Илья Абель | Архитектурная утопия как социальная антиутопия

Эпоха Возрождения характерна своим обращением к античности. И прежде всего, в философии, искусстве и литературе. И, конечно же, в архитектуре. В эту эпоху возник новый жанр художественной литературы – утопический роман. А благодаря ему – и описания архитектуры если и не далекого будущего, то такого настоящего, которое близко к вымыслу и идеалу одновременно. В начале века шестнадцатого появилась «Утопия» Томаса Мора, а через сто с небольшим лет вышли из печати «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы и «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона. И это были произведения столь же литературные, сколь и футурологические, если под этим иметь в виду описание того, что похоже на реальность, однако лучше и замечательнее, гармоничнее ее. В своих утопических произведениях каждый из авторов опирался не только на собственные знания, но и на современную историю государства, в котором жил, на то, что являлось достижениями науки и техники его времени. И, естественно, пытались словом выразить то, что скорее было похоже на прогноз, как описание возможного на основе настоящего и предполагаемого. И если из сегодняшнего дня посмотреть на то, что описано в этих произведениях, становится ясно, что перед нами не утопия, как обычно трактуют данные произведения, а типичнейшая антиутопия – описание того, что при своем осуществлении даст в результате зеркальное отражение нормы, справедливости и разумности. И доказать данный парадокс несложно в связи с тем, как описано в первых утопиях зодчество иных государственных устройств, чем то, чему современниками были и авторы этих произведений.

Государства, представленные Мором и Бэконом, к примеру, располагались в неведомых координатах (дословный перевод названия Утопия на русский язык – Нигдейя). Авторы здесь подробно описывали то, что не существовало в действительности, но вдохновляло писателей и читателей их книг, как образец для подражания, пример правильного устройства общественной жизни. До недавнего времени и эти произведения, и то, что написано, оказалось после них и в связи с ними, относилось к утопическому социализму. Их можно исследовать с разных точек зрения. Но любопытно будет перечитать их в контексте размышлений об архитектуры. Понятно, что архитектура в каждой стране и в каждый период времени отражает и господствующую идеологию, и культуру строительства, и потребности общества в зданиях разного типа – жилых и досуговых. Тем интереснее в таком контексте представить утопическую архитектуру.

Описывая нечто идеальное, авторы вынуждены были создать визуальный образ места действия. Конкретнее и последовательнее всего сделано это оказалось в произведении Томмазо Кампанеллы, что специально вынесено в название его политологической фантазии. Однако и Томас Мор, и Фрэнсис Бэкон не обошлись без изображения того, что видели путешественники в далеких землях. Однако и в действительности оказывалось, что образ жизни влиял со всей последовательностью на зодчество, прямо и четко определяя среду обитания. Если говорить о качественной стороне, то архитектура в книгах трех названных авторов, кроме того, была и выражением основополагающей идеи произведения. Именно поэтому Мор описывал государство всесторонне, Кампанелла делал акцент на религиозно-философской стороне нового общественного уклада, а Бэкон, в соответствии с упованием на возможность эмпирического познания мира и человека, основной упор сделал на рассказе о государстве, где всем правит пиетет перед научным знанием.

Если сравнить место, которое занимает в указанных произведениях описание архитектуры утопических городов, то у Бэкона эти описания самые лаконичные (возможно, связано это с тем, что «Новая Атлантида» вышла после смерти автора в незаконченном виде). Более подробно пишет о зодчестве иных мест Томас Мор. И наиболее подробный визуальный ряд в этом контексте создает Кампанелла. Поэтому представляется наиболее продуктивным индуктивный подход к рассказу о том, как описания архитектуры в ранних утопиях органичной частью входили в повествование о том, что могло бы быть.

В «Новой Атлантиде», несмотря на ее формальную незавершенность, есть все самое главное, что, вероятно, мог и хотел сказать Фрэнсис Бэкон про достижения жителей острова Бенсалем (в духе Платона автор именует его Атлантидой, но только новой). Рассказчик здесь от своего лица говорит только о двух зданиях, в которых он бывал за время нахождения на Бенсалеме. Это – Дом чужестранцев и Дворец, в котором произошла встреча путешественника и одного из отцов Дома Соломона. Дом чужестранцев – просторное двухэтажное здание для приема и размещение на продолжительное время редких приезжих, посещавших остров. Здесь был зал для встречи с представителями местной власти – наверху, а внизу – спальни для путешественников и больничные палаты для тех, которым после долгого пути требовалась медицинская помощь. Дворец, в котором повествователь общался с представителем научной элиты острова, описан скупо, поскольку главное здесь – монолог ученого о том, что возведено на Бенсалеме для научных целей. В Доме Соломона, названного в память о библейском мудреце, отец перечисляет дома света, дома звука, дома механики, профилактории, производства, аптеки и галереи.

