«Новый Континент» Американский литературно-художественный альманах на русском языке
Жизненный случай с Музой
Уже темнело. Бабулька с палкой с трудом взобралась в междугородный автобус, протянула водителю соцкарту, и, поблагодарив, уселась на сиденье во втором ряду. Потянулась к кнопке местного освещения, вытащила листочек бумаги и стала быстро-быстро что-то записывать.
Через несколько минут, трогаясь, водитель оглянулся, и, увидев над бабкой зажжённый свет, выключил свет во всём салоне.
– Вы что, товарищ водитель! Я тут стихи пишу!
– Не положено.
– Ко мне муза только что пришла, товарищ водитель!
Но водитель в условиях условно демократического государства чувствовал себя господином, а не товарищем, и не среагировал.
– Товарищ водитель, у меня склероз недавно проклюнулся, забуду до Москвы! – взмолилась старушка.
– Вашей музе сколько лет? – полюбопытствовал лысый гражданин с первого сиденья.
– Она у меня… юная!
– Билет брать надо! С семи лет положено! – лениво рявкнул господин водитель, маневрируя между фурами на шоссе, – сами без билета ездите, одни пенсионеры садятся, считай, зря езжу! Платите за свою музу! – считая, что тоже шутит, добавил он.
– Моя Муза уже ушла! – обиженно и грустно объявила бабка и замолчала.
– Ещё придёт, бабуля, хорошо, если без косы! – загоготал лысый с первого сиденья и тоже замолчал.
А бабка всю дорогу шевелила губами, пытаясь запомнить собственные строки, как Надежда Яковлевна – стихи мужа.
Как там у Мандельштама? «Губ шевелящихся отнять вы не могли…»
Между прочим, НЕ ПОЛОЖЕНО отключать! Я узнавала! Но я стихи пишу, кляузы не пишу….
Потроллили…
В какие только машины я не садилась, с какими только водителями не разговаривала! Одних только откровений ереванских таксистов наберётся на целую книгу. Да и с российскими «леваками» нахожу язык. Вот только в последнее время таджиков развелось за рулём, ни слова не знают! Как они развозят людей, ума не приложу.
Но сегодня один азербайджанец меня удивил. Ехали мы с ним из подмосковной типографии. Везли тираж моей новой книги. Грузил, рассматривал заглавие:
– Ты сам написал? Писатель? Жалко, хромой.
– Тебя как зовут?
– Асиф зовут.
В первый раз слышу такое имя, но Асиф так Асиф. Всё время улыбается, не знаю, чему радуется, может, потому что армянку-писателя везёт. Но мне стало скучно и, конечно, разговорилась:
– Ты из какого района?
– Из Ленкоран…
– А… Хорошие места…
– Да, очень хороший мест. Два раз ехал этом году, родители там, семья.
– Дети есть?
– Канечна, дети. Один мальчик, один девочка… Уже говорит.
– А там что делал?
– А там? Ничего не делал. Армия кончил, дело нет, только сельский рабочий, деньги не давал, уехал.
– Суд не давал? – как-то незаметно для себя перешла я на его русский.
Посмотрел как на ненормальную.
– Арменя тоже деньги не дают. Суд дают?
– Арменя пугают, дают.
– Здесь хорошо.
– В типографии комнат есть?
– Да, откуда знаешь? От милицья прячем. Директор хороший, говорит, не пьёшь, ты тоже хороший.
– Да, а армян есть в типографии?
– Нет, только я и татары. Остальной – русский, хохол есть.
– Почему нету, ваши ходят кафе армянски, – совсем перешла я на его язык.
– Да, вкусни делает, его мама варит. Наши обеды все вкусни.
– Какой это ваши обеды?
– Долма…
– Толма наши обеды!
– Имам-баялды, – миролюбиво кроет он тузом.
– Хинкали, плов, сейчас скажешь армянски, да? Всё армянски! А мы что кушали?
– Голодные были, что кушали! Армяне научили!
– Ладно, люля-кябаб хотел сказать, шашлик…
– Ладно, ладно, у нас одни и те же обеды, как близнецы, только разный семья выросли.
Тут Асиф, наконец, делает шах и мат:
– Слушай, этот книг ты написал?
– Я написал!
– На русский язык?
– Конечно, на русский язык, ты же сам видел!
– Слушай, как ты на русский язык написал, так плохо русский язык говоришь! – радостно произнёс Асиф и, обиженный за свою кулинарию, молчал до самого дома.
Но улыбался. Победа была за ним.
Душа и сердце
Старый прозектор привычно разрезАл и препарировал чьё-то тело и внутренности очередного трупа. Среди груды окровавленного мяса с тёмными сгустками крови бездвижно лежало сердце. Но в тишине что-то мерно стучало.
Прозектор испуганно оглянулся, потом вгляделся в то, в чём он ковырялся уже полчаса.
Не веря себе, он схватил кровавый кусок и поднёс к уху. Оно стучало чётко, продолжая отмеривать чей-то уже несуществующий век.
Осторожно положив его на стол, прозектор бережно, сам не зная почему, стал вырезать оттуда кардиостимулятор, и повертев в руках, остановил его.
Потом растерянно, словно совершив убийство, боязливо посмотрел на замолчавший рукотворный движок и подумал:
– Теперь-то душа поймёт, что ей делать.
Гоар Рштуни