ПРОЗА

Начнём с примера. Нам потребуется немного фантазии и ассоциативного мышления. Сравним ментальные образы, которые возникают при произнесении двух словесных клише: «чертовски красив» и «ангельски пригож». Пусть часть работы выполняет подсознание, поэтому мы просто будем сваливать наши ассоциации в две кучи — всё подряд, всё, что само приходит в голову: пусть работает память визуальная и тактильная, обоняние и осязание — даже вкусовые ощущения.

Рыжий улетел на небеса, хотя он не птица, а кот. У всех смертных души летучие, а уж его совсем невесомая, потому как не было в ней груза никакого — злобы, обид и зависти. Чистая душа, лёгкая. Наши-то потяжелее будут.

Вождь и учитель – так я в шутку называю Альберта Маркова. Есть такой нехитрый приём – произнести с иронией нечто возвышенное, чтобы люди с хорошим вкусом не поморщили нос. Ирония служит прикрытием того, что на самом деле эти слова произносятся или пишутся всерьёз. Так вот: Альберт Александрович Марков – действительно стал в музыке, да и в каком-то смысле в жизни моим Учителем и наставником.

Никогда такого не было и вот опять. Полезли со всех щелей. Ну что же. Придется рассказать молодняку, каким был СССР.

Прежде, чем перейти к главному герою рассказа, хочу сказать вам, друзья мои, что в голове моей время от времени родятся каламбуры. Происходит это помимо моей воли и как бы само собой. Я не морщу лоб и не чешу в загривке, выдумывая что-либо, а просто этот каламбур выплывает из головы, словно он всегда там был. Это чем-то похоже на включение электрической лампочки: ничего, кроме темноты, не было, и, вдруг, щелчок выключателя и свет.

Если бы снова вернуться в Мариуполь. За сутки до войны.  Ходить по городу, рассматривать каждый дом и запоминать. Фотографировать и гладить стены. Встречаться глазами с прохожими и говорить им "Здравствуйте". Каждому. Чтобы жили подольше и здоровье не подвело в холодном подвале.

Выла сирена. Пятая за сутки. По всей Украине.  Мерзкий протяжный звук метался по квартире, бился о стены, острой болью сдавливал голову, наполняя душу отвратительным ужасом безысходности. Девятилетний мальчик сидел на стуле и отрешённо смотрел, как его мама мечется по комнате, зажав ладонями уши, не зная где спрятаться от пронзительного вопля.

Револьвер мне продал Терлецкий. Привёз утром. Раздеваться не стал, прошёл прямиком на кухню. От чая тоже отказался, сказал, что спешит. Мы сели напротив друг друга — он в плаще, я в махровом халате. За окном серело московское небо, середина июля походила на глухой ноябрь. Лето закончилось, не успев начаться.

Сказать, что в будке сапожника Шакро было тесно, считай, ничего не сказать. Более или менее комфортно тут могли разместиться только два человека – сам мастер да клиент со своей обувью. Когда сюда кто-то заходил, Шакро щурил свои обычно круглые глаза, оглядывал посетителя с ног до головы и только тогда принимал ботинки или туфли. Не за всякое дело брался. Говорил, если вижу, что может ещё человек походить в старых туфлях, отсылаю обратно. Но когда человеку уже деваться некуда, садись и смотри, как я тебе деньги на новую обувь сэкономлю. Денег с людей Шакро брал редко. Зарабатывал игрой в секу. А когда в будке играли в секу, здесь обычно умещались все четыре человека. Сидят, проигрывают, курят. Говорят, ещё никто у Шакро не выигрывал. За глаза называли напёрсточником, шулером, но ходили и ходили. Верили в карту. И ходили, как на заклание ходили. Один Шакро не верил в удачу, потому и выигрывал. Молдаване в уральской ссылке научили, как это делать.

Заметки о романе Валерия Бочкова «Рисовальщик»