Практически перед нами дан проект академического городка научного профиля – все сказанное Бэконом по этому поводу почти полностью осуществилось в последующие столетия. Его научный городок – это институтские здания с лабораториями, в каждом из которых ведутся исследования в одном из избранных направлений. Здесь же есть производства, благодаря которым можно создавать необходимое для опытов и практических целей оборудование. Перспективы научного прогресса, описанные Бэконом в «Новой Атлантиде» поистине волнующие. Он пишет о шахтах, уходящих далеко под землю, о башнях, возведенных на горах, чтобы с их помощью проводить наблюдения, в том числе и астрономические.

Отец Дома Соломона рассказывает страннику и о двух галереях, которые являются прообразом музеев научно-технического толка. В одной галерее выставлены образцы изобретений, которые, по мнению отцов Дома Соломона (читай – академиков), имеют общественный интерес. В другой галерее установлены скульптуры самых выдающихся изобретателей разных времен и стран. Таким образом, научная деятельность затерянного в океане острова оказывается включенной в мировой процесс познания природы и места человека в нем. Примечательно, к слову, что Бэкон, говоря о деятельности дома Соломона, обращает внимание на то, что не вся информация открывается обществу, то есть что-то может иметь известный в наше время гриф секретности, что прочитывается также в качестве сбывшегося прогноза.

Фрэнсис Бэкон очень лаконично представил в рамках архитектуры все, что обязательно, по его просвещенному мнению, должно быть в научном городке. Перед нами проект создания научного центра, который может проводить исследования в разных областях науки и человеческой деятельности. И это при том, что теория здесь никогда не расходилась с практикой. И достижения отцов Дома Соломона в научных и технических изысканиях, их помощников и учеников всегда имели практическую цель: что-то изменить к лучшему в жизни самих бенсалемцев, и оставить задел для будущих исследователей, которым суждено будет жить и делать свои поразительные открытия на благословенном острове, который мыслился автором как идеальное место для развития науки и техники. Примечательно и то, что тезис Бэкона о том, что для развития науки нужна и хорошая школа и соответствующая ей база для проведения исследований, нашел себе подтверждение достаточно быстро и не утратил своего значения до сих пор, оказавшись аксиомой.

Английский утопист шестнадцатого века, будучи не только правоведом и политическим деятелем высшего ранга, а еще и поэтом, историком и писателем, что больше всего ценил его друг Эразм Роттердамский, создавая одно из первых произведений утопического жанра в Новое время, мыслил во всех смыслах универсально. Ему хотелось представить государство, где все подчинено благополучию его граждан. (Его утопия имеет модный на протяжении двадцатого столетия коммунистический подтекст.)

Идея, предложенная Мором, оказалась слишком заорганизованной и лишающей тех, кто вынужден был вписываться в нее с рождения, любых проявлений индивидуальности и чего-то неординарного. И это при том, что некоторые идеи Мора нашли себе воплощение в постреволюционное время в разных странах, при откровенном стремлении к унификации, выраженном в них. Он представил общество, где все подчинено строгой дисциплине и функциональности. В том числе, касалось это и архитектуры. По своему типу она минималистская и функциональная. За полтысячелетия до американца Луиса Салливена автор «Утопии» последовательно сопрягал форму и функцию, к какой бы стороне жизни они ни прилагались.

Так, говоря о столице острова-государства Амауроте, Мор пишет, что все утопийские города похожи друг на друга. Их отличие минимально и связано с местными условиями, то есть с ландшафтом и расположенностью в глубине острова или на побережье его. Город Амаурот имеет квадратную форму. Он разделен на четыре части, в каждой из которых есть дворец руководителя общины из нескольких семей, жилые дома, рынки промышленные и продовольственные, а также – жилые помещения. И рынки, и складские помещения, скорее всего, просты в архитектурном аспекте – главное их достоинство состоит в большой площади, поскольку все запасается на несколько лет на всякий случай. (К тому же строго контролируется число горожан, которое должно быть примерно одним и тем же. Если же жителей оказывается где-то больше установленного однажды количества, их переселяют в другие города или на соседние территории, создавая колонии.) Кроме того, горожане по мере необходимости на короткое время или на значительный срок в четком порядке уезжают в сельскую местность, чтобы заготавливать продукты, разводить скот – то есть для того, чтобы впоследствии без кризисов пополнять общественные запасы.

