Андрей Ладога | Ночь. Курган. Радио

Елене Комаровой, единственной…

Это был запрет на профессию. Доктор так и сказал:

– Никаких книг. Никаких рассказов, а тем более, сценариев. Никакого кино, а тем более, телевидения. Никаких статей, а тем более, рецензий. Никаких рассветов, а тем более, закатов. Только музыка, только радио, и всё это – с широко закрытыми глазами! – хмурый доктор, вероятно сам того не зная, выказал завидные знания мирового кинематографа.

Потом прозвучали страшные слова: «возможный разрыв», «сетчатка», «отслоение», но «полечим-полечим». Метальников, потерявший дар речи, кивал, не в состоянии понять изменившуюся за две с половиной минуты повестку жизни.

– Носите солнцезащитные очки, особенно, когда ночью посещаете туалет, – сказал доктор своему не такому уверенному отражению в зеркале, – и меняйте профессию. Почти всякие перемены почти полезны.

– Кем советуете быть, – напрягшись, Метальников вспомнил свой возраст, – в мои почти сорок восемь лет?

– Поваром, – доктор, сожалея о настоящей, а потому несбывшейся мечте, почмокал губами, – я бы на вашем месте сделался поваром. Вы замечали, они при любой власти сыты? Отчего в слове «повар» мне слышится «вор»? Отчего вы лечитесь в Кургане, а не в Москве?

– Очень дорого, – Метальников подумал о тяжести сложившихся обстоятельств: беспризорная курганская квартира родителей, где он не был уже полгода, отсутствие работы в Москве, болезнь глаз и вот сейчас запрет на писанину.

А может быть, это связано с тем, что ты опрометчиво так и не ощутил себя писателем или хотя бы рассказчиком? А как ощутить, если твои рассказы или в прошлом, или в будущем, но точно не в настоящем, в настоящем твои рассказы тебя предают. И когда ты на мгновение в сомнениях опускаешь руки, тут же пропускаешь удар – жизнь, не промахиваясь, бьет наотмашь «сложившимися обстоятельствами».

– Понятно… Ну-с, левый глаз я вам заштопал, через месяц извольте на прием.

Несколько дней после посещения врача Метальников приходил в себя. Вдумчиво готовил обед. Перестирал постельное белье, тюль и шторы. Сделал генеральную уборку квартиры. По ночам, надев наушники и закрыв глаза, слушал музыку, пытаясь думать…

Кому в Кургане нужен невостребованный сценарист? Автор бесследных историй? Писатель, которым он так и не осознал себя? Пойти на биржу труда? Записаться на курсы поваров? И резать потом бутерброды в кафе с запредельным названием «Три с половиной поросенка»? Неужели нынешняя моя жизнь до такой степени нелепа? Неужели я не гений? Но если это так, то все остальное не имеет значения.

Метальников поймал себя на том, что он уже не хочет быть автором великих рассказов. Не хочет нравиться хорошеньким тридцатилетним женщинам. Не хочет славы Нобелевского лауреата. Не хочет всех этих игрушечных развлечений. А хочет он жить зрячим в провинциальном, почти родном Кургане. Хочет по утрам видеть на кухонном столе пакет молока. Сахарницу. Чашку с кофе. Всего лишь… Сколько я еще смогу видеть с таким диагнозом? Год? Два? Он побоялся спросить об этом хмурого доктора. Ничего, уточню через месяц. Интересно, смогу ли я наливать на ощупь воду в кофеварку. Зажигать на ощупь газ. Ставить на ощупь кофе на плиту. Наверное, это возможно. Дело мертвенной, но привычки. Метальников содрогнулся, – он неосознанно примерял эту историю на себя…

Следующим утром он позвонил на все радиостанции Кургана. Услышав про его хромой, «не только жизненный, но творческий путь», экономно уложенный в три фразы, ему радостно отвечали отказом, не забывая, однако, предложить перспективы: «…а вы умеете мыть полы?», «…а вы умеете стоять охранником?», «…а вы умеете спать сторожем?» Спать – да, но спать именно сторожем? Вряд ли у него есть такой талант…

Он допил остывший кофе. В кухне потемнело, на Курган надвигались тучи, вероятно, будет первая в этом году апрельская гроза. Метальников отметил приятность – в сумерках глаза болели не так сильно. Он набрал предпоследний на сегодня номер, и его неожиданно обнадежил девичий голосок:

– Давайте я запишу ваш телефон, расскажу вашу историю нашему легендарному директору Салазкину, если он что-то решит, то мы перезвоним вам. Ура?

