ПРОЗА

У волчицы, которую в стае Неголода зовут, необычный волчонок родился. Другие дети в ладных волков выросли, глянуть любо-дорого — и охотники справные, и добытчики хоть куда. Про жалость им и не говори. А Геша из детства так и не выбрался. Уже и лето минуло, и осень, почитай, свою середину взяла, а он толком и не охотился. Родичи трофеями похваляются, а волчишка, как про кровь услышит, сразу удирает невесть куда. В самый заломник спрячется и не высовывается по несколько часов кряду. Бывало, надумают отец с матерью на охоту взять, глядь, и нет его. Ищут по разным ухиткам, в притайники заглядывают, а найти не могут. А если и поймают, тоже радости мало. Упрётся Геша, а то и разжалобит мать слезами. Отец уж и строжился на него, и наказывал, а того ничего не берёт.

Серёга Шевченко (он же «Шефф») жарким топливным летом поехал к своей девушке, отдыхавшей в красивом высоком пансионате, который находился на Клязьме, которая была водохранилищем и ещё, наверное, иногда немножко рекой. Выехал он ранним утром на «Ракете», но до девушки своей добрался с существенным опозданием, застряв на соседнем песчаном пляже с двумя другими девушками из другого красивого высокого пансионата (это, как при игре в карты: торопись глянуть чужие, свои – всегда успеешь), с которыми он долго и нежно разговаривал в тугих плавках и выпивал пожилое вино из телескопической посуды. Самая хорошенькая и бодренькая обещала ему, при случае, себя.

Я даже сразу и не поняла, что это именно тот дом, давно ведь так было. Шли дворами, и вдруг… А он мне всё про море, я уже почти и согласилась. Не урод ведь совсем, и надо же как-то дальше, хоть с этим, ну, не к мужу же возвращаться, людей смешить. Правда, говорят, такое тоже часто случается: в первый раз не получилось, помыкались, поняли, что больше никому… и потом уже по-человечески жить до самой могилы… Вот в этой смутной перспективе, с шила на мыло, я вдруг оказываюсь рядом с его домом. Как?

Решили мы с зятем перед Новым годом в Москву съездить. Привезти оттуда своим женщинам подарки: кое-что из старого домашнего барахла и оставшийся там хрусталь – “спящую царевну”, как его назвала моя любимая поэтесса. И еще наши книги – главное лекарство от ностальгии. Ехать собрались на моей старенькой “Тойоте”.

Она сидела у фортепьяно и аккомпанировала певице. Такой рабочий момент мы застали. Меня затащил в этот клуб её родственник, который хорошо меня знал и почему-то вдруг решил нас осчастливить. Я вжимался в свою тень, пытаясь скрыть потертости и пятна машинного масла на своих брюках и четко осознавал, как был нелеп в этой ситуации. Съездить домой, чтобы сменить одежду, времени не было. У неё репетиция и моя работа заканчивались почти одновременно.

Диета
– Алё, Люсь! Привет! Чё делаешь?.. Страдаешь? А по какому поводу?.. Чё, говоришь, – села на диету? Давно?.. С сегодняшнего утра, уже семь часов прошло? Ну, это ты серьёзно взялась! А чё за диета?.. Елены Малышевой? Это когда жрёшь всё подряд, но небольшими порциями и часто? И как успехи?.. Чё, говоришь, до обеда слопала весь недельный запас продуктов, что был в холодильнике?

«Сентиментальный марш! – одно из лучших произведений в гениальном песенном наследии Булата Шалвовича Окуджавы. Вокруг него неоднократно ломались полемические копья и кипели нешуточные литературно-политические дискуссионные баталии. И тем не менее, глубинный смысл этого подлинного шедевра остался неразгаданным по сей день. Попробуем восполнить этот пробел.

Письма Игорю Ефимову
Эти письма могли быть обнародованы раньше, если бы их адресат согласился опубликовать нашу полемику, вспыхнувшую вскоре после крымских событий весны 2014 года и разгоревшуюся после публикации статьи Игоря Ефимова «Высоколобый бунтарь» («Заметки по еврейской истории», июль 2014). На мое предложение предать нашу полемику гласности мой оппонент, после трехдневных размышлений, ответил отказом. Причину отказа он объяснил так:
В личных письмах тебе я иду на риск и приоткрываю забрало. Но если мы сделаем нашу переписку публичной, из неё исчезнет важнейший элемент – искренность.

Ну ничего себе мне на праздник хануке гелт* подсыпали. Вот сейчас вернулась из банка, перевела на свой счет. Я забыла про эти деньги. Не говоря уже о том, что их было намного меньше. Эти деньги - моя корзина абсорбции. Те, что давали одиночке. А вот почему я их столько лет не трогала - это отдельный рассказ.

Жил-был Волшебник, Сказочник и Мастер Игрушек. Это было не три человека, а один. Такое бывает. Своим волшебством он пользовался редко, больше занимался сказками, которые писал целый год, одев свои большие сказочные очки, через которые мог видеть всё, что хотел.