приключения, Боже мой! — вздыхала эта язва Тамара Петровна. — Я бы на твоем месте, Тая, написала о них книгу…

— А это вовсе и не приключения, — обрывала Ая. — Это просто жизнь. Она гораздо необычнее и удивительнее, чем предполагаем даже в самых смелых фантазиях.

Она говорила довольно убедительно, ничуть не сомневаясь в истинности сказанного. Ая вообще напоминала прилежную ученицу, вызубрившую задание наизусть так, что слова бодро отскакивали от зубов без единой запинки.

О себе Ая, впрочем, рассказывала неохотно. Наверное, стеснялась своей необычности, или, напротив, очень даже знала себе цену. Потому и не любила, когда кто-нибудь из женщин, забывшись, нечаянно называл её Таей. Она любила полноту своего имени — Таисия Павловна.

В нашей конторе тогда был в моде этот вычурный стиль: сокращать имя наполовину. Например, Татьяна выходила вдруг Яной, Наташа — Таша, Марина — Арина, Рина, Ина, как нравится, а Таисия, конечно, — Тая.

И это ещё ничего. Потому что Николай Борисович, заместитель директора, которого как-то разобрала ностальгия по родной уральской деревушке, с блаженной улыбкой припомнил:

— Эх, какие у нас земляничные поляны! Трава низкая, не то что тут, под Хабаровском, — выше человеческого роста, не трава, а джунгли! А там, на Урале, по ней можно босиком идти, и никакого комарья. Земляника — крупная, сочная, и рядом с ней — кустики черники. То земляничину в рот кинешь, то пригоршню черники. И кузовок, конечно, не забываешь наполнять. Так увлечёшься, что уйдёшь от матери далеко-далеко, а она вдруг разволнуется: «Кольша! Кольша, ау!»

У них на Урале к уменьшительному имени почему-то добавляли это окончание — «ша»: Кольша, Таньша, Вальша…

Молодым сотрудникам нашей конторы это почему-то очень понравилось. И пошло-поехало:

— Пойди спроси у Кольши…

— Нет, не пойду. Вальша донесла, что он сегодня не в духе.

— А давай пошлем к нему Митьшу. Он с Кольшей в хороших отношениях…

Попробовали было и Аю переименовать на новый манер — Айша. Но это звучало как-то слишком уж по-японски, что ли. Возможно, на слух даже мило и уютно, но никак не соответствовало подчёркнуто строгому облику машинистки. Её серая юбка закрывала колени, а под пиджаком мышиного цвета Ая носила белую блузку с кружевным воротничком, заколотым под шеей замысловатой, немыслимо старинной брошью. В потемневшем, почти чёрном серебре, ярко светились какие-то жёлтые камушки.

Возможно, эта брошь маскировала Аины морщины. В том, что они были на шее, никто не сомневался: её лицо напоминало залежавшееся в холодильнике яблоко. Хотя, конечно, в пятьдесят три года некоторые дамы ещё вполне свежи и даже игривы. Но Ая не собиралась пополнять их войско. Она, видимо, вообще никогда в жизни не использовала боевую раскраску женщин — макияж и прочие премудрости. Впрочем, накануне больших праздников Ая робко красила губы бледно-розовой помадой. Она считала, что женщина должна гордиться природной красотой, а не той, которую модницы ухитряются получать из всех этих тюбиков, флакончиков и баночек.

— Как вы думаете, почему меня похитил арабский принц? — спрашивала Ая своих сослуживцев и, загадочно улыбаясь, поясняла:

— Потому что он — настоящий мужчина. А все настоящие мужчины ценят в женщине её простоту и чистоту…

— Ах, и не страшно вам было в гареме? — воскликнула Олечка Ахнина и в который уже раз закатила глаза, воображая изощренные сексуальные наклонности арабского принца. — У меня сердце просто разорвалось бы, окажись я там…

— В самом гареме ничего страшного нет, милая, — наставительно сообщила Ая. — Все двенадцать жён Абдуллы воспитанны и милы, две из них, кстати, учились в МГУ. Никакого разврата я там не видела. Просто не успела ничего увидеть…

— Потому что из-за вас чуть не началась война двух арабских княжеств? — подыгрывала ей своим вопросом секретарша Люда.