– Ура, конечно, ура! – Метальников невольно улыбнулся. «Легендарный директор Салазкин» – это прозвучало как анекдот. На раскатах грома и на этом «ура» они и расстались.

Через день Метальникову позвонили и пригласили в офис, на встречу с «легендарным директором Салазкиным». Салазкин оказался до обаяния ничем не примечательным, аккуратным в одежде, прическе, словах и жестах «Юриком» лет тридцати. Метальникову сделали «почти деловое предложение» – ночной эфир.

– Смотрите. Пять ночей бесплатного испытательного срока. С двенадцати до четырех утра вы будете разговаривать со слушателями. Монологи в ночи, но, возможно, будете принимать и звонки. Темы любые: новости, спорт, любовь, погода. В рамках закона, разумеется. Подбирайте любимую музыку из нашей фонотеки. Музыки должно быть не менее полутора часов, это облегчит вам вашу задачу. Трансляция в Сеть. Число слушателей будет фиксировать компьютер. Если вы сможете заинтересовать… сто пятьдесят неспящих в Кургане, а также за его пределами, мы, учитывая ваш московский опыт, подумает о проекте для вас. Согласны?

– В этом месте я должен был бы сказать: «Я подумаю», но я скажу другое – согласен.

– И отлично. Прикиньте темы, подбирайте музыку, а вот эта гордая юная девица будет вашим звукорежиссером, советником, словом, помощником на ваших первых порах.

– Михаил Метальников.

Так он познакомился с девушкой с чудесным сочетанием имени и фамилии – Варвара Варшавская. Варя была в том эфемерном возрасте, когда даже о пустяке смерти говорят, привычно улыбаясь блестящими от помады губами. Однако взгляд её был уже «взрослый». Варя странно пристально посмотрела на Метальникова тонко и точно нарисованными голубоватыми глазами зеленого цвета, и он понял, что он «вне игры». Но в её взгляде мелькнуло и сожаление. Я бы хотела, но… Метальников был благодарен Варе хотя бы за это её участливое но-сожаление.

– У меня варварское имя – Варвара!

Компенсируя мальчишескую стрижку, на Варе были надеты женственные джинсы в обтяжку и белая приталенная рубашка. Рубашка была выпукло расстегнута на одну пуговицу ниже положенного, пока еще зоркий опытный глаз Метальникова отметил это. Отметил он и другое – легендарный директор Юрик Салазкин был явно влюблен в Варвару.

Вечер и ночь Метальников провел в беспокойстве, думал над темами своих монологов, составлял список любимых музыкальных вещей. Горячечно вспоминал обстоятельства, при которых слушал избранную им музыку. Пока позволяли приличия, созванивался с Варей, советовался по темам разговоров. Она, понимая, терпеливо успокаивала его. Не бойтесь микрофона. Не обращайте внимания на число слушателей. Говорите о том, что волнует вас. Не угождайте публике. Не старайтесь быть идеальным.

– А вашу музыку я подберу. У вас, кстати, отличный вкус, – она улыбалась в трубку, он чувствовал это. Варвара была не только умна, но и странно деликатна для своих двадцати трех лет.

