Александр ГАЛИБИН: Я занимаюсь детским кино

19 сентября в российский прокат выходит фильм Александра Галибина «Сестрёнка», снятый по повести классика башкирской литературы Мустая Карима «Радость нашего дома». В один из дней августа мы встретились с Александром Владимировичем на Шаболовке. Стены старой телестудии лучше всего располагают к откровенности.

– Александр Владимирович, прежде всего – о самом важном для Вас сегодня. Как возникла идея снять фильм по повести Карима?

– У меня есть картина «Золотая рыбка», рассказывающая о двух мальчишках, эвакуированных из Ленинграда в Киргизию. Однажды братья находят книжку с чудесными картинками. Это сказка Пушкина. Мать читает сыновьям её перед сном – и в жизни мальчиков появляются мечта и смысл: стать обладателями заветной золотой рыбки и загадать три желания, одно из которых – возвращение отца, живого и здорового. А «Сестрёнка» – это продолжение темы как сохранить в себе любовь и веру в чудо и добро, пройдя через страшные испытания.

– По сюжету, башкирский солдат в разорённом доме, где расстреляна вся семья, случайно находит живую девочку и пишет жене письмо.

– Украинская девочка Оксана попадает в башкирское село, в семью, где растет мальчик Ямиль. Девочка из ада попадает в рай. Вначале она вообще не понимает, о чём они говорят. И ей нужно заново осознать, что есть добро и любовь. Что-то такое сделать с собой, чтобы заново поверить людям. А мальчик, который желает ей только добра, он её сразу очень любит, потому что это его сестрёнка. Мама привозит ему сестрёнку. Но он не может понять, как к ней подступиться. И отношения между детьми поначалу складываются непросто. Но постепенно между ними возникают доверие и любовь. И этот первый шаг прихода друг к другу делает девочка, потому что она старше, она прошла через войну, и она знает, что это такое – терять. В картине достаточно много человеческих перипетий. Серьезных психологических перипетий, когда детям нужно принимать решения, как поступить в той или иной ситуации. И они эти решения принимают. И есть испытания. Там есть расставание — серьёзное испытание для детских сердец. Детство – это вообще иногда такое испытание. Очень серьёзное.

– Давайте вернёмся к вашей «Золотой рыбке». Фильм произвёл на меня сильное впечатление не только самой историей, но и тем, как дети решают проблему очень серьёзного нравственного выбора.

– Ту картину я посвятил папе. Потому что папа прожил очень непростую жизнь. Он – детдомовец. У него все погибли в блокаду. И брат младший погиб, когда на барже их переправляли через Ладогу. Я посвятил папе, потому что, думаю, когда он остался в 13 лет один, а это 42-ой год, то, конечно, у него не раз была проблема выбора. И проблема чести, проблема достоинства человеческого. Я думаю, он не раз с этим сталкивался. Он не любил про это говорить. И, собственно, мало каких-то рассказов есть. Но те крохи, которые я знал, я вложил в ту картину и в этих двух маленьких детей. Там нет никаких параллелей с моим отцом. Там просто есть вот этот выбор, о котором Вы сказали. Человеческий выбор. И понимание, что выбор никогда не связан с предательством. Выбор всегда связан с чистотой замысла. И поэтому момент, когда ребята делают выбор, он самый важный в картине.

Ради своей цели они обманывают, воруют деньги у мамы, продают спирт, то есть, совершают поступки, которые с одной стороны вроде бы ради благого дела, а с другой стороны идут в разрез с любым благом. И тогда возникает момент выбора, что же есть истина. Когда они эту золотую рыбку наконец покупают, появляется девочка, которая просит, чтобы одно желание они отдали её дедушке. Дедушке, который их же и спас, когда их к воротам привязали и хотели камнями забить. А они говорят, что желаний больше нет. Но потом они раскаиваются и делают этот непростой выбор – спасти дедушку. И они идут на следующий день к этому дедушке, чтобы отдать ему желание. И выясняют, что дедушка умер. И тогда происходит очищение. Через слёзы происходит очищение детей. Через смерть дедушки они понимают, что такое любовь. И когда они приходят домой, то папа спит.