Она слушала эту историю, может, в двадцать первый раз. И даже начинала верить в её правдивость. Потому что кадровичка Ирина Максимовна, знавшая наизусть биографии всех сотрудников, подтвердила: Ая два года жила в Египте. Но не одна, а вместе со своим мужем, который был геологом и что-то там такое разведывал в этих пустынях.

— Принц Абдулла похитил меня с базара в самом центре Каира, — продолжала рассказ Ая. — Я тащилась с полной корзиной разных фруктов. Вдруг рядом затормозил автомобиль. Водитель ослепил улыбкой: «Мадам, вас подвезти?» Я согласилась. И, представьте себе, через час-полтора была уже где-то в Арабских Эмиратах. Но за мной, оказывается, охотился ещё один аравийский шейх. Его соглядатаи засекли и моё похищение, и самолёт принца Абдуллы, и даже подкупили его евнуха. Этот жирный боров нарисовал им план гарема, на котором пометил мою комнату…

Ая повествовала сухо, без ярких красок и деталей, отчего её рассказ напоминал конспект какого-то давно читанного и основательно подзабытого романа.

Аравийский шейх таял от любовного томления, как церковная свечка перед алтарём, и при горячем сердце его голова тоже, увы, воспламенилась: он решил отнять Аю силой. Неизвестно, сколько было продано шейховых верблюдов и сколько тонн нефти откачано из его скважин, чтобы оплатить десант отряда наёмников. Известно только одно: в назначенный час дворец Абдуллы мгновенно окружили танки, а в воздухе зависли неизвестно откуда взявшиеся вертолеты. Личная охрана принца и глазом моргнуть не успела, как уже валялась на мраморных плитах, связанная снопами. Дверь комнаты, в которой томилась Ая, взорвали, и саму её, в полуобморочном состоянии, ничего не понимающую, сунули в резиновый мешок и привязали к тросу, сброшенному с одного из вертолётов.

Ая очнулась от громкого восторженного крика. Оказывается, шейховы солдаты, вытащив её из мешка, были просто сражены, убиты, потрясены, разоружены открывшимися им прелестями европейской женщины.

— На мне не было чадры, — скромно объяснила Ая. — А они почти никогда не видят лицо женщины открытым. Только после свадьбы могут оценить личико невесты…

Олечка Ахнина жалела этих молодых людей, которые, наверно, потому и создают гаремы, что сразу не видят, что скрывает паранджа. По её мнению, нет на свете ничего хуже чисто женского коллектива, да ещё сидящего взаперти в гареме. Это ж ужас, что может начаться!

Дамы, например, нашей конторы затворницами в своих кабинетах не сидели: ходили друг к другу пить чай, перемывали косточки, сбивались в небольшие компании, чтобы в обеденный перерыв совершить марш-бросок по соседним торговым точкам. И при всём том в конторе существовали две основные женские партии, которые вели меж собой затяжную тайную войну.

Из-за чего она началась, толком уже никто и не знал. Конторская старожилка Надежда Петровна, впрочем, отстаивала такую версию. В 1961 году конторе выделили два телевизора «Рекорд». Свободно их тогда продавали разве что в «Березках», и то в конце месяца — для выполнения плана.

Судьба этих дефицитных телевизоров решилась просто: один забрал себе начальник — вроде бы по должности положено, ничего против не скажешь. А второй — нет, чтобы разыграть в лотерею или поставить в красный уголок, чтоб никому не было обидно — отбила себе Наталья Семёновна. И ведь как хитро, бестия, обставила дело: приняли решение на профкоме, заручились поддержкой секретаря партбюро и, конечно, рекомендацией самого начальника, который, как все видели, регулярно приглашал Наталью Семёновну в свой кабинет. И никому туда входить не разрешалось. Да и как войдёшь? Кабинет изнутри на ключ запирался. Что вы думаете по этому поводу? Но, пожалуйста, без пошлостей. Наталья Семеновна была женщина одинокая, независимая, а жену начальника уже второй год держали в «психушке». Ей вдруг начало чудиться, что все мы живём как-то не так, не по-людски. Ишь, какая умная!