Накануне, вечером он сварил себе кофе, перелил кофе в термос, сделал бутерброды, проверил свои записи. Всё было на месте. Заказал такси на одиннадцать вечера, хотя до радиостанции ехать было двадцать минут. Перед эфиром ему нужно было спокойно посидеть в студии, «обжить место», не торопясь выпить свою первую за предстоящую ночь чашку кофе. Он проверил деньги, ключи, документы, сложил в рюкзак термос с кофе, бутерброды. Запер квартиру и спустился на лифте вниз. На улице было свежо, тихо. Метальников любил это состояние покоя и тишины, когда легко ни о чем не думалось. Он уже начал замерзать, когда подошла машина…

…О чем мы думаем по ночам? Думаем о разном, но всегда, даже когда всё совсем худо, в итоге думаем вот об этом: «Что я буду делать завтра?» Думаем о планах. Даже если доктора сказали нам, что жизни остался год с небольшим. В этом и есть ощущение бесконечности бытия…

В ночь дебюта они остановились на цифре 49. Сорок девять человек слушали его в ночном провинциальном Кургане.

– И в прочем мире соседнего Шадринска, – улыбнулась Варвара, – совсем неплохо!

За время эфира им звонили. Несколько раз Метальникова сакрально послали «по матери». Затем изобретательно попросили денег.

– Помогите средним и большим рублем только что освободившемуся из мест лишения свободы, – скороговоркой проговорил в трубку странный голос, энергично преодолевая робость.

Потом позвонила истеричная женщина и потребовала «дать уже, наконец, в Заозерный район горячую воду!» Вслед за женщиной позвонил какой-то мужчина, который стал гневно выяснять «отчего, бля, поганые американцы закрыли, на, все производства в Кургане?»

– Нам звонят отчаявшиеся сумасшедшие, – вздохнула Варя и отключила звонки в студию.

После эфира он вызвал такси и предложил Варваре подвести её. Она жила в «сталинском» доме на площади имени Ленина, напротив театра Драмы. Варя легко согласилась. Они вместе вышли из офиса.

– Всё прошло отлично, вы – прирожденный ведущий, – Варвара говорила искренне, она явно радовалась за него, – рассказываете нескучно, музыку подобрали интересную. Выдерживаете темп, словом, каждый ваш номер – в десятку.

Варвара жила с бабушкой в огромной трехкомнатной квартире. Родители, инженеры-строители уехали «на заработки, на вахту» в Ханты-Мансийск, потому что «в родном Кургане работы нет и в помине». «Поганые американцы всё, на, закрыли», вспомнил Метальников. Легендарный директор Салазкин взял Варю на радио только потому, что «влюблен в меня по макушку».

– Что я буду делать, когда Юрик решится и признается мне? – Варя нахмурилась. – После моего отказа Салазкин точно выгонит меня… И пусть! Уеду в Москву. Курган – это могила.

Всё это она рассказала ему, пока они ехали от улицы Тобольной до площади. Пустой Курган в предутренней дымке был призрачным и отстраненным. Дома, улицы, редкие машины – всё было как будто бы условно. Ненастоящая жизнь в декорациях еле заметного города. Может быть, именно так и обстоят дела?

Метальников проводил Варю до подъезда, затем торопливо вернулся в тепло такси.

Всю дорогу до дома он с недоумением думал о том, что вот есть молодая Варя и есть он, пожилой больной Михаил Метальников. И ничего, и никогда не будет между ними, только кроткие деловые отношения, и это – в лучшем случае. Ещё он думал о том, что он – неудачник, вернувшийся из Москвы в Курган с больными глазами. Можно, конечно, себя оправдать – я хотя бы попытался – но «эмиграционные» годы в Москве закончились борьбой за место на провинциальной захолустной радиостанции Зауралья. Немного денег для нехитрого быта, вот и все мои хотения в сорок семь лет, вот он – настоящий итог жизни.

Но думалось об этом без истерики. Без пафоса и без надрыва. Еще он подумал о том, что наливать на ощупь воду в кофейник он не будет. И тут же сделалось покойно, выход был найден.

…Пик «популярности» Метальникова пришелся на ночь со среды на четверг. Его слушали сто сорок девять бедолаг, которые по своим причинам не спали. Варя улыбалась ему и посылала воздушный поцелуй. Кажется, он говорил тогда о самом интересном в любви: о встрече и расставании.

…Узнав о том, что Настя родилась в августе, он сказал:

– Я тебе имя придумал новое настоящее, для всех тайное.