Важно, что города имеют строго фиксированную границу и строения их не могут выйти за пределы сторожевых башен, охраняющих также на всякий случай каждый из городов (утопический уклад жизни есть натуральное хозяйство с приоритетом аграрного рода). Если мысленно пройтись по каждому из 54 утопийских городов, то там можно, по словам Мора, увидеть просторные площади и уходящие в далекую перспективу прямые улицы с одинаковыми домами, что напоминает как петровский Петербург, так и Нью-Йорк по первоначальному плану его застройки. Мор специально подчеркивает, что в стародавние времена дома утопийцев отличались разнообразием, но устроитель новой жизни – правитель Утоп в своей высочайшей милости и со свойственным ему начальствующим демократизмом, заложил все основы островной государственности. Затронуло это и архитектурный облик утопийских городов. Если раньше жители острова строили, как хотели, то по воле Утопа их жилые дома обязательно должны быть трехэтажными и выходить фасадами на улицу. Минимализм и здесь дал о себе знать, поскольку из декора Мором описаны только стеклянные и тканевые окна, что вероятно казались пределом роскоши для утопийцев, которые пренебрежительно относились ко всяческим украшениям, драгоценным камням и редким металлам. Эти жилые дома каждые десять лет по жребию менялись, но переезд из одного дома в другой, как из одного города в другой не требовал особых усилий, поскольку на новом месте горожан ждало то же, что было у них и на старом.

Томас Мор в своей «Утопии» видел предел и апофеоз гармонии в унификации жизни и духовной сферы человеческих взаимоотношений. Храмы утопийцев были просторными и малоосвещенными. Первое связано с их малочисленностью, что подразумевало главенство не молитвы, а производительного и качественного труда. А второе исходило из убеждения, что чем меньше света в храме, тем больше света в душе и чем меньше в доме молитвы освещенность, тем большей может быть сосредоточенность в делах спасения души. Священникам вменялось в обязанность убеждать тяжелобольных людей в правильности добровольного ухода из жизни. На острове очевиден приоритет здоровья. (Заметим, что и Средневековье, и эпоха Возрождения, как идеологии задали похожее отношение к старости и к болезни тела, как к тому, что ненормально и мешает обычной жизни.) И Мор в этом смысле был в русле устоявшейся традиции. Но он пошел дальше, описав в повествовании об идеальном государстве эвтаназию. (Поразительно, что именно Голландия в двадцатом веке стала одной из первых стран, где с оговорками узаконена стала эвтаназия. И именно здесь вышло первое издание «Утопии» Мора.)

И поэтому отнюдь не кажется странным, что все четыре больницы, которые имеются при каждом городе, расположены за городской чертой при всем бережном отношении к плодородной земле. Но, памятуя о том, что больными на острове считались те, кто был неизлечим или те, чье лечение могло длиться продолжительное время, а менее больные проходили курс лечения в черте города в своих домах, очевидно, что несчастных просто увозили подальше от глаз горожан умирать. Больничные палаты явно не пустовали и у здоровых было как можно меньше вероятности увидеть, чем кончается регламентированная до мелочей жизнь. Понятно, что больницы утопийцев вряд ли отличались эффектностью внешнего вида, будучи постройками столь же функциональными и практичными, как и все, что возводилось на острове Утопия. Тоже можно сказать и о сельских постройках, среди которых, так же как и в городе, имелись склады и жилые помещения, а также амбары и скотные дворы.

Жизнь в идеальном острове государстве похожа на хорошо отлаженный механизм, где маловероятны сбои и нештатные ситуации, где все разумно и проверено как единственно приемлемое не одним поколением островитям. И жить реально в таком продуманном государстве было бы и страшно, и скучно, как бы ни заманчива могла быть перспектива социального и имущественного равенства.