Как только «Рекорд» достался Наталье Семёновне, так злые языки тут же зашипели: «А-а, знаем, чем она заработала телеящик!» Но её сторонницы решительно выступили в ответ с лозунгом: «Настоящая советская женщина — друг, товарищ и брат советского мужчины. Наталья Семёновна — настоящая советская женщина!» В общем, она не такая, она тут ждёт трамвая…

Составились две женские партии, одна из которых была как бы приближена к начальству, а другая — в скрытой оппозиции, вольтерьянки тайные. Между партиями, как водится, сновали перебежчицы, и то, что замышляла одна сторона, тут же становилось известно другой. Не соскучишься!

Надежда Петровна, повидавшая на своём веку всякое, никак не могла понять одного: почему Ая не примкнула ни к одной из партий — оставалась сама по себе, ничейная, эдакая белая ворона.

Историю её похищения какими-то арабскими мультимиллионерами все считали не более, чем выдумкой. Кто всерьёз польстится на эту серенькую худышку, и к тому же косенькую? Правда, её глаза сами по себе были даже красивые — большие и открытые, голубые с лёгкой зеленью, и ресницы — пушистые и длинные, коробок спичек положи — выдержат. Но, Боженька родненький, как она косила!

Однако шейха это ничуть не смутило. Может, он даже находил в этом некий шарм. Кто их, шейхов, разберет, они, наверно, с жиру бесятся.

Шейх уже готовил к приёму Аи один из своих лучших белоснежных дворцов. Покои, предназначенные ей, устилали персидскими коврами, расставляли старинные вазы, возжигали благовония, развешивали в шкафах наряды от лучших кутюрье, а отполированный до блеска бассейн наполняли голубоватой душистой водой…

Возможно, хоть раз в жизни Ая почувствовала бы себя принцессой. Если бы не этот проклятый трос, на котором её уже почти затащили в открытый люк вертолёта. А он вдруг оборвался!

Ая полетела вниз и, пока кувыркалась, стиснутая мешком, успела передумать всё на свете, но о смерти почему-то не вспомнила. Она считала, что с ней проделывают какие-то фокусы. Ну, например, поместили внутрь центрифуги, чтобы, допустим, лишить её сил к сопротивлению. Принц Абдулла и аравийский шейх наверняка терпеть не могли строптивых женщин.

В общем, она и думать не думала, что падает с большой высоты. И, самое поразительное, Ая не разбилась. Мешок зацепился за пальму и, сломав её, мягко приземлился в песок.

Что было потом, Ая почему-то не рассказывала. В этом месте обычно вздыхала:

— Ах, как я испугалась! Да и бок сильно ушибла, ногу подвернула, — и смущённо улыбалась, причём, губы растягивала улыбкой только в левую сторону: справа у неё не было двух зубов. Об этом все знали, но Ая считала, что, как истинная леди, умеет скрывать свои недостатки, и разубеждать её в этом как-то не хотелось.

— Ой! А как же это солдаты-наёмники всё-таки вас разглядели? — запоздало ойкала Олечка Ахнина. — Разве они это не на борту вертолёта делали?

— Нет, — коротко отвечала Ая. — Когда засовывали меня в мешок, тогда и видели…

Но было видно, что Ая смущена.

— Всё! На этом всё! — энергично восклицала она. — Дальше в моей истории ничего интересного нет. Впрочем, хозяин крокодильей фермы пообещал прислать сувенир…

— Ах, вы ещё и к крокодилам попали! — удивлялись слушавшие этот рассказ в первый раз. — Фантастика!

— Ну да, — простодушно кивала Ая. — Сама себе теперь не верю. Но, оказывается, я приземлилась рядом с этой фермой. И меня чуть не скормили аллигаторам. Хорошо, один работник решил посмотреть содержимое мешка. Думал, что там хороший кусок говядины. Об этом случае потом написали многие газеты. И ферма прославилась!

Неизвестно, что Ая делала в Египте, когда у неё выдавалась редкая возможность передохнуть от толп пылких шейхов, принцев и просто богатых господ, мечтающих заполучить любовь белой женщины. Возможно, она некоторое время вообще никуда не выходила из дома. Хотя бы потому, что старуха-египтянка, такая старая, что наверное, помнила времена фараона Хеопса, пользовала её разными бальзамами, припарками и мазями: паденье с вертолета оставило-таки незабываемый след не только в душе, но и на теле.