– Интересно! И?

– Августейшая Львица… – и хотел добавить: «Моя».

…Через год он встретил Дарью, и это было как болезнь. Всё изменилось. Он объяснился с Августейшей Настей. И они решили так: проведем вместе последнюю ночь и расстанемся. Он не уснул в ту ночь, но забылся как-то под тихие стоны Насти, под вой её в подушку, еле слышный, но слышный, понял, что отключился потому, что кулачки Настины перестал чувствовать на своей груди… В тот вечер и ночью по-разному представлял себе утро расставания с Львицей Настей. Представлял её слезы, их последние объятия, какие-то слова. Он мучился этими картинами…

Очнулся в постели и мгновенно почувствовал – один. И волосы, грива Настина лежала рядом, на подушке, как отрезанная голова – на, забирай! И никаких утренних слов, последних объятий, никакого прощания и только памятью – вкус её слез на губах…

– Развивайте успех, – сказала ему Варвара после эфира. – Вам не хватило одного голоса. Завтра у вас решающая ночь! Желаю вам удачи!

Какая удача? Какой успех? Какое счастье? Да и покоя нет. Одна только воля и осталась… Сто сорок девять человек. Для победы не хватило одного слушателя. Но его крохотная личная битва не проиграна, у него есть еще одна попытка. Шанс поменять остаток жизни. Ещё есть ночь пятницы.

…Что может быть хуже смерти? Пройдет несколько миллиардов лет и погаснет Солнце, исчезнет Земля, затем исчезнут звезды Млечного пути. И ты полетишь в сторону света других звезд. Миллиарды будут незаметно складываться в триллионы лет темноты и тишины. И всё это время ты будешь перемещаться по бесконечной Вселенной, которая никогда не возникала и никогда не исчезнет – Вселенная была всегда. Предчувствуя, ты будешь ждать мгновение новой случайной жизни, переживая каждую секунду каждого миллиарда. Содрогаясь, будешь надеяться… И опять триллионы лет темноты, тишины и одиночества. И снова. И затем… И опять – ад вечности, кошмар бесконечной жизни.

…Через час после начала эфира, щурясь, он посмотрел в монитор компьютера и увидел надежную, как американская купюра, цифру – 100. Сто слушателей. Жизнь улыбалась ему чудесной Вариной улыбкой. Метальников сделал знак Варе, она поставила очередной трек, и он налил ей и себе кофе.

Может быть, всё наладится? Может быть, он доживет хотя бы до покоя? Стараясь глубже ощутить таинственную атмосферу ночной студии, он закрыл глаза.

Метальников быстро привык к своим эфирам, они сделались для него необходимыми. Сейчас эта работа представлялась ему достижимой, а потому по-настоящему прекрасной мечтой. Зачем я потратил столько лет на Москву? Вот же оно – мое темное лунное счастье…

Он перешел на «ночной режим». Спал днем. Вечером ходил по магазинам, готовил обед. Настраивал себя «на эфир». Ему уже казалось, что так было всегда. Казалось, что это продлится вечно. У него возникло незнакомое до этого ощущение дома, уюта, защищенности…

Метальников вспомнил давний разговор с приятелем, режиссером Колей Пирожковым. Пирожков жаловался ему на то, что всё в его жизни случилось поздно: Светлана, карьера, рождение Катьки-Ляльки и даже кот с полным именем «По фамилии Штанишкин». А Метальников тогда сказал ему:

– Идиот! В жизни все случается вовремя. Даже опоздания…

Опоздания в точный срок – это и моя история? Может быть, это история каждого?

Метальников открыл глаза и похолодел. 46. Он, верно, ошибся и не увидел единицы. 146? Нет, всё точно, сейчас его слушали именно сорок шесть человек. Что же это? Как же… 30. Тридцать? Боже мой! Этого не может быть! Произошел сбой компьютера? Метальников вопросительно посмотрел на Варю. Сбой? Варя хмуро пожала плечами. Нет. Он был поражен, но удержав себя в руках, продолжил.