Томмазо Кампанелла, современник Фрэнсиса Бэкона, написал произведение в жанре утопической литературы, которое вбирает в себя и то, что об идеальном мироустройстве рассказал Мор, и то, каким бы хотел видеть образцовую жизнь Бэкон. Будучи не только священнослужителем, но и астрологом достаточно известным в светских и церковных кругах. Кампанелла к тому же рисковал выступать против общепринятого мнения, публично отстаивая натурфилософию Телезио и научную теорию Галилея (последнюю даже дважды), и к тому же имел богатый политический опыт, в том числе и в качестве заключенного – и все это органично соединилось в его описании города Соляриев, как они сами себя называли.

В жизни горожан соединялись труд и обучение, религия и наука, благородство и унификация жизни не меньшая, чем на острове Утопия. Не случайно, буквальной и символической вершиной города Солнца являлся храм. Причем, на стенах его изображены не сцены религиозного содержания, а глобус и карты звездного неба. Все в городе Солнца, то есть его архитектурный облик, подчинено мыслям о Вселенной. Здесь семь ярусов городских построек, которые напоминают о солнечной системе. Автору «Города солнца» важно было подчеркнуть, что земная жизнь во всей ее обыденности и повседневности имеет связь с космосом, со звездами и планетами, о чем надо всегда помнить. Но при этом Кампанелла писал и о возможностях человека, о прогрессивности целенаправленных усилий по изменению жизни отдельных граждан государства и всего общества.

В городе Соляриев все продумано до педантизма – от необходимости защиты от нападений неприятелей до сточных канав и статуй, на которые должны смотреть женщины, встречаясь с мужчинами для продолжения рода. Город-государство и здесь существует как прекрасно отлаженный механизм. Кампанелла с гениальной воодушевленностью воссоздал словом вымышленное городское пространство так емко, что его как будто можно пощупать. Но если переводить описания в визуальный ряд, это напоминает изображение Вавилонской башни или увеличенного до максимальных размеров средневекового замка-города.

Кампанелла конкретно и обстоятельно описал тут каждую мелочь – и то, как обустроены ярусы, и то, как живут, учатся, лечатся, гуляют здесь люди. И то, как это каменная машина для жилья (мечта Корбюзье) обеспечивает себя всем необходимым: водой, продуктами, ремесленными изделиями. Ни сантиметра площади не упущено в рассказе Морехода. Он, будучи генуэзцем по происхождению, восхищается не только красотой окон, галерей, арок, ворот и лестниц для подъема с яруса на ярус, но и тем, что даже стены домов использованы в образовательных целях, а крыши – для прогулок горожан, площади – для военной подготовки и спортивных упражнений. Его поражает, что на первом этаже – служебные помещения – мастерские, кухни, бани, а на втором – комнаты, учебные классы. Но зато Морехода восхищает, что все свободное пространство стен города с обеих сторон расписано поучительными рисунками. С их помощью дети до семилетнего возраста получают представления о природе, о человеке, о Вселенной, то есть обо всем, что необходимо.

По Бэкону знания должны открываться гражданам Бенсалема дозированно и по частям. Кампанелла делает широкий жест в сторону Соляриев – каждый из них имеет возможность с помощью комиксов (?) с детства приобщиться к познанию мира, а потом усовершенствоваться в той области человеческой деятельности, которая ему наиболее близка и доступна. Очевидно, что руководить таким высокообразованным городом-государством может не кто иной, как Солнце, первосвященник и корифей буквально во всех областях человеческого знания. Здесь тоже устанавливают скульптуры с изображением великих людей и изобретателей, как и в Доме Соломона на острове Бенсалем. Но здесь заметнее, так сказать, специализация: почитание знатоков в каком-то роде науке и техники, как пример для подражания. Можно сказать, что в связи с возможностью приобщения к знаниям любого рода жизнь Соляриев более демократична, чем бытие бенсалемцев. Но это совсем не так.