Однако поклонники не могли забыть Аю. Такая уж она была роковая женщина, прямо ля фам фаталь!

Один александрийский купец подкупил старуху, и та принялась нашептывать нашей женщине-вамп:

— Ой, любит тебя один господин, всё золото, которое имеет, бросит к твои ногам — купаться в нём будешь. Ах, затмившая саму Клеопатру, господин всё, что пожелаешь, сделает для тебя…

Слушала это Ая, слушала, да и решилась:

— В Россию, скорей-скорей в Россию!

У мужа, конечно, отговорки: полно работы, что-то там такое важное недоделано, карты не начерчены и образцы пород не изучены как следует. Да и нельзя, мол, уезжать вот так, ни с того, ни с сего — надо дела передать сменщику, отработать по контракту полностью, всё чин-чином.

И тогда Ая сказала о том, что нашёптывала ей старая вражина.

— Не выдумывай! — нахмурился муж. — Ты и по-русски неправильно говоришь, а из египетского, если что и знаешь, то не больше пяти слов…

— А мне не надо знать язык, — упрямилась Ая. — Я слышу и понимаю сердцем, вот так!

Муж всё равно ничего не понял. И тогда Ая сама купила билет и улетела в Москву. Квартира была занята дальними родственниками, и явление законной хозяйки привело их в печаль и уныние. Муж слал телеграммы: » Возвращайся немедленно» и без конца звонил, причём исключительно ночами, через каждые двадцать минут, и спрашивал одно и то же: «Ты одна?»

Это ей так надоело, что она села на поезд Москва-Владивосток, проспала в купе на верхней полки четверо суток, а на пятые её разбудила докторица, которую с благовещенского вокзала притащила перепуганная проводница.

— Никак больная, да? — тараторила проводница. — Ненормально это: как легла, так ни разу и не встала, даже в туалет не ходила — дрыхнет и дрыхнет. Может, у неё эта самая… как её… летаргия!

Докторица, не церемонясь, сунула под нос Ае пузырек нашатырного спирта.

— Оставьте меня в покое! — медленно чеканя слова по слогам, сказала Ая. — Я хочу выспаться! Э-ле-мен-тар-но: выспаться!

Но её спаньё на этом и кончилось. Врач, правда, оказалась понятливая: быстренько оценив ситуацию, она ретировалась. Зато обескураженная проводница вдруг расстаралась: заменила салфетку на столике, принесла клетчатый плед, обмахнула пыль с полок, пропылесосила коврик а проходе, добровольно заварила чай и даже положила в стакан ломтик лимона. Ей помогали и попутчики: то газету Ае предложат, то пристанут с угощеньем, то заведут разговоры о том, о сём. А она терпеть не может назойливых людей.

Маленькая дочка попутчиков, эдакое любопытное созданье лет пяти, вдруг спросила:

— А куда вы едете, тетя?

Ая вздрогнула. И вправду: куда и к кому она едет? Просто взяла билет на первый попавшийся поезд. Убегала то ли от своей прежней жизни, то ли от себя.

— Через пятнадцать минут прибываем в Хабаровск, — объявила проводница. — Не забывайте сдавать постельное бельё!

— А я уже приехала, — сообщила Ая девочке. — Счастливо оставаться!

И, подхватив свой лёгкий саквояжик, снова шагнула в неизвестность.

В нашей конторе, впрочем, единственной неизвестностью был день выдачи зарплаты. Но Аю это не волновало. За модными вещами она не гонялась, всем деликатесам предпочитала корни лопуха и салаты из одуванчиков, а зимой переходила на кислую капусту и тёртую морковку. Её слабостью были хорошие книги, но и на них она почти не тратилась: ходила в библиотеку, где вскоре о её аккуратности и феноменальной памяти стали слагать легенды. Если, допустим, надо было срочно узнать, сколько раз Жан-Поль Сартр упоминал слово «совесть» в книге «Стена», то звонили Ае. Она, чуть помедлив, называла цифру. И, представьте себе, никогда не ошибалась. У неё, наверное, в мозгах было какое-то компьютерное устройство, честное слово.