Эта тема мне очень важна. Она принципиальна. Именно связанный с детством момент выбора. И поэтому я занимаюсь детским кино, а не взрослым кино. Хотя, наверное, есть много интересных взрослых тем. Конечно, есть. Но вот эта чистота, она идёт из детства и её важно сохранить.

– И в том, и в другом вашем фильме дети совершают поступки.

– Да. Это очень важно. Потому что сегодняшние дети поступки не совершают. Этим и отличается одно время от другого. И я говорю об этом не потому, что мне жалко, что нет той страны, в которой я вырос, или что военные дети другие. А они действительно другие. И моя мама, которой 90 лет, она другая. И папа другой был. Это другие люди. И сейчас никто из детей, большинство, 90 процентов не совершают таких поступков. Сердца их сегодня наполнены чем-то другим: компьютером, интернетом, социальными сетями, чем угодно, но только не книгой. Понимаете, когда Высоцкий в «Балладе о борьбе» поёт:

Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почём…

– Значит, нужные книги ты в детстве читал!

– Это колоссальные совершенно строчки. Колоссальные! И сегодня этого не хватает. Это не значит, что сегодня должен быть какой-то катаклизм, чтобы повернулось сознание, но что-то должно быть. И об этом я рассказываю в своих картинах.

– Ваши фильмы поражают своей искренностью и, что немаловажно, достоверностью. И это удивительно, ведь в главных ролях дети. Как Вы находили их? В советское время отбор детей в кино, особенно в фильмы о войне, был очень серьёзным. Например, Барас Халзанов в 1985 году, чтобы найти детей для своего фильма «Горький можжевельник», объехал всю Бурятию.

– Мы тоже самое делали. Для «Сестрёнки» мальчика на роль Ямиля мы искали почти год. Потом на кастинг случайно пришёл Арслан. И когда я его увидел, я сказал, что это он. Я считаю, что это уникальный мальчик. Когда он начал сниматься, ему еще не было шести лет. И продюсер, и оператор меня предупреждали, что это может быть катастрофа, но я настоял на этом мальчике, и никто ни разу об этом не пожалел.

– А Федя и Стёпка из «Золотой рыбки»?

– Это замечательные ребята московские – Ваня Егоров и Ярослав Ефременко. Там была только одна проблема. Это вообще проблема общая, потому что не один ребенок современный не в состоянии понять, что такое война, и что такое быть голодным во время войны, и что такое ждать отца с фронта. Поэтому приходилось делать какие-то вещи, например, знакомить с бытом киргизским. И я попросил смотреть картины о войне, например, «Иваново детство», «Замри-умри-воскресни», замечательная есть картина. Страшная очень. Кроме этого, мы всё время разговаривали. Всё время репетировали. Каждый день независимо от того, когда закончится смена, в одиннадцать часов ночи или в двенадцать. Независимо от времени, мы собирались, и час или минут сорок, разбирали будущую сцену на следующий день.

– В фильме есть и очень страшные сцены. Наверное, детям психологически было не просто работать в какие-то моменты съёмок?

– Да, в картине есть одна жуткая сцена, когда мальчиков такие же, по сути, мальчишки, привязывают к воротам и хотят забить камнями. Но девочка успевает рассказать дедушке, и тот не допускает расправы. Он их мирит. И здесь тоже речь идёт о любви. Прежде всего о любви. Этой сцены не было в сценарии. Я её придумал и просто настоял, чтобы она была. Хотя продюсер был против этой сцены. Потому что это очень жестокая сцена. Там ведь не просто противостояние между мальчиками, там столкновение двух религий, двух культур. Мне не хотелось из этого делать авторский взгляд какой-то, но мне казалось, что без этой жестокой сцены не будет понятно, как они приходят к этой вот любви к друг другу.