Вспомним, что утопийцы меняли свое жилье раз в десять лет. У Соляриев переезды происходили за более короткий срок – раз в полгода. Причем, они меняли не дома, а комнаты в них. И не внутри одного яруса, а на разных ярусах. И поэтому переезд из одной комнаты в другую имел показательное значение: мог рассматриваться или как поощрение, или как наказание. Правда, и Кампанелла не упускает в своем повествовании лирических моментов. Мор с придыханием говорил о садах при каждом жилом доме утопийцев, а Кампанелла в том же контексте говорит о фонтанах, которые обычны были для просторных площадей между ярусами. Но как бы ни были красивы фонтаны, они оставляли мало возможности побыть наедине со своими мыслями, поскольку каждое мгновение своей жизни любой Солярий оказывался на виду у других горожан или начальников отряда и тому подобных руководителей. В отличие от них, Кампанелла представил в своем литературно-философском трактате город-государство, существующее принципиально как самодостаточное, как вещь в себе. Если миссионерская и пропагандистская миссия, как и насаждение идеального образа жизни военным путем потерпят поражение, можно спрятаться за мощными стенами города Солнца. По словам Кампанеллы, они не могут быть разрушены никем из врагов такой благословенной республики.

Город Солнца по своему духу и архитектурной доминанте напоминает тюрьму, по своей самодостаточности и мрачности – Дворец инквизиции в Риме, а по укладу жизни – трудовую коммуну, где все организовано так как требуется прежде всего для максимальной производительности в ремесле или в сельскохозяйственных работах. Конечно, у соляриев имелись в наличии большие и маленькие радости жизни. Но при этом, как кажется, Солярии, честно говоря, жили в тюрьме. Она казалась им не такой мрачной, как изобразил в серии графических работ «Тюрьмы» итальянский архитектор и график Пиранези, создав фантастические образы мест заключения, которые предвосхитили своим трагизмом философские, апокалиптические офорты Гойи.

И тем не менее – Город Солнца – не дом-Машина, который спроектировал и построил полвека назад в Марселе легендарный Корбюзье. Город Солнца есть нечто иное: государство, как машина для жилья. Здесь широкие улицы и невысокие лестницы для перехода с яруса на ярус, здесь замечательные ворота и великолепный по архитектуре храм, похожий на собор св. Петра в Риме, связанный с именем Микеланджело. Здесь есть скульптуры и таблички на колоннах храма, на которых записаны немногие, но веские государственные законы. Здесь даже нет тюрем, потому что одних преступников отправляют на тяжелые работы, в авангард сражения или заставляют принимать мученическую смерть, что не слишком отличается от эвтаназии.

И все же Солярии жили не где-нибудь, а именно в тюрьме. И пусть она являла собой уже не город, а настоящий мегаполис – две мили в диаметре и семь миль – длина окружности. Пусть каждый ярус, посвященный одной из планет солнечной системы, представлял как бы самостоятельный город в городе и тем самым показывал торжество человеческой мысли и человеческих навыков. Все, описанное Кампанеллой, было тюремным замком, и ничем иным, хотя претендовало на роль идеальной республики. Жизнь за воротами города-государства становилась поэтому чужой для Соляриев, и они становились чужими в другой жизни. Кампанелла в «Городе Солнца» создал тщательно проработанный в деталях эскиз как бы благополучного мироустройства. И события новой и Новейшей истории показали, что его набросок оказался востребован не только для мечтателей, но и для революционеров разного рода. Именно они построили в двадцатом веке свои города солнца (с маленькой буквы), в которых угадывались черты колосса Города Солнца Кампанеллы. Но чем старательнее почитатели Кампанеллы пытаются воссоздать его утопию, тем заметнее ее зловещие черты, ее банальные реалии, будь то небоскребы в мегаполисах на разных материках или дома у дорог, построенные в рамках «ленточной архитектуры» (любимый проект легендарной немецкой школы искусств и зодчества «Баухауз») или чего-то еще в том же утилитарном духе.

Можно сказать, что воссоздание на практике того, что описали первые утописты, и, прежде всего, Кампанелла и Мор, есть антиутопия. И это доказывается при пристальном внимании к зодчеству в утопических романах раннего времени – архитектура здесь существует не для нормальной жизни, а для того, чтобы горожане и граждане поддерживали установленный кем-то до них статус-кво. И при внешнем совпадении домов и людей, между человеком и зданием здесь заметен трагически неразрешимый конфликт, что показывает, что таких декорациях достичь гармонии в чем-либо, кроме порядка, вряд ли возможно. То есть архитектура, как она описана у Мора, Кампанеллы и Бэкона, является доказательством от противного: того, что такого не может быть, потому что описанное тут лишено жизни и счастья, без чего дома есть только стены и потолки, среда обитания, а не жилище, место для работы и досуга.

Илья Абель