Если б Ая захотела, то быстро освоила бы и компьютерную грамоту, и бухгалтерию, и референтом стала б дельным, но она считала, что если однажды выбрала свой путь, то негоже сворачивать в сторону. А печатала она на машинке просто божественно: строчила, как из пулемёта, и при этом разбирала какой угодно почерк и любую скоропись. Её рвение удваивалось, если она замечала, что кто-то из мужчин пытается ей понравиться. При этом Ая косила пуще прежнего и смущалась. А подъём работоспособности объяснялся просто: чем скорее отпечатает нужную бумажку, тем больше шансов подольше не видеть обольстителя. Пока-то он что-то новое сочинит, чтобы снова сунуться к ней в машбюро! А правило она установила строгое: вход только по делу, никаких посторонних разговоров в рабочее время!

Но некоторые грешники специально подстерегали Аю в коридорчике и всячески с ней заигрывали, чтобы возбудить в ней трудовой энтузиазм небывалой силы. Ей, бедняжке, порой приходилось стучать на машинке чуть ли не до полуночи, лишь бы поскорее отделаться от очередного обольстителя.

И вот однажды вечером, когда во всей конторе остались лишь она да бывший комсомольский работник Зинаида Ивановна, ныне вахтёр, снизу кто-то позвонил в дверь.

Зинаида Ивановна только-только разместила свои телеса в кресле напротив телевизора и даже уже начала что-то вязать, так что вставать ей, конечно, не шибко-то и хотелось. Она вообще не любила, чтобы её беспокоили. Что, в принципе, понятно: в юности она уютно сидела в райкоме комсомола, потом — в крайкоме компартии и, возможно, даже дослужилась бы до завотделом, если бы в Москве не объявилось ГКЧП, после чего и компартию, и комсомол выпнули на вольные хлеба. И Зинаида Ивановна в свои пятьдесят лет осталась без работы. Но мыть полы она всё-таки умела. Устроившись к нам уборшицей, она сделала стремительную карьеру: через три месяца освободилось место ночного вахтера, на которое неожиданно возник конкурс.

Вахтеры поочередно занимали кресло перед телевизором через два дня на третий. Прокоротав десять ночей в месяц на тюфяке, уложенном прямо на стол, страж нашей конторы с чувством исполненного долга расписывался в ведомости за зарплату, превышающую оклад уборщицы или той же машинистки.

За место вахтера развернулась нешуточная борьба между четырьмя претендентками. Причём архивариус Мила, проведшая двадцать три года в отдельной комнатке средь пыльных папок и фолиантов, и что она там делала — для всех большая загадка, надеялась, что именно она высидела право не на дневное, несколько обременительное сиденье, а на ночное, более приятное и прибыльное.

Однако, на её несчастье, случился пожар. От сигареты, брошенной Ниншей Раздобреевой в урну. Тетю Машу, спавшую в ту ночь на тюфяке, разбудили пожарные, вызванные случайным прохожим. Её судьба была решена незамедлительно: начальник издал приказ об увольнении, потом ещё один приказ — о повышении противопожарной бдительности и чувства ответственности всех сотрудников.

И вот это обстоятельство подкинуло Зинаиде Ивановне сильные козыри.

— Я всю жизнь бдю, как-никак работала в органах, — объяснила она начальнику. — И других постоянно призывала к бдительности и ответственности…

Безответственная Мила, которая где-то постоянно задерживалась и опаздывала, потерпела фиаско. К тому же, она, невзирая на распоряжение начальника, продолжала невозмутимо курить в своей архивариусной и гасила окурки в цветочном горшочке. Ну уж совсем недотёпа! Могла бы на время и притихнуть, и сигаретку где-нибудь потихоньку в туалете смолить, чтобы доказать начальству свою благонамеренность.

Не прошли, впрочем, и кандидатуры двух других претенденток, единственным козырем которых был статус матерей-одиночек. Никого из них начальство решило не выделять, а то потом шуму и гаму не оберешься!

Первое время, когда вахтерила именно Зинаида Ивановна, в нашей конторе то и дело раздавались поздние ночные звонки. В трубке слышалось чьё-то дыханье, временами раздавался зловредный смешок.

Зинаида Ивановна поначалу шутила:

— Проверку слуха устраивают!

Потом Ая подсказала ей простой и гениальный выход. Однажды шутники услышали суровый металлический голос:

— Ваш звонок принимает автоответчик-секретарь. Пожалуйста, продиктуйте своё сообщение. При повторном наборе номер вашего телефона будет автоматически зафиксирован.

Звонить перестали. Зато Мила возмущалась в курилке:

— Представляете, девчонки, чтоб зарплату повышать, у них денег нет, а вот поставить вахтёрам автоответчик с определителем номера — это пожалуйста, деньги есть!

На самом деле Зинаида Ивановна использовала обычный магнитофон. Когда раздавался звонок, она снимала трубку и включала кассету с записью «автоответчика-секретаря». Это нехитрое изобретение и позволило изобличить злодейку Милу, которая доставала новоиспеченную вахтершу из чувства мести.

Так вот, когда позвонили в звонок, приделанный у входа с улицы, вахтерша подумала, что это тоже, скорее всего, чья-то шутка. Отродясь за сорок два года существования конторы никто не рвался в неё после восьми часов вечера. Но, деликатно дзинькнув пару раз, звонок бессовестно загугукал без остановки.

Шутка это, не шутка — во всяком разе Зинаиде Ивановне спускаться вниз одной не хотелось. Мало ли, вдруг какие-нибудь бандюги или маньяки выманивают её, несчастную и бедную женщину, на поруганье?

— Если хотите, я схожу посмотрю, кто там, — предложила Ая. Она как раз собралась попить чаю и пришла к Зинаиде Ивановне взять напрокат кипятильник. Своего-то у неё никогда не было.

— Иди, милая, иди! — обрадовалась вахтерша. — А я возле телефона посижу. Чуть что не так — ори во всю мочь! Я ментов вызову!

Ая ушла вниз. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Зинаида Ивановна, сколько ни напрягала слух, не уловила ни малейшего шороха. Наконец, она догадалась подойти к окну и взглянуть вниз.

Единственный фонарь очерчивал на мокром сером асфальте тусклый желтоватый круг. Из него в ночную тьму медленно выезжала длинная аспидно-чёрная машина. Зинаида Ивановна такие шикарные авто видела только один раз, да и то в журнале «Огонек». Похоже на гусеницу: пока передняя часть заворачивает за угол, задняя тормозит на сигнал светофора!

Рассмотреть машину как следует не удалось: в мягком свете фонаря мельтешила снежная крупа, она обляпала не только асфальт, но и тополя, низкие кусты вяза, траву на газоне, и, что хуже всего, — бампера и номерной знак таинственного авто. Аи видно не было.

— Увезли! — испугалась Зинаида Ивановна. — Похитили! И зачем я её одну отпустила? Она такая доверчивая!

Причитая, вахтёрша набрала номер милиции. Спустя пятнадцать минут приехали два сержанта, за ними — ещё какие-то люди и в форме, и в гражданской одежде.

Сменяя друг друга, они протолкались в конторе до самого обеда, пока по факсу не поступила очень интересная бумага:

«Не волнуйтесь, — было написано на ней витиеватым, красивым почерком Аи. — Меня неожиданно пригласили в кругосветное путешествие. Сейчас я в Токио, оттуда через три часа отправляюсь в Индонезию. Прошу считать меня в очередном отпуске.»

Тут мы все и вспомнили, что Ая, как поступила к нам на работу два года назад, так ещё ни разу не бюллетенила и в отпуск тоже не ходила. А факс, как показала проверка, и в самом деле отправили из Токио. Но мы всё равно считали, что это грандиозная мистификация. А Зинаида Ивановна, как женщина простая и искренняя, не постеснялась провозгласить:

— Да она специально нам головы морочит! Ни в каком она не в путешествии, а в дурдоме сидит, вот что! А факс из Японии для такой авантюристки — раз плюнуть! Я в органах работала, и все эти проказы изучила…

Без Аи в конторе обходились, но с трудом. Мила, угнездившаяся за её машинкой, вдруг обнаружила всю свою учёность, накопленную за годы сиденья в архивариусной. Она достала у знакомого букиниста словарь сочетаемости слов русского языка и по нему тщательно проверяла грамотность каждой фразы. А если какое-то слово было написано, не дай Бог, непонятно, то из Милиного уголка усиливалось бурчанье, переходящее в рев:

— Грамотеи засранные! Зарплату в шесть раз больше моей получают, а я тут должна долбаться с их умничаньем…

— Дорогая, а почему бы тебе не пересесть в моё кресло? — предлагала Надежда Ивановна. — За проект, над которым я сейчас долблюсь, тысячи две получишь…

— А я не жадная! — парировала Мила, явно намекая на прижимистость оппонентши. — Уж как-нибудь проживу без сервелатов и ананасов…

Из-за хронически плохого настроения Милы и этих перепалок, конечно, терялось время. И мы поневоле вспоминали Аю.