Конечно, я им рассказывал, готовил к тому, что им предстоит очень такой непростой путь в этой картине. Они это правильно все понимали, и я очень рад этим ребятам. Очень рад, что жизнь свела с ними. Хорошие толковые ребята, не знаю, как сложится их судьба, но с работой в картине они справились достойно.

– В ваших фильмах практически нет сцен сражений, но по степени психологического воздействия на сознание, что война – это беда, что это страшно, что это огромная человеческая трагедия, они не уступают тем советским фильмам, в которых вроде бы тоже не стреляют, но каждый понимает разрушительный масштаб случившегося и непоправимость этого случившегося. Вы снимались в фильме Киасашвили «Привет с фронта».

– Иван Давидович Киасашвили, талантливый режиссёр и сценарист, к сожалению, рано ушедший, снял замечательный фильм о первой любви, о первых чувствах и о том, как война убивала их, этих мальчиков, практически детей, обрывая их мечты, перечёркивая судьбы. В картине мы ведь ни разу не видим этого Юру Ведерникова, но благодаря письмам вся его короткая жизнь проходит перед глазами, и ты ясно представляешь себе этого мальчика, за судьбой которого – трагедия целого поколения. Поколения тех, кто, не узнав жизни, любви, со школьной скамьи попал сразу на фронт.

– Мне кажется, Андрей Ташков просто гениально сыграл свою роль, читая за кадром письма Юры.

– На этой картине вообще замечательные ребята собрались: Саша Кузнецов, Андрей Смоляков, Иван Бортник. Саша Марин там чудесный. Девочки замечательные, медсёстры – Лена Майорова, Янина Лисовская, Лена Шилкина, которая роль Нины играет. Но даже не в этом дело. Там сама проза Вячеслава Кондратьева тональность задаёт колоссальную. Она невероятно пронзительная проза Кондратьева. И там как-то фальшивить-то нельзя. И эти письма, которые пишет Юра, они простые, но и глубокие очень письма. И режиссер это очень хорошо понимал, чувствовал и создавал эту атмосферу, атмосферу человеческой боли. Это очень пронзительная картина, я ее очень люблю.

– Советское кино, оно действительно, очень пронзительное, проникновенное. Неужели это навсегда утрачено? Или есть надежда, что сегодняшнее российское кино по своей философии, по уровню того, как делают, даже по отношению к тому, что делают, приблизится к советскому кино?

– Нам не надо выходить на этот уровень, потому что это огромный культурный слой, на который мы уже опираемся. Мы с ним уже живём. Сейчас много молодых, талантливых ребят снимают очень хорошие картины. Я, будучи членом жюри и просто, когда смотрю картины, вижу желание как бы дотянуться до тех вершин. Но сознание уже поменялось у людей, оно просто стало другим. Никогда сейчас не снять такую картину как, скажем, «Монолог» Ильи Александровича Авербаха, но может быть, и не нужно так снимать.

С другой стороны… понимаете, меня в театре всегда интересовал человек, его суть на сцене. И в кино меня тоже интересует человек, но через детей. Я всегда думаю, что вырастает из ребенка, который проходит такое страшное горнило, как война. Что из него вырастает и какой путь у него дальше. И советские картины о войне – это выдающиеся картины. Я ничего не имею против «Т-34», но это не картина о войне. Наверное, это нужно. Но мне ближе «Отец солдата» или «На войне как на войне» или «Батальоны просят огня». Потому что эти картины – это даже не рассказ о войне, это рассказ прежде всего о людях. А не о том, как один танк чуть не завоевал всю Германию. При этом все вроде бы сделано хорошо, и актеры все делают хорошо, но это не кино о войне, это не имеет никакого отношения к войне. Это что угодно, страшилка, компьютерная игра, но это не про людей. Это про что-то другое. А я не хочу про что-то другое. Я, может быть, уже старый, я устарел, я старомоден, но мне это, правда, неинтересно. Мне скучно. Мне просто скучно.

– Александр Владимирович, Вы сказали, что занимаетесь «детским кино», но первый Ваш фильм «40» – это очень взрослый фильм. Когда умер Дмитрий Марьянов, я настолько была потрясена, что даже не пошла на работу. И я целый день смотрела именно этот фильм, потому что считаю, что это одна из лучших его ролей. Как возникла идея фильма?

– Это случайно все получилось. Просто мы были знакомы с продюсером, и он предложил почитать сценарий. Он назывался не «40», а «Павелецкий вокзал». Потом мы познакомились с Рамизом Фаталиевым. И когда обсуждали детали, я попросил его изменить акценты – в день происходящих событий главному герою исполняется сорок лет. Это абсолютно детективная, замечательно написанная история, в которую я привнес какие-то свои идеи. А Дима – он, конечно, человек глубокий. Человек, который, когда с ним разговариваешь, понимает, чего ты от него хочешь. С ним было легко ещё и потому, что я как бы отпустил всю внешнюю среду. Ну, есть сюжет и есть, он движется и движется. А мы с актерами занимались, в общем, таким внутренним психологическим настроем. И там многое, мне кажется, получилось хорошего в этой картине.

– А то, что герой погибает, это изначально было в сценарии или это Ваш режиссёрский ход?

– Смерть главного героя была изначально в сценарии, а то, что у него день рождения и исполняется 40 лет, уже добавили по моей просьбе. Мы дописали текст, где герой разговаривает с матерью по телефону, обещая вечером обязательно увидеться. Хотелось акцент такой добавить фатальный. У него ведь всего 40 минут, чтобы предотвратить теракт, пока поезд идёт от Павелецкого вокзала в Домодедово. К сожалению, до конца это не удалось развить, потому что были проблемы с продюсером – он хотел одного, а мне казалось, что гораздо важнее и интереснее – другое. И вот на этом стыке такого среднего варианта просто не получилось. Дима, конечно, очень помогал. И все работали здорово. Там прекрасная у Верника работа, просто замечательная. У Юлиана Макарова прекрасная работа. И хорошие, очень яркие, есть эпизодические роли. Потому что там нет никаких компьютерных съемок, там, если несется этот поезд, то он несется, если едет за ним машина, то она едет. Мы это всё очень тщательно готовили. Если вылезает Игорь Верник в открытую дверь, то он несется навстречу поезду. Это всё по-настоящему. Это не компьютерная графика, там ничего этого нет. Мы это ловили специально. Создавали это напряжение. И человеческое напряжение, что было очень важно. И у героини, и у героя. Конечно, я следил за сюжетом, чтобы он был напряжен, но все-таки главным для меня были люди, и вот этим мы занимались, и Дима всячески помогал, я его очень любил, как актера и как человека.

– Александр Владимирович, я большая поклонница Алексея Николаевича Толстого и, конечно, не могу не спросить о вашей работе в последней экранизации его романа «Хождение по мукам». Константин Худяков сам Вас пригласил?

– Константин Палыча я очень люблю. После «Трактира на Пятницкой» у меня была его картина «Иванцов, Петров, Сидоров». Это замечательное кино, и Константин Палыч такой человек, который не может не оставить следа в твоей жизни. Потом была у нас ещё одна картина «Он, она и я», где я уже снимался с Ваней Ургантом и Катей Гусевой. Я думаю, что Константин Палыч как раз вот из таких последних могикан, кто еще занимается вот этим глубоким кино, где режиссёра интересует человек. Поэтому, когда я узнал, что Костя будет снимать «Хождение по мукам», я ему позвонил просто и сказал: «Костя это было мое любимое произведение в юности. И я готов сыграть всё, что ты придумаешь. Готов сыграть солдата, который просто ползет, даже можешь его лицо не показывать, но дай мне в этой картине проползти с оторванной ногой от окопа до блиндажа», и мы посмеялись. А потом он меня позвал, и я сыграл Бориса Савинкова. Там два или три эпизода всего, но они такие яркие, мощные. Я всегда получаю такое огромное удовольствие от общения с ним. Надеюсь, что он меня позовет и в дальнейшем. И дай Бог ему здоровья и сил.

– Вы сказали: «Хождение по мукам» – любимое произведение. Что в нём такого особенного для Вас?

– Я думаю, что в «Хождении по мукам» есть модель поведения человека в экстремальной ситуации, в невозможно экстремальной ситуации. Модель поведения человека, которая не разрушает человека, а соединяет, как я сейчас думаю, людей друг с другом. Ты преодолеваешь какие-то барьеры и перипетии для того, чтобы соединиться, а не для того, чтобы расстаться. И вот эта модель достаточно глубоко им исследована. Он показывает, как в обстоятельствах войны и вообще непростых обстоятельствах перемены сознания, люди все-таки себя находят. Сначала в детстве я любил Джека Лондона очень сильно. Гюго очень много читал. В детстве практически все читал, что только было у нас. А потом Толстой. Он всё это соединил в себе одном. И ещё это всё касалось нас, нашей страны. И это меня очень сильно волновало.

– Савинков – террорист, эсер. Сергей Синегуб – народоволец. А между ними – трагический образ последнего русского императора Николая II, которого Вам довелось сыграть дважды. Можно сказать, вся русская революция прожита и пережита. Не могу не спросить о Вашем личном отношении, к тому, что мы сегодня наблюдаем в Москве. Могут ли акции протеста привести нас к новой революции и нужна ли нам сегодня новая революция?

– Сейчас настолько все перепуталось и настолько много лжи – и в средствах массовой информации, и в комментариях людей, что сейчас я даже не знаю, кому верить. Вот вы говорите, Сергей Силыч Синегуб. Это ведь человек такой… можно сказать, из последних романтиков. Потому что общины бывают разные, он был в общине народовольцев. А есть община Мэнсона в США, знаменитая, про которую Квентин Тарантино в своей картине «Однажды в Голливуде» рассказывает. Это, если сравнивать. У них задачи совершенно разные были, хотя методы, на первый взгляд, одни. Желание светлого будущего в идеальном варианте позволяло народовольцам очень многое делать, в том числе и приносить в жертву представителей власти во всех рангах. Это заблуждение, но это чистая идея.

А сегодня я не знаю, куда идет эта толпа митингующих. Какая у них идея. Я, когда слушаю новости или что-то смотрю, уже ничего не понимаю. Люди XIX века были настоящими лидерами. А сейчас этих лидеров нет. И эта тема лидерства, тема героя меня очень волнует. Она меня как раз волнует в связи с детьми, а не в связи со взрослыми. Потому что все, что происходит с нами, все происходит из детства. И, если с этим разбираться, то надо уходить глубоко назад, в детство. А иначе я не могу в этом разобраться. Я не могу разобраться в этом вранье. Я не хочу сказать, что мне хочется вернуться назад в СССР. Мне не хочется туда возвращаться. Но я и не хочу сказать, что я сегодня среди этой толпы.

К свободе можно прийти только через ответственность. И ты должен понимать, что, если ты ведешь за собой людей, то это прежде всего огромная ответственность. Но понимание это связано не только с образованием, оно, что немаловажно, связано с воспитанием. Тем более, что наше сегодняшнее образование очень сильно отличается от образования, которое было в XIX веке, даже от образования ХХ века, когда существовали какие-то духовные ценности, нравственные ориентиры. Сегодня они потеряны. Поэтому сегодня каждому очень важно понимать, как ты был воспитан, в какой среде ты был, какая степень свободы у тебя была изначально, и чего ты хотел, если хотел чего-то. Я думаю, что только ответив честно самому себе на эти вопросы, человек по-настоящему сможет определить степень своей ответственности. И, главное, понять, куда он идёт и зачем.

– Спасибо большое за встречу и успеха Вашему фильму.

С Александром ГАЛИБИНЫМ беседовала Наталья СТЕФАНИ