– Как-то раз приятель сказал мне: «Спаси душу, хотя бы отчасти. Возьми бездомную собаку». С тех пор прошло много лет, я похоронил двух своих дворняжек, и больше нет душевных сил спасать душу. А когда вы в последний раз спасали душу?

18. Метальников нервно перелистал свой блокнот и наткнулся на старую запись: «Про оргии не пишут объяснительных записок, писем или эссе. Про оргии не рассказывают близким друзьям. Про оргии не сообщают мамам, папам и родным котам. Оргия – это как настоящее самоубийство, ею занимаются».

Просто достойно заверши эфир. Не обращай внимание на… 3. Сейчас его слушали три человека. Он налил себе кофе. Отпил, не чувствуя вкуса. Ни о чем не думалось. Но финальная coda была необходима – до конца эфира жизни оставалось двадцать минут.

– Недавно стал с удовольствием вспоминать себя лет в тринадцать, когда я ещё ничего не знал о любви. И это было прекрасно! Вероятно, нормальная жизнь возможна только без любви. С другой стороны, для того, чтобы мы родились, совпали миллиарды разномасштабных и разнообразных историй, что само по себе – невероятно. И поэтому мы должны быть благодарны за жизнь. За самую проблемную жизнь, ведь мы все, строго говоря, не должны были родиться. А так – каждый день, как выигранный из миллиарда, единственный – твой! – шанс. Тихо и про себя отмечайте каждый день жизни как праздник.

Один слушатель. 1. Метальников загадал, если до четырех утра эта единица останется в мониторе, то всё будет хорошо. А что будет хорошо? Мне сорок семь лет. У меня больные глаза. У меня нет работы. Почти нет сбережений. Неуспех, безденежье, вероятная слепота, одиночество, никчемный остаток жизни в провинции на грошовую пенсию – вот мое недалекое и единственное будущее. Хорошо то, что я точно знаю, кто это сделал.

Обмирая, как в дурном сне, заканчивая эфир, Метальников еле ворочал языком, но упорная, несгибаемая единица, примиряющая с провалом, продолжала мерцать в мониторе. Ровно в четыре утра он попрощался с «дорогими слушателями», отключил пульт, снял наушники. Уходить – во всех смыслах – надо чуть раньше, чем вовремя. Завинтил термос, положил его в рюкзак вместе с остатками бутербродов. Кажется, всё?

– Варя, вас подвезти? – не слыша себя, он спросил почти дежурно.

– Езжайте без меня, – Варвара серьезно улыбнулась ему, – у меня еще работы на час.

В очередной раз Варя поразила Метальникова, сейчас ему необходимо было остаться одному. Вернуться к себе. Зажать кровоток очередной, бесконечной по счету неудачи. Ты поверил в то, что у тебя «всё будет хорошо»? Ты поверил в себя? Получай. Наотмашь.

Метальников кивнул спящему охраннику и вышел в ночь. На крыльце офиса достал сотовый телефон и вызвал такси. Попутно подумалось: «Телефон наушничает постоянно: новостями, музыкой, болтовней». Надо бы это записать… К чему? Зачем?

Не зная, что будет дальше, он сел в машину, назвал адрес. Водитель такси что-то спросил у него, прибавил громкость радио, затем закурил. Метальников, ничего не понимая, на всякий случай кивал. И в этом дыму дешевой сигареты, в ларечных звуках радио он вдруг осознал, до какой степени ему безразлична его нынешняя жизнь. Бессмысленность бытия, вот что изматывает, требуя все силы. Быть, как большинство, никем – изнуряющее занятие. Да ведь люди по большей части именно так инстинктивно и существуют: теряя время, натужно «учатся» чему-то ненужному; чаще путая необходимость и любовь, рожают детей, воспитывают их, как могут; «добираются» куда-то «на работу», пережидая там положенный им срок; отмечают водкой праздничные дни; тайно радуясь, посещают чужие похороны, затем, наконец, участвуют в своих…

Метальников рассчитался и с облегчением вышел из такси. В доме стояла особенная тишина субботнего утра. Он вымыл в кухне руки, поставил на плиту кофе. Зачем-то достал из холодильника ветчину и сыр. Бездумно порезал хлеб. И вдруг возникло странное ощущение красивого проигрыша. Взлетев, он упал. Со ста сорока девяти человек опустился до единственного слушателя. Или наоборот? Именно этого слушателя не хватило ему в ночь на четверг, в момент его незаметного личного триумфа. 149 плюс 1. Кто спрятался за этой худенькой утонченной изящной единицей? Бывшая учительница русского языка и литературы, ныне бессонная пенсионерка? Мечтающий о чем-то романтичном прыщавый подросток неопределенного пола? Равнодушно страдающий после неудачной операции хирург? Алкоголик вне возраста, исступленно заснувший у радио? Одинокая в своем замужестве красавица?

О красивой женщине думалось с натугой. В последнее время, обращая на себя внимание, Метальников стал обращать внимание на привлекательных женщин – бессмысленная попытка запечатлеть красоту перед возможной слепотой.

Так. Ладно. А что у тебя впереди? Впереди были пустынные выходные. Впрочем, он придумает, чем заняться. Сходит в магазин. Приготовит обед. Сделает уборку в квартире. Будет слушать музыку. Перелистает альбом Ван Гога. Можно ли этим жить? Можно, если больше жить нечем. Главное – занять руки. Занятые руки благостно освобождают голову от ненужных мыслей, например, про деньги. Деньги заканчивались. Он вспомнил о деньгах лениво, безразлично. Неважно, сколько ты стоишь, важно, что ты продаешься. Может быть, несмотря на фатальный провал, я все же продамся «за недорого» легендарному директору Салазкину?

Метальников наконец признался себе, отчего, кроме мизерной зарплаты, он так хочет на это радио. Да ведь Варя никогда не будет «твоей девушкой». Это уже невозможно. Есть вещи, которые уходят из жизни навсегда. Ко всему прочему Варя, рано или поздно, но уедет в Москву и правильно сделает. А ты будешь доживать в Кургане иными радостями. У тебя есть провинциальная тишина квартиры. Есть рассветное утро. Кофе. Леонардо. Музыка. Есть воспоминания о твоих бывших единственных любовях. Метальников с облегчением осознал, он помнил каждое мгновение с каждой. На десять лет воспоминаний, если я столько проживу.

И все же любопытно, кто был тем единственным слушателем, что последние двадцать минут внимал ему? Ухватив его за руку, держал эфир. Не оставил его, одинокого, с позорным нулем. Может быть, это Варя? Нет. Она сказала мне, что счетчик не фиксирует её компьютер. А ты бы хотел, чтобы это была Варя? Я никогда этого не узнаю, и это хорошо. В незавершенных эпизодах судьбы есть своя прелесть: будет, о чем подумать после смерти.

Он подхватил с плиты едва не убежавший кофе, осторожно налил кофе в чашку, добавил сахар и сливки, заранее болезненно щурясь, посмотрел в окно. Темно-синее небо порозовело тонкой полоской. В центре кухонного окна в ауре альбома Pink Floyd всё еще висела прозрачная обратной стороной Луна с вечными следами Нила Армстронга, но мир уже наполнялся сумеречным светом.

Со своего шестого этажа Метальников увидел, как во дворе появилась соседская семья Параскевичей. Он носил женственные кофты, она – почти мужские усы. Видимо, это их и сближало. Среди детей у Параскевичей числилась такса Редиска. В подтексте имени таксы читалось: «нехороший человек», но Метальников уже знал, Редиска – существо в высшей степени порядочное. Мимо мусорных баков в жертвенном поиске лениво проехал призрачный полицейский патруль. Рядом с угловым магазином два узбека по-русски разгружали свежий хлеб. Было почти шесть утра… Родина.

Метальников криво усмехнулся своему ласково улыбающемуся отражению в окне, тот, иной, в отличии от Метальникова, кажется понимал, что будет дальше.

Андрей Ладога
(Москва – Курган, кофейня «Театр» – Москва, апрель 2017 г.)

Иллюстрации Андрея Рабодзеенко