Однажды, когда мы в очередной раз успокаивали Надежду Ивановну после стычки с Милой, в комнату вбежала раскрасневшаяся Олечка Ахнина:

— К нам пожаловали индусы, — провозгласила она.

И даже Надежда Ивановна, пребывавшая до того как бы в обмороке, быстренько встрепенулась и выскочила в коридор.

Вдоль шеренги наших сотрудников медленно двигались два индуса, а между ними — женщина в чем-то вроде простынок, скрытая с головой под расшитой золотом накидкой.

— Это ошибка, — трагически прошептала Надежда Ивановна. — У нас не может быть заказчиков из Индии. Они перепутали офис.

— Но почему же? — с энтузиазмом шепнула в ответ присмиревшая Мила. — Может, они хотят нашу продукцию в музее выставить?

Надежда Ивановна закатила глаза и прислонилась к стенке, явно намекая на охватившую её дурноту. Но внимания на неё никто не обращал, потому что индусы вдруг бухнулись на колени, по очереди прикоснулись губами к низу простынок своей спутницы и, вскочив и низко склонив головы, попятились к выходу.

Индианка, оставшись одна, робко приподняла край своей накидки. Олечка Ахнина первой рассмотрела её лицо и ахнула:

— Ая! Ой, простите: Таисия Павловна!

И все тоже ахнули. Одна только Надежда Ивановна закричала:

— Не может быть!

Ая сняла свою накидку, и мы увидели, что на шее у неё висит нестерпимо ослепительное ожерелье, в ушах — тяжелые золотые серьги, а на пальцах — радуга перстней и колец.

— Увешали, как новогоднюю ёлку, — сказала Ая. — Никакого вкуса. Даже как-то неприлично. Извините, пожалуйста…

— Но откуда всё это? — вскричала Мила. — Не верю, не верю глазам своим!

Мила разбиралась в бриллиантах и алмазах. Её любимой книгой был альбом о сокровищницах Кремля, а в ювелирный магазин «Алмаз» она ходила регулярно, как в музей.

— Вам нравятся эти побрякушки? — растерянно спросила Ая и отцепила от своих простыней жемчужную застежку. — Возьмите, Мила, себе. Дарю!

Мила судорожно всхлипнула и, зажав жемчуга в кулачок, моментально испарилась. Наверное, боялась, что Ая передумает.

— Отпуск у меня кончается, кажется, завтра? — сказала Ая. — Я так устала от этого путешествия! Но что поделаешь, если владелец крокодильей фермы стал миллиардером и решил меня отблагодарить? Всё это так неожиданно! Господи, я виновата перед вами, Иван Андреевич: так и не допечатала вашу рукопись…

Иван Андреевич растерянно махнул рукой. Все, конечно, заулыбались и наперебой закричали: «Какой пустяк!» И одна лишь Надежда Ивановна испуганно смотрела на Аю и бледнела:

— Вы, оказывается, такая красивая, Ая, — прошептала она. — Почему я этого раньше не замечала?

И тут мы все увидели: Ая и вправду хороша, будто ей и не пятьдесят три года!

А на следующий день всё пошло своим чередом. Ая строчила на машинке, как из пулемёта. Олечка Ахнина вместо привычного разгадыванья кроссвордов восторженно рассматривала какую-то безделушку, подаренную ей круглосветной путешественницей. Мила срочно написала заявление по собственному желанию. Надежда Ивановна поила всех чаем с мятой, выращенной на собственной даче. Иван Андреевич бродил по коридору, курил и о чём-то сосредоточенно думал. А Зинаида Ивановна, заступив вечером на дежурство и узнав о возвращении Аи, буркнула:

— Везет же дурочкам! Одно слово: Ая — значит, аномальное явление!

Николай Семченко