Татьяна Таран | О выставке Давида Бурлюка «Слово Мне!» в Москве

Он не стал рисовать глаза крестьянке. Вместо них прилепил прямо на краску медные монеты. В «Портрете моего дяди» главный акцент тоже сделал на глаза, которые находятся не там, где им положено быть, а на лбу. Японскому рикше он и вовсе пририсовал третий глаз на щеке.

Значит ли это, что художник таким образом компенсировал собственный физический недостаток? В детстве младший брат в игре выбил Давиду Бурлюку левый глаз. И может, именно это (другое) восприятие действительности оставило нам в наследство богатейшую коллекцию его картин? На которых персонажи изображаются одновременно в нескольких плоскостях. А иногда и в движении. Как можно на картине передать движение? Очень просто, считал Бурлюк. И рисовал двенадцать правых рук «Японке, сеющей рис». И ещё шесть — левой, и ещё замах правой, 3-4 руки. Он считал, что в картины надо вдохнуть жизнь, чтобы получалось не застывшее искусство, а настоящая действительность.

На выставке в Музее русского импрессионизма в Москве собраны его работы со всего мира. Меня интересовал его «владивостокский след». К сожалению, на выставке об этом почти ничего не сказано. Кроме одной картины «Владивосток» в экспозиции. Но я прочитала глубокое исследование учёного В.М. Маркова об этом периоде жизни поэта и художника.

Бурлюк покинул революционную Москву и отправился на Восток. Сначала в Уфу, потом в Приморье. Во Владивостоке он прожил год, за сопкой на улице Шилкинской в двухэтажном доме, с балкона которого он читал стихи обитателям Рабочей слободки. И там же рисовал картины, которые потом продавались в театре-кабаре «Би-Ба-Бо» на центральной улице. Но ему было мало самого факта проведения выставки, мало развешенных по всему городу афиш, нужен был скандал, эпатаж. Тогда он взял натянутый на подрамник чистый холст, вытащил из-под кровати свой несвежий носок, прикрепил его в центре холста. «Вот теперь хорошо! У этого носка будет давка, здесь будут толпиться зрители и гадать: что же этим носком хотел сказать художник?»

Бурлюк – бунтарь. Он восставал против классических приёмов в живописи и в поэзии, считал необходимым избавиться от пафоса, от устоявшихся форм, девальвировал поэтическую гладкопись, эпатировал и провоцировал публику своими стихами. «Поэзия – истрёпанная девка, а красота кощунственная дрянь…»

Он играл словами, как красками на палитре: «синий голос», «серый напев». А ещё он придумал свой собственный поэтический приём, экономя строчки и буквы, но не экономя смысл.

«Мы всегда тяготели ко злу.
Завивая свой танец нескромный.
Собираяся роще укромной,
поклонялись любовно козлу.
И носили извивы одежд.
Штоб греховней была сокровенность.
Для блудящевзыскующих вежд
Нежноформ обольщающих пенность –
(не луны замерзающий луч)
И не мрамор блестяще каррарский
Иступленною страстью тягуч
Тетивы сухожилья татарскою
Остролоктных угольники рук.
Ненасытность и ласк и свиваний –
Жгучепламенный розовый круг…»

После Владивостока, с его эмигрантским настроением в 20-х годах, отбыл на пароходе в Японию и Давид Бурлюк. Там он прожил со своей большой семьей в шесть человек два года. Представив себя «Отцом русского футуризма», он сделал огромный шаг вперед на пути сближения русской и японской культур. Бурлюк устраивал выставки, проводил поэтические вечера, читал лекции, впоследствии обозначенных термином «сезон футуризма в Японии». Там же появились его прекрасные работы «Японец, разделывающий тунца», «Рыбаки южных морей», «Рикша» и другие.

Свои впечатления о Японии он прислал во Владивосток, в газету «Голос родины»: «Япония – соседка России, от Владивостока полтора суток езды, а наше общество мало знает о культурной жизни этой страны. Известны статистические данные о количестве школ, учащихся, газет, читателей, а стиль и характер мало внятны. В «словесном искусстве» мы отделены «пропастью трудностей постижения чуждого нам, европейцам, языка и литературы, но остаётся музыка с танцем, театр и живопись – эти искусства, тот мост, который соединяет желающих проникнуть в сердце народа, постичь его духовное «я», его умение чувствовать и восхищаться».

Как будто сегодня это написано, а не сто лет назад…

В 1922 году Бурлюк получил американскую визу и отбыл в Нью-Йорк. Есть версия, что таково было его обещание отцу жены. Якобы Мария была некрасива, мужеподобна и тесть ссудил зятя деньгами для поездки на Восток с условием, что тот вывезет его дочь в Америку. Однако, глядя на портрет жены Марии Бурлюк, никаких «некрасивостей» лично я не заметила. А их брак оказался долгим и счастливым, подарившим двоих сыновей.

В США Давид Бурлюк раскрылся как художник, стал знаменитым, получал хорошие деньги за свои картины. Он подавал прошение вернуться в Россию в 1940 году, но ему было отказано. Также не была принята в дар его картина «Непобедимая Россия». Попасть на Родину ему удалось только в 1956 году, по приглашению Союза писателей СССР. Выступления проходили в музее В.Маяковского, которому поэтическую дорогу открыл именно Бурлюк, снабжая поэта ежедневно 50 копейками на еду, чтобы тот занимался творчеством, не голодая.

Через девять лет он ещё раз приехал в Россию. Молодые поэты Москвы ловили его по разным залам и музеям, чтобы только увидеть легендарного автора. От Давида Давидовича ожидали скандального выступления, помня о его бунтарском характере в молодости. Но публике предстал не мужчина в котелке с нарисованным конём на щеке, не «полуторглазый стрелец», а господин в идеальном костюме, в очках с золотой оправой.

В США он прожил 45 лет, и закончил там свой путь в возрасте 85 лет в 1967 году.

Выставка «Слово мне!», проходящая сейчас в Музее русского импрессионизма представляет разноплановость творчества Давида Бурлюка. В галерее собраны картины из многих музеев мира, из частных коллекций.

В последние два десятилетия к Бурлюку отмечается повышенный интерес российских, американских, японских исследователей как к основателю авангардного течения в поэзии и живописи. И это справедливо и своевременно — фигура Давида Бурлюка также многогранна, как его стихи и полотна.

Татьяна Таран
27